неторопливая любовь. так любят тигры своих жён.
Ровно в десять утра в понедельник в дверь постучал молодой паренёк-почтальон и под подпись вручил Ане конверт с крупной квадратной синей печатью в левом верхнем углу. Ещё не открыв, она уже знала, что в нём находится, а от осознания открывать тем более перехотелось. Пальцы, кажется, вспотели и снова перестали слушаться. Мама, сидящая на кухне, напряглась. Уж слишком надолго дочь задержалась в коридоре. Горе-зятёк вернулся? Затянули они с разводом, поэтому и вышло так смешно и символично, что суд назначил его на четвёртое сентября. На их четвёртое сентября. Им, как и всем парам, давали время для примирения, только никто им не воспользовался. Да и о каком примирении может идти речь, когда всё вышло так, как вышло? Причина ведь самая что ни на есть серьёзная, а не заезженное «не сошлись характерами», за которым скрывалась правда. За четыре месяца Аня окончательно растеряла все чувства, все настолько притупилось таблетками, что она не могла даже искренне улыбнуться дочке. Жила будто в тумане от антидепрессантов, нужно было бросать, это превращалось в зависимость. Уже не могла вспомнить, столько раз Лиза просила её перестать злиться на папу и помириться. Наивно, по-детски верила, думала, что сработает, а потом плакала и вытирала покрасневший вздёрнутый нос рукавом. Как бы Ане хотелось, чтобы Юра ущипнул её да посильнее и весь этот кошмар оказался просто дурным сном, от которого она не могла проснуться самостоятельно. Увы. Любила. До смерти любила его все пятнадцать лет отношений, со второго курса института, даже сейчас, после всего, что он сделал, любила и ничего не могла с этим поделать. Не помогли ни мама, ни подружки, ни куча самокопания, ни даже психолог. Ни на йоту ничего не изменилось. И вот сейчас развод. Окончательно и по ее инициативе. Юра с самого начала знал, чем закончится его ночное признание. Знал Аню, кажется, лучше, чем самого себя. Было очевидно, что она не простит измену. Это же его Аня. Чем он сможет доказать, что любит? Танцем, как в индийском фильме? Одним глупым и необдуманным поступком перечеркнул все, достаточно с него доказательств. Хреново получается. Как он провёл все эти месяцы? Сперва было так паршиво, что даже бухать не хотелось от слова совсем. В один момент отвернулись все, он остался в буквальном смысле один посреди огромного города. Не думал даже, что так всё обернётся. Пришлось снять квартиру, вариант «пожить у друзей» не срабатывал, ему уже давно не двадцать. Многие после произошедшего прямым текстом послали его нахуй, а те, кто не послал, были либо женатыми, либо поспособствовали развитию его алкоголизма. Так и возвращался каждый вечер в однушку недалеко от студии. Готовил скромный ужин на одну персону, поначалу по привычке готовил слишком много, будто на всю семью, а потом приходилось выбрасывать. Засыпал под документалки о Колумбе, Мозамбике и Третьем рейхе по «Моей Планете», просыпался от звонка матери, которая теперь каждое утро звонила и проверяла, жив ли сынок и все ли с ним в порядке. Надоело отбиваться заезженными фразами, вроде «Мам, всё со мной нормально» и каждый день обсуждать, как дела в школе у Лизы и когда они вместе приедут к бабуле в Гатчину. Семью поставил в известность через сестру, ей было признаться проще всего. Думал, что раз она психолог, то поймёт и сможет помочь. На его «Я изменил Ане» сестра неверующе отмахнулась, но, оценив его погранично депрессивное состояние, поняла, что тот не шутит и ситуация уже зашла слишком далеко. Музыченко боялся, что вслед за сестрой и мать утроит ему промывку мозгов, мол, как можно было променять Аньку на какую-то малолетку, поэтому и не совался на родину до поры до времени. Юра чуть ли на стенку лез от этой тупорылой холостяцкой жизни. Не привык он засыпать один, не привык ставить одну тарелку на стол за ужином, не привык звонить Ане и просить встречи с Лизой. Много писались на студии, пусть атмосферка там и была такой, что воздух практически искрился. Парни, казалось, едва сдерживались, чтобы не уколоть его при любом удобном случае. Музыка перестала спасать примерно через полтора месяца и тогда Музыченко окончательно сник. Скрипка на полке в студии покрылась тонким слоем пыли, в голове ничего не возникало, как Паша с Кикиром ни старались засунуть свои принципы поглубже и растормошить его. Периодически выбирались в бар с Прусикиным. Они с Ирой, как оказалось, тоже переживали сложный период, разъехались и сняли обручальные кольца. По словам Ильи – ненадолго, но для Юры это звучало как глупая отмазка лишь бы не говорить всей правды. Глаза у товарища были такие же пустые и грустные, руки тряслись от недосыпа и кучи работы, ей Ильич забивал всё время, которое раньше проводил с семьёй. Весёлыми и заводными песенками скрывал душевный пиздец. Хотелось верить, что и они с Аней тоже разъехались ненадолго, но увы, документы лежали дома на столе в прозрачном файлике и ждали своего часа. Лиза позвонила ему с Анькиного номера через неделю после его ухода, у него чуть сердце из груди не выскочило. Без лишних разговоров сказала, что соскучилась и попросила приехать. Юра бросил все дела, тут же сорвался с места и буквально прилетел домой. Мялся перед дверью, соседи косо поглядывать стали. Постучал, звонок давным-давно не работал, а у него руки так и не дошли починить. Хозяин хренов. Странно было стучать к себе домой и ждать, пока тебе откроют. Проебал. Все проебал. Дверь открыла сама Лиза, которая тут же была подхвачена на руки и зацелована. Даже не отворачивалась от папиных усов, жалуясь, что колется. - Папа, постригись! В тот день впервые почувствовал себя живым человеком, а не роботом, способным только работать и пить. Встречи с дочкой были единственным, что помогло не поехать кукухой. Забирал на выходные либо сразу после школы, позволял заплетать себе косички, катал на плечах, дурачился, будто сам был ребёнком. Они восемь раз пересмотрели «Гравити Фоллз», съели столько мороженого и Нутеллы с тостовым хлебом, что другим бы плохо стало. Как примерный отец делал с ней домашку, проверял себя по гдз и понимал, что ещё не всё потеряно, когда Лиза приносила пятёрки в дневнике. Папина умница. Исправно выполняла все свои обещания, только вот Юра своё главное никак не мог выполнить. В тот понедельник ему тоже пришла повестка, в таком же конверте с мерзко-синей печатью в левом верхнем углу. «Не в армию, так на развод», - усмехнулся своей же откровенной хуевой шутке и распечатал конверт. Пробежался глазами. Четвёртое сентября. Как смешно. Глянул на календарь. Письмо явно пришло с опозданием, до развода оставалось несчастных пять дней. А доче завтра в школу. В крайний раз, когда виделись, просила прийти на линейку. Лиза не оставляла попытки помирить родителей, каждый раз наивно веря, что папа согласится зайти на чай, когда дома мама. - Лизунь, мама не будет рада, - убеждал её, прищурившись и присев перед дочкой на корточки. И маленькую ладошку не хотелось из своей выпускать. Ещё долго смотрел на закрытую железную подъездную дверь, до тех пор, пока доча не махала ему из окна пятого этажа.и громкий шепот «боже мой». и шёлк разрезанный ножом.
Юра сорвался вечером второго. Просто что-то щёлкнуло, и вместо привычного поворота на квартиру он свернул к тому месту, что когда-то мог смело называть домом. Да и сейчас язык не поворачивался называть их квартиру как-то по-другому. Сидел у парадной больше получаса, медленно курил последнюю оставшуюся в пачке сигарету, крутил кольцо, которое так и не хватило сил снять. Всего-то год назад надел снова после долгого перерыва, а так привык.Ебаный високосный год. Давно столько хуйни не наваливалось.
Глянул на циферблат наручных часов. Темно, не видно нихуя, фонарь около парадной совсем затух. 21:38. Поднялся. Стоял, прижавшись к стенке рядом с дверью, как дурачок, будто выгнали. И снова это чувство дурацкое, когда теперь дом и не дом вовсе. Стучал громко, чтобы наверняка услышала, и звук этот слышали, кажется, все соседи в тамбуре. В горле резко пересохло. Резкий стук в дверь вырвал Аню из полудрёмы. Надоело ей засыпать под таблетки, слишком неестественно бодрым чувствуешь себя после них. Сегодня вечером ее опять накрыло, приняла успокоительные, отправила дочку к бабушке. Лиза на прощание поцеловала в щёку и пожелала спокойной ночи. Она самая плохая мама, которую только можно представить. - Боже мой, Юра, - единственное, что она может хрипло произнести, разглядев практически бывшего мужа на пороге. В квартире было темно, свет из тамбура неприятно резал глаза. Сон тут же как рукой сняло. - Разбудил? - с пугающей серьезностью он пытается заглянуть в глаза, но Аня постоянно взгляд отводит. Подумала, что пьяный, но голос был абсолютно трезвым, и он твёрдо стоял на ногах. Чего не скажешь о ней, будто земля из-под ног ушла. Плитка в коридоре мгновенно стала такой ледяной, что захотелось надеть тапочки. - Нет. - Пустишь? - Аня пожимает худыми плечами, которые пересекали тонкие полоски бретелек, и открывает дверь пошире. Разувается, шумно и криво ставит ботинки. На столе начатая упаковка «Персена», бутылёк с корвалолом, разбросаны Лизкины цветные карандаши, ее рисунок и распечатанный конверт из суда. Пахнет лекарствами и сливовым компотом. Форточка закрыта, диван расправлен, постельное в мелкий розовый цветочек смято. - Всё-таки разбудил, - грустно усмехается и мимолётно оглядывается на Аню. Ей хочется пить и что-нибудь сладкое. Юра так и стоит, залипнув на предметы на столе и в особенности на рисунок дочери. На рисунке все, как надо. Папа в татуировках и с усами, мама в платье и с причёской. И все улыбаются. «Лиза Музыченко, 4 Г» За спиной на столешницу опустился пустой стакан и тихо выдохнула Аня. Разворачивается лицом к жене. Поймал её глаза. Протягивает руку, Аня, замешкавшись, переплетает свои пальцы с его и медленно подходит. «Где же твоя гордость, Ань?» Музыченко гладит по голове, аккуратно запускает пальцы в спутанные волосы, до скрипа сжав зубы прижал к себе, ладонь успокоительно скользит вверх-вниз по тонкой шёлковой ткани, которой было прикрыто тело жены. Холодная вся, но дрожит явно не от холода, кожа мурашками покрылась. Сжимает ее крепче, чувствует выступающие рёбра под своими пальцами, Аня лишь тяжко выдыхает. Ни разу в жизни так крепко ее не обнимал, казалось, что задушит сейчас, что рёбра треснут, что синяки появятся. Дурак. Какой же ты дурак, Музыченко.горел огонь. шли корабли. на обнаженные тела стекала патока любви. и в рамах стыли зеркала.
Аня поцеловала первой. Тронула носом, коснулась шершавыми и влажными губами. Целовала медленно, держалась за него так крепко, будто он сейчас исчезнет, растворится. Пила, будто воду несколько минут назад из стакана, и не могла напиться. Целовались так долго, что приходилось останавливаться, чтобы глотнуть воздуха. Не понимали, что делают, и главное, зачем. В постели, как и прежде, было тепло и нежно, как будто никто и не изменял. За всю жизнь так много не целовались, как за ту ночь. Пальцы постоянно сцеплены в жёсткий замок, хотя никто и не совершал попытку расцепить и освободить руки. Чувствовал, как Аня, будто жидкий мёд, такая же сладкая и некогда наполненная солнцем, буквально таяла в его руках. Аня молча лежала, отвернувшись к нему спиной, и сверлила взглядом их отражение в зеркале напротив. То всегда стояло напротив их постели и видело все, та апрельская ночь не стала исключением, просто Аня ни разу на это внимание не обращала. Абсолютная звенящая тишина, как в ту ночь. Нос заложило, дышать стало трудно, голова начала болеть. Тёплая мозолистая ладонь мужа невесомо скользила по Аниному животу до рёбер и обратно. Щекотно. Уткнулся носом в шею, медленно касался губами плеч. Даже от его кожи пахнет его сигаретами и одеколоном. Или ей кажется? Ни о чем думать не хотелось, настойчиво гнал все мысли из головы. Сейчас для него было важно лишь то, что Аня лежала рядом и прерывисто дышала. Не прогнала, не остановила, не оттолкнула. Нужно было сказать ей многое, но увиденная корзинка с лекарствами на кухонном столе его останавливала. Лучше так, по старинке, молчать в темноте о том, что невозможно сказать словами, том, что невозможно перенести на бумагу либо сыграть. Тихонько молчать и чувствовать, как Аня прижимает ваши сцепленные в замок руки к своей обнажённой груди. Запястьем чувствовать, как бьётся её сердце. Она была пиздец хрупкой. Сразу вспомнилось, как ещё в школе позвал девчонку домой на чай и случайно разбил мамин хрустальный бокал. Вот жена сейчас этот бокал напомнила. И такой ее сделал он.прижмись ко мне в последний раз. твой запах до смерти родной. мы уничтожили следы. но он останется со мной.
Он не мог остаться и прекрасно это понимал. Хотел, видел от Ани ответное желание, но она молчала, а самовольничать не хотелось. Раздраконенная совесть не позволяла. Он пришёл поговорить, попытаться найти себе оправдание или на коленях вымолить у Ани прощение, а оказался в постели. Как в тупой американской комедии. Только вот секс, каким бы хорошим он ни был, ничего не изменил. Так просто нужно было им обоим. Наконец скинуть стресс, расслабиться и выпустить пар. Поцеловать друг друга. Хотелось прижаться к этому тёплому комочку и сдохнуть в этом положении. Аня, кажется, чувствовала то же самое. Постель без Юры была холодная, сейчас же она даже не мёрзла и не старалась укутаться в одеяло. Пролежали так практически до рассвета, пока сквозь прикрытые жалюзи не стали пробиваться первые следы света. По подоконнику тревожно забарабанило.в груди гуляют сквозняки. но только осень ни при чем. и не друзья и не враги. и не простил и не прощен.
Ане удалось тревожно вздремнуть, уткнувшись в приятно пахнущую ключицу мужа. Признаться, она не помнила, когда в последний раз ей это удавалось без таблеток. Юра же ни на миг глаз не сомкнул. Он здесь чужой. Пусть его дом и спокойно сопел сейчас у него на груди. Нужно было прийти, чтобы окончательно убедиться. В пять утра Аня приготовила ему кофе, а тот снова убежал из турки и испачкал плиту тёмным пятном. В пятнадцать минут шестого Юра докурил и под размеренный стук воды о дно ванной тихонько прикрыл за собой дверь. Вышедшая из душа Аня поняла все по шуму отъезжающей из двора машины. Сердце снова неприятно кольнуло, под языком снова оказался валидол. Тошнило. Не знала, что послужило тому причиной, горьковато-мятный привкус таблеток или же тупик, в который сама себя завела.***
- Ань, Юра заезжал? Аню, которая Музыченко, в этом момент будто током прошибло, а под ногами резинового коврика как назло не оказалось. Высочина обещала к ней заехать ещё вчера, но в планах подруги что-то поменялось и добралась к Ане она только сейчас. Молодая, незамужняя, могла себе позволить уйти из дома утром и вернуться утром следующего дня. Брюнетка как ни в чем не бывало сидела за столом с пластиковым стаканчиком из кофейни, подперев татуированной рукой голову, и разглядывала клочок бумаги, являвшийся приглашением на развод. Занятная вещица, никогда не думала, что в квартире Музыченко такое обнаружит, да ещё и на самом видном месте. Был ли смысл скрывать? Они ведь так и не поговорили. Почему-то, засыпая, она думала о том, как обрадуется Лиза, увидев папу дома и мамины в кой-то веки счастливые глаза. Юра тогда ещё шёпотом спросил, почему она улыбается. - С чего ты взяла? - садится на стул рядом с открытой балконной дверью и вдыхает до безумия свежий утренний воздух. После побега Музыченко долго проветривала, казалось, что его запах за несколько часов вновь пропитал каждый уголочек их квартиры. Остался на постельном, посуде, мебели, её волосах. И сейчас, сев максимально близко к чистому воздуху, она всё равно чувствовала запах Юры. Пиздец. Клиника, вызывайте санитаров. В ответ Высочина молча показывает ей содержимое прозрачной чашки из тёмного стекла, из которой пару часов назад пил Юра. В недопитом кофе одиноко плавает окурок винстона. Забыла убрать. - Ну либо же у тебя новый мужик с такой же конченой привычкой, как у Юрий Юрьича, - пожимает плечами. Чашка с глухим стуком опускается обратно на стол, Аня тянется к пачке сигарет на подоконнике. - Заезжал вчера вечером, - затягивается, в горле неприятно печёт. Сколько она не курила? Неделю? Две? Сигареты в пачке даже слегка отсырели, а зажигалка поддалась ей с третьей попытки. - И уехал сегодня утром, так ведь? - приподнимает бровь, тут же отвечая на немой вопрос в глазах собеседницы. Улыбается, зараза. - Думаешь, я забыла, что Юрий Юрьич никогда не пьёт кофе вечером? Не было смысла начинать отнекиваться и отрицать, Высочина не была тем человеком, которого было легко обмануть. Она действительно знала их практически пять лет и по звуку шагов и шороху шин во дворе узнавала, что Аня с Юрой приехали в студию. Стала частью семьи, безумно любимой и лучшей нянькой для Лизы на время тура. - А я забыла, - печально поджимает сухие губы.и мы сгорели на земле оставив небо для других. жизнь одинакова права. и нет хороших нет плохих.
- Спокойной ночи, мам, - слышит Аня в ответ перед тем, как закрыть дверь в комнату дочки и выключить свет. Дома снова непривычно тихо. Засиделись за домашкой, математика отнимала у ребёнка все силы и желание учиться, а мама постоянно проваливалась в свои мысли и никак не могла объяснить Лизе простые вещи. Собрала черновики с кривыми цифрами со стола и сгрузила в стопку с макулатурой, которая хранилась в углу рядом с диваном. От табака воротило, как и от чая с печеньем, которыми они с Лизой спасались от математики.Аня дёрнулась от громкого стука в дверь, который слышали, наверное, все соседи по площадке.
но только с каждым днём финал все ближе. что ты скажешь мне когда мой чёрный силуэт в твоём появится окне?