Голубой фиолет

      Цзян Чэн прошёл в свои покои, скинул верхние одежды и, погасив свет, лёг в постель. Однако в этот раз заснуть сразу он не смог. Обычно, до крайности утомлённый делами Ордена, он немедленно проваливался в сон, стоило его голове коснуться подушки. Сегодня же день выдался на редкость спокойным, и молодого мужчину, лежащего в одиночестве в тёмной комнате, посетили мысли различного содержания.       С момента гибели Цзинь Гуанъяо прошло уже более двух лет. Цзинь Лин, набравшись опыта и повзрослев как телом, так и умом, уже более чем справлялся со своими обязанностями Главы и почти вывел Орден Ланьлин Цзинь на прежний уровень, снискав для него былое при Ляньфань Цзуне уважение. Он порой обращался к дяде за советом, но Цзян Чэн понимал, что он может не беспокоиться о юноше, и теперь гордился им, хоть и нечасто выказывал своё довольство перед самим племянником или кем-либо ещё. Более всего его тревожили мысли о Первом нефрите клана Лань, Лань Сичэне.       Почти год Цзэу Цзюнь пребывал в подавленном душевном состоянии. В перерывах между выполнением обязанностей он проводил много времени в медитации, пытаясь успокоиться после потери названного брата, с которым они, несомненно, были близкими друзьями. Потрясение от знания, какие тот совершал преступления, и печаль из-за его смерти долго не отпускали Лань Сичэня. Первые месяцы после инцидента он был рассеян и смятен, не покидал Облачных Глубин и почти ни с кем не общался, кроме дяди и брата. Затем, появляясь на советах кланов, он часто был погружён в себя и очень болезненно воспринимал любые упоминания Цзинь Гуанъяо. В такие моменты Цзян Чэн, желавший было присоединиться к разговору и язвительно высказать своё мнение о преступнике, лишь поймав взгляд заклинателя, проглатывал все слова и не мог оторвать глаз от его выдавленной улыбки. Глава Ордена Юньмэн Цзян как никто мог понять Сичэня, ведь давным-давно он также перенёс предательство своего близкого друга, почти брата, Вэй Усяня. И хотя сейчас между бывшими приятелями установился мир и некое подобие признания, старые чувства были в определённой степени живы в нём. Цзян Чэн хотел выразить своё сочувствие Цзэу Цзюню, подбодрить его, может быть, даже завязать праздный разговор, дабы согнать его тоску, однако совершенно не знал, как к нему подойти, какими словами сказать всё это, а ещё — нужно ли это самому Лань Сичэню, не обидит ли его. Потому в смятённых чувствах мужчина лишь хмурился, сжимал кулаки и отворачивался.       Последний год Главы трёх великих кланов стали общаться чуть свободнее и чаще. Нельзя было сказать, что за такое короткое время они стали близкими друзьями, но всем троим вполне нравилось проводить некоторое время друг с другом. И хотя Цзян Чэн ни за что бы не признался в этом сам себе, каждую встречу с Цзэу Цзюнем он ожидал нетерпеливо и трепетно. Ранее он никогда не испытывал ничего подобного по отношению к другому человеку, поэтому смущался этих чувств и всячески их скрывал. Он понимал, что регулярное общение с Лань Сичэнем сблизило их, но совершенно не осознавал, что привязался к нему более, чем к просто уважаемому им Главе клана.       Лань Сичэнь и правда перенёс потерю дорогого ему человека крайне тяжело, тем более перед смертью Цзинь Гуанъяо выяснилась его прямая виновность во многих страшных преступлениях. Удар был столь серьёзен, что потребовался целый год с начала властвования Цзинь Лина в Башне Кои, чтобы Глава ордена Лань наконец избавился от гнетущих мыслей, успокоил разум и вернул прежний миролюбивый, согревающий всех вокруг облик. Он решил также позаботиться о юноше, давая ему различные советы и оберегая от излишней критики со стороны соперников, желающих заполучить место Главы. Потому-то он и стал чаще встречать Цзян Чэна, а поскольку ему выпадал шанс понаблюдать за вспыльчивым мужчиной, он заметил некоторые интересные особенности его характера и проникся к нему симпатией.       Цзэу Цзюнь не без удивления отметил, что кажущийся высокомерным и жестоким на вид хозяин Юньмэн Цзяна внутри ранимый и заботливый, внимательный к деталям, в определённой степени учтивый и чувственный. Он был гораздо менее решительным, когда дело касалось личных переживаний и отношений с кем-либо и тщательно уберегал свои истинные мысли и чувства от чужих глаз. Но Лань Сичэнь с раннего детства научился различать эмоции окружающих, а потому отчётливо видел за резкими, грубыми словами и ледяным взглядом бескорыстную заботу и нежность. Даже в те месяцы, когда он ещё пребывал в мрачном расположении духа, он замечал все взгляды и мимолётные движения мужчины, почти кожей ощущал, как тот рвётся поговорить с ним, и с лёгким чувством разочарования заставлял себя отвлечься, видя, как удаляется широкая спина в фиолетовом облачении.       В отличие от Цзян Чэна, Лань Сичэнь разбирался в своих ощущениях с большим понимаем, а потому к концу второго года он понял, что испытывает к молодому господину Пристани Лотоса очень глубокую привязанность и… любовь. Последнее всё же оказалось для мужчины потрясением, ведь он прежде не встречал кого-либо, кто вызывал в нём определённые желания и эмоции. Когда дядя заводил разговор о женитьбе или на улице кто-то начинал рассуждать о том, что нынешние Главы известных кланов уже давно могли бы обзавестись наследниками, Цзэу Цзюня охватывало смущение и лёгкий стыд, которые он скрывал за неизменно мягкой улыбкой. Он был искренне рад за Лань Ванцзи, который нашёл себе спутника в лице Вэй Усяня, и совсем ничего не имел против, однако он вовсе не ожидал, что подобное случится и с ним самим, опять же, в отношении другого мужчины. Ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к этим чувствам и мыслям, хорошенько разобраться в них и… выбрать план наступления.       Каким бы добродушным и смиренным ни казался Лань Сичэнь, его нельзя было отнести к робкому десятку, а потому он решил, что будет всяко лучше рассказать о своих чувствах объекту любви и принять его ответ, каким бы он ни был. Конечно, он осознавал, что шанс на взаимность крайне мал: Цзян Чэн очень ясно давал всем понять своё отвращение и презрение, когда видел вытворяющих всяческие непотребства Вэй Усяня и Лань Ванцзи, поэтому справедливо было подумать, что он не принимает подобных отношений и не согласиться их завязать с кем-либо. Можно было опасаться и волны негодования в сторону самого Цзэу Цзюня, который расскажет о своих намерениях, однако он решил, что сможет смириться с таким исходом, но раскроет сердце.

***

      На очередном сборе кланов, состоявшемся в Башне Золотого Карпа цветущей весной нового года, Лань Сичэнь каждую минуту вглядывался в толпу, выискивал глазами Цзян Чэна и поджидал подходящего момента, чтобы поговорить с ним. Ближе к позднему вечеру людей стало меньше, многие разошлись по комнатам, дабы хорошо отдохнуть, и мужчина в фиолетовых облачениях теперь большую часть времени проводил в одиночестве. Заметив наблюдающего за луной с балкона Цзян Чэна, Цзэу Цзюнь вежливо извинился перед несколькими мужчинами, объяснив, что ему нужно отойти, и приблизился к высокой фигуре Главы.       — Молодой господин Цзян, — послышался его глубокий мягкий голос. Цзян Чэн обернулся и склонил голову в ответ на приветствие.       — Молодой господин Лань, — чуть сурово сказал он и прищурил глаза, глядя вопросительно. Хотя его лицо сохраняло строгий, даже мрачный вид, сердце в груди резко увеличило свой ритм, а в голове слегка зашумело от выпитого вина и волнения, так что мужчине приходилось напрягать все мышцы лица, чтобы не выдать себя.       — Нам нужно поговорить. Это важно, уверяю вас. Не против ли вы пройтись со мной в саду? — Лань Сичэнь обезоруживающе улыбнулся, отчего у Цзян Чэна слегка перехватило дыхание. Он состроил недоверчивую гримасу, но всё же кивнул:       — Раз вы так просите.       Они прошли через зал, спустились в сад и стали медленно идти по одной из выложенных разноцветным камнем тропинок. Впереди показалась изящная беседка, куда они и зашли. Цзэу Цзюнь всё ещё молчал, и хозяин Юньмэна стал нервно постукивать по перилам, глядя на покачивающиеся на слабом прохладном ветру бутоны «Сияния средь снегов». Погружённый в свои мысли, он не замечал, что первый нефрит клана Лань не сводит с него тёплых карих глаз, явно наслаждаясь возможностью побыть с ним наедине.       — Так о чём вы хотели поговорить? — не выдержал Цзян Чэн, прикрыв волнение раздражённым тоном.       Лань Сичэнь ещё мгновение молчал, а потом вдруг негромко, чуть дрожащим голосом выговорил:       — Молодой господин Цзян… Я люблю вас.       Фигура в фиолетовых облачениях застыла, лишь чёлка растрепалась на ветру. Пользуясь моментом, мужчина продолжил:       — Понимаю, как неожиданно и, возможно, неприятно это звучит, однако мои слова искренни. И я прошу вас не давать ответ поспешно…       — Замолчи! — вдруг рявкнул Цзян Чэн, с полным злости лицом оборачиваясь к Лань Сичэню и держа руку на рукояти меча. — Ты!.. Ты издеваешься надо мной, Лань Сичэнь?! Как ты мог… Да я!..       На самом деле его злость происходила от ужасного смущения и удивления, вызванных таким неожиданных признанием. А ещё он совершенно не знал, верить ли ему в услышанное или нет. Цзэу Цзюнь никогда не казался ему способным на насмешку или ложь, однако сейчас ему казалось, что он поверит во всё, кроме сказанного…       Глава ордена Гусу Лань отступил было назад и в тот же миг заметил маленькую блестящую слезинку в уголке глаза Цзян Чэна. Он с изящностью и уверенностью увернулся от нескольких взмахов Саньду, резко подался вперёд и ухватил разъярённого от обуревающих его чувств мужчину за запястье одной рукой, другой же крепко прижал сопротивляющееся тело к себе за талию. Их губы сначала лишь чуть соприкоснулись, а затем Лань Сичэнь с невероятной страстью впился в чужой рот, одним глубоким поцелуем заставляя сдаться и замереть в сильных руках. Господин Пристани Лотоса пребывал в таком смятении, что не удержал в руке меч, и тот со звонким стуком упал на дощатый пол беседки. Чтобы удержать равновесие, он опёрся поясницей о перила, прогнулся в спине назад, удерживаемый как можно ближе к чужому телу, скрытому белоснежными одеяниями. Даже так он был способен ощутить весь его жар и еле заметную дрожь, передававшиеся и ему и окончательно лишающие последних сил.       Когда их губы разнялись, Цзян Чэну пришлось ухватиться одной рукой за плечо Лань Сичэня, ведь ноги явственно дрожали. Они смотрели друг другу в глаза и никак не могли разорвать контакт.       — Так ты… — сипло выдохнул мужчина, но не успел договорить.       — А-Чэн, — серьёзным тоном заговорил Цзэу Цзюнь. — Я люблю тебя.       Цзян Чэн выдохнул, долго молчал, не смея отводить взгляда от карих омутов напротив, а потом на грани слышимости прошептал:       — Я тоже люблю тебя… Лань Хуань…       Всепоглощающее счастье захватило Лань Сичэня, он будто просиял изнутри, сжал любимого в ещё более крепких и близких объятиях, так, что у второго перехватило дыхание, вынул меч из ножен и вскочил на него вместе с драгоценной ношей. Двое на бело-синем мече взмыли в воздух и полетели над горами, лесами и реками.       — Хэй, ты куда меня потащил? — возмутился Цзян Чэн, однако, не пытаясь вырваться, только толкнул спутника в плечо, выражая своё недовольство.       — В какое-нибудь укромное место подальше от чужих глаз, — проворковал Цзэу Цзюнь, не обратив внимания на грубость.       — Зачем это? — подозрительно прищурился Глава ордена Юньмэн Цзян. — Что ты задумал? Почему ты сегодня такой наглый?! С чего ты вдруг…       — Ваньинь, — прохладная рука ласково коснулась его щеки, погладила, усмиряя бурю эмоций, вырвавшуюся наружу. — Прости за то, что я так неожиданно признался тебе. Пожалуй, мне стоило сделать это более последовательно. Я был не сдержан. Прости.       — …Дурак, — негромко, но более спокойно отозвался через некоторое время Цзян Чэн. Лань Сичэнь не удержал улыбки, увидев его зарумянившиеся скулы и мочки ушей. — И нечего так довольно улыбаться!       Глава клана Лань тихо хмыкнул и начал снижаться к поросшему густыми кустами берегу реки. Стоило им ступить на шуршащий под сапогами песок, как старший мужчина увёл второго в те самые заросли, прижал спиной к дереву и, проигнорировав попытку вырваться, снова затянул в поцелуй. Цзян Чэн сглотнул и зажмурился, даже слегка опасаясь потерять сознание от такой напористости. Попривыкнув, он начал неуверенно отвечать на прикосновения чужого языка, как вдруг ощутил, что узел его пояса ослабевает, тонкие изящные руки стягивают его вместе с верхними одеждами вниз, а затем берутся за бельё на груди и одним рывком снимают и его. Прохладный ночной воздух касается загорелой обнажённой кожи, побуждая покрыться мурашками, и мужчина сразу осознаёт, что происходит. Он широко раскрывает глаза и упирается руками в плечи Лань Сичэня, испуганно-возмущённо мыча прямо в поцелуй и всеми силами стараясь оттолкнуть его. Мужчина, всегда такой мягкий и ласковый, мгновенно стал настойчивым и невероятно мощным: он одним движением захватывает в плен запястья Цзян Чэна, отводит их от себя, отстраняется от чужих губ и склоняется ниже. Его зубы прикусывают кожу на шее, вырывая несдержанный вздох, горячий шершавый язык зализывает постепенно наливающуюся алым метку. Это повторяется ещё много раз, пока ключицы и плечи вздрагивающего и охающего мужчины не покрываются россыпью фиолетово-красных засосов.       — Прекрасен, — с широкой улыбкой произносит Лань Сичэнь, оглядывая яростно сопящего, совершенно красного от смущения и возбуждённого волнения Цзян Чэна, потом вновь притягивает его к себе и помогает опуститься на землю.       В траву падают белоснежные одеяния ордена Гусу Лань, и Главе Юньмэна открывается возможность во всех деталях рассмотреть идеальное тело прославленного Цзэу Цзюня во всём его великолепии. Нефритовая кожа отражает лунный свет, создавая вокруг светлый силуэт; плавные перекаты мышц притягивают взгляд и завораживают. Невольно Цзян Чэн скользит глазами ниже, наконец уделяя внимание главному достоинству (совсем немалому), уже готовому и приподнимающемуся вверх во всей красе. От такого зрелища краска уходит с его лица, а вот собственное тело, несмотря на опасения хозяина, отвечает тугим комком в паху и небольшим холмиком род тонкими штанами.       Лань Сичэнь не даёт любовнику очнуться и принимается за дело. Стянув последние одеяния с Цзян Чэна, одной ладонью он гладит крепкое бедро по внутренней стороне, вызывая дрожь предвкушения, потом берётся ею за напрягшийся ствол и начинает медленно ласкать. Ему было трудно сдерживаться, но он понимал, что и так причинит немало боли, что крайне удручало, а потому старался быть как можно осторожнее. Свободная рука скользнула меж упругих ягодиц, пальцы нащупали никогда прежде не тронутое розоватое колечко, и первый, размяв его по кругу, проник внутрь сразу на две фаланги.       Цзян Чэн дёрнулся, не удержал болезненного вскрика, упёрся руками в грудь Лань Сичэня и быстро требовательно проговорил хриплым голосом:       — Убери! Убери немедленно! Лань Хуань… — Последняя фраза вышла намного жалобней, ведь палец вошёл глубже и начал массировать мягкие влажные стенки. Глава клана Лань склонился к возлюбленному, позволяя обнять себя за шею, и прижался щекой к щеке, нежно нашёптывая успокаивающие слова. В конце концов, будет гораздо больнее, если он войдёт как есть.       Его рука обхватила оба органа, позволяя заглушать ноющую боль в заднем проходе удовольствием от ласк и приносить некоторое облегчение самому себе. Цзян Чэн, уткнувшись в изгиб его шеи, то ворчал, сопровождая ругань несильными ударами кулаков по крепкой нефритовой спине, то кусал его плечи, пережидая вспышки боли, всё-таки становящейся слабее, то совсем тихо шептал имя любимого и какие-то бессмыслицы. Ему было трудно справиться со своим желанием доминировать, которое было естественно для мужчины в расцвете сил, принять одновременное желание воссоединения, усмирить бушевавшие в груди чувства. Это было испытание для них, и оба хотели преодолеть его вместе, чтобы познать удовлетворение.       Вскоре три пальца свободно двигались в заднем проходе мужчины. Немного растянутое колечко судорожно сжималось и заметно припухло, приобретя по краям красный оттенок. Лань Сичэнь помог партнёру встать на колени, уперевшись руками в ствол дерева и выгнувшись в спине так, что перед ним предстала невообразимо красочная картина: раздвинутые светлокожие бёдра, блестящие от пота и естественной смазки; поджавшиеся ягодицы, не прикрывающие кольца мышц; потяжелевшие яички и чуть изогнутый член, виднеющиеся под всем этим великолепием. Мужчина ещё ни разу не представлял и, тем более, не видел любимого в столь открытой зазывающей позе, так что не сразу приступил к действиям, заворожённый видом, и очнулся, лишь услышав хриплый недовольный окрик: «Чего застыл, сделай же это!»       Дважды просить Цзэу Цзюня не нужно было. Он тут же приблизился к Цзян Чэну, сжал руками его бёдра и протолкнул лиловую головку собственного органа в узкое жаркое нутро чужого тела. Мужчина под ним напрягся, усилием воли заставляя себя оставаться расслабленным сзади, сжал кулаки и зубы, из-за которых вырвался стон боли. Лань Сичэнь обнял его за талию, согревая и успокаивая теплом своего тела, продвинулся глубже, потом ещё немного и ещё, пока нежные стенки не обхватили его полностью, плотно приникая к каждому миллиметру его органа. Эта узость и горячесть были почти болезненными, хотелось скорее сделать первые движения, однако Лань Сичэнь терпеливо ждал, когда Цзян Чэн в его руках перестанет содрогаться от резких неприятных ощущений и нового взрыва ругани. В его срывающемся голосе слышались слёзы, грудь часто вздымалась, а ноги безостановочно дрожали, и если бы сильная рука не держала его за бёдра, прижимая ягодицами к паху, то он бы давно осел на землю. Цзэу Цзюнь покрывал напряжённые плечи и покрытую вздувшимися сосудами шею поцелуями, пока не коснулся губами волос; зубы взялись за ленту, удерживающую туго собранный пучок, и сорвали её, заставляя чёрные пряди рассыпаться по загорелой спине. Мужчина закрылся в них лицом и в этот же момент начал толкаться.       Сначала движения были хоть и медленными, но не менее болезненными, чем первое проникновение. Постепенно Цзян Чэн ощутил, как боль отступает, тело привыкает к приёму чужого естества немалых размеров и даже появляются отголоски наслаждения. Им пришлось несколько раз сместиться друг относительно друга, чтобы Лань Хуань мог попадать прямо в странно чувствительное место где-то глубоко внутри, от которого по всему натренированному телу Цзян Чэна расплывалось удовольствие и нега. Обуреваемый жаром, сладострастной мукой и всепоглощающей любовью к одному-единственному человеку, он больше не мог держать в себе настоящих чувств и постанывал в такт толчкам, крепко сжимая запястья Лань Сичэня, чтобы тот ни за что не занимал объятий.       Внезапно тот приподнял корпус, потянув за собой любовника, и принял сидячее на коленях положение. При этом молодой господин Цзян оставался прижат к нему спиной и в итоге оказался в похожей сидящей позе, из-за которой член Лань Сичэня находился ещё глубже в нём. Цзян Чэн хотел было крикнуть ему «Стой!», но тот уже возобновил толчки, ставшие более яростными и неконтролируемыми.       Последние минут пятнадцать-двадцать Вань Инь провёл в полузабытьи, отпустив своё тело, охотно подававшееся навстречу ласкам, и голос, то издающий стоны и всхлипы наслаждения, то неистово зовущий Лань Хуаня, заставляя того нападать всё напористее. Наконец, он почувствовал, как их охватил ураган оргазма, живот Цзян Чэна и ладонь Лань Сичэня измазались в густой жидкости, а сам молодой господин Лань излился в любовника горячим потоком. Несколько минут они так и сидели, тяжело дыша и всё ещё прижимаясь друг к другу, а затем чуть шевельнулись и расцепили пальцы, сжимающие в кулаках волосы. Цзян Чэн медленно отстранился от него, чувствуя, как чужой орган выскальзывает из измученного прохода, и опёрся о ствол дерева, придавая уставшему вспотевшему телу устойчивости. Цзэу Цзюнь, которого не мучила резкая боль в занемевших ногах и бёдрах, постелил на траву верхнее одеяние ордена Лань и уложил на него утомлённого возлюбленного, положив ему вместо подушки свою руку и накрыв сверху фиолетовой мантией ордена Юньмэн Цзян.       Цзян Чэн почувствовал себя гораздо лучше в лежачем положении и позволил себе прильнуть к тёплому Лань Хуаню. Его скулы и уши ещё были покрыты румянцем, волосы растрепались, ниспадая на лицо и предплечье Лань Сичэня, губы были налитыми и припухшими после множества поцелуев — всё это придавало ему особой чувственности и нежности. Цзэу Цзюнь не удержал улыбки и погладил его по спине.       — Дурак… — оставил за собой последнее слово Цзян Ваньинь и погрузился в первый безмятежный за долгое время сон.       Следующим утром Цзян Чэн проснулся, по его ощущениям, гораздо позже, чем обычно вставал в будние дни. Накрытый своей же одеждой, он лежал на траве род тенью деревьев, а его голова покоилась на коленях медитирующего Лань Сичэня. Тело успело немного восстановиться за прошедшую в умиротворении и тепле объятий ночь. Мужчина открыл глаза и нехотя приподнялся на руках, откидывая волосы с лица. Ощутив внезапную пустоту вместо головы на коленях, Цзэу Цзюнь вышел из транса и улыбнулся, взглянув на чуть сонного возлюбленного.       — Доброе утро, А-Чэн, — ласково произнёс он.       — Доброе, Лань Си… Лань Хуань, — поправился мужчина. Воспоминание о том, как громко и свободно он называл это имя в пылу страсти, заставило его смутиться и нахмуриться. Он вцепился в свою одежду и попытался встать, чтобы одеться, однако поясницу прострелило болью и ноги подогнулись, заставив охнуть, а от падения его спас Лань Сичэнь, быстро подхвативший его под спину и колени, подняв на руки.       — Не стоит так торопиться, — мягко заговорил Глава клана Лань. — Лучше омыться в реке, а потом я тебя одену. — И он уверенным шагом направился через заросли к воде.       — Я и сам прекрасно могу одеться, я не беспомощный! — дёрнулся Цзян Чэн в попытке слезть с чужих рук. — Опусти меня на землю! Или ты и мыть меня собираешься?!       — Конечно, — невозмутимо ответил Цзэу Цзюнь. На нём были только нижние одеяния, от которых он быстро избавился и затем зашёл в речушку, всё ещё держа на руках драгоценную ношу.       Ваньину пришлось вцепиться в его предплечья, чтобы устоять на ногах в довольно шустро текущей воде. Она была прохладной, освежая тело и разум, так что мужчина успокоился и смирился, позволяя себя омыть. Несмотря на явственный румянец, он намеренно делал недовольно-надменное лицо и обиженно поджимал губы, показывая, будто ему всё это действо не нравилось. Но всё же он не отходил от Лань Сичэня и не скидывал его руки, когда те слишком откровенно трогали его за интимные места.       Внезапно Лань Хуань прижал его к себе и попросил закрыть глаза. Цзян Чэн, замирая от волнения и недоумения, выполнил просьбу. Он чувствовал, как спутник взял его руку и начал что-то наматывать на неё. Наконец прозвучало разрешение посмотреть, и мужчина удивлённо уставился на запястье, где была крепко повязана… лобная лента ордена Гусу Лань. Он не сразу понял, что это значит, а в следующее мгновение ахнул и чуть отшатнулся в порыве чувств.       — Лань Хуань, ты…       — А-Чэн, отныне ты мой спутник на тропе самосовершенствования. И я бы хотел скрепить наши узы браком. Прости, кажется, я снова тороплюсь. Пока ты не дашь своё согласие, носи мою ленту на руке.       — Я согласен, — не успев подумать, выпалил Цзян Чэн, заставив уже Лань Сичэня замереть. Он поднял на мужчину глаза и нежно провёл ладонью по его щеке, впервые смущённо и радостно улыбнувшись. — Я правда готов. Я хочу провести с тобой всю жизнь.       В следующую секунду его губы оказались в плену глубокого и очень долгого поцелуя. А уже через месяц по всему миру шли слухи о том, что прославленный первый нефрит Лань Сичэнь и молодой господин Юньмэна Цзян Ваньинь совершили вместе три поклона перед Небом и Землёй.

***