Наяву

Дину четыре. Его только что вытащили из ванной, вытерли и теперь несут в уютную кровать. Он босой, слегка влажный, а потому в коридоре ему капельку холодно, и он сильнее жмётся к тому, кто несёт его на руках. К маме. Мама тёплая и мягкая, у неё нежные руки, которые ласково обнимают Дина, прижимая его к себе. У неё в объятьях тепло, и малыш старается сжаться так, чтобы целиком оказаться в руках у матери, чтобы она окутала теплом своего тела каждую его клеточку. Он хочет завернуться, оказаться в уютном коконе. А ещё от мамы пахнет. Приятный, свежий, слабый, но отчётливо различимый запах. Это не ваниль и не карамель, не запах еды или сладостей, но и не запах цветов, разве что тех, которые Дин никогда не видел. Так пахнет только от мамы. Дело тут не в духах, дезодоранте или шампуне, ими может обладать любая женщина. Этот запах принадлежит только Мэри Винчестер, он её личный, особенный, он часть её, неотделимая от неё и не вообразимая у кого-то ещё. Нет, Дину Винчестеру тридцать. Он взрослый мужчина, давно живущий один. Его мама умерла, когда ему было четыре. А сейчас он лежит в своей постели, в своей маленькой квартире недалеко от центра города. Он здесь один, не считая своих воспоминаний. Вот только запах, он мог поклясться в этом, настоящий. И он на самом деле только что чувствовал тепло, которое просто не могло подарить одеяло или любой прибор для обогрева. Дин сел. Восемь сорок пять. В семь он покинул мастерскую, он точно помнил, как записал время в журнал. Путь от мастерской до станции поезда он тоже помнил вполне отчётливо. Помнил, как сел у окна, как вошла женщина, толкнувшая его сумкой, помнил даже первую станцию. А ещё помнил, как после неё начало цепенеть тело, руки перестали слушаться, и он внезапно понял, что не может пошевелиться. А ещё не может противиться внезапно навалившейся сонливости. Вот уже два года Дин криво усмехался историям о том, как кто-то уснул в транспорте и проехал нужную остановку. Или уснул на работе. Или провалился в сон на вечеринке, после чего стал жертвой неприятной шутки. Или не смог проснуться и прийти на работу или важную встречу. Два года Дин Винчестер страдал нарколепсией. Расстройство сна. Дин мог уснуть в транспорте, на остановке, на работе, за столом, на вечеринке - везде, где он оказывался в сидящем положении, стоя он засыпал гораздо реже, но и такое случалось. И это был не тот случай, когда помогали будильники, крепкий ночной сон, громкая музыка в плеере или что-то ещё. Сонливость, когда она охватывала его, была непереносима, он не был способен сопротивляться ей, даже вполне осознавая, что засыпает. Более того разбудить его было очень и очень трудно. Сама по себе болезнь не была опасна. Если не считать лёгкого онемения, которое Дин испытывал во всём теле сразу после пробуждения, такой сон ничем, кроме крепости и неожиданности, не отличался от сна обычного. У Винчестера не случалось проблем с дыханием, судорог, проблем с сердцем или чем-то ещё в то время, пока он спал. Но сколько проблем у него возникало из-за этого заболевания! Дин мог уснуть где угодно и когда угодно. Даже если был занят или твёрдо нацелился на то, чтобы сохранять себя в полном сознании. Он никак не мог контролировать свой сон. А это означало, что любые его планы могли быть сорваны просто потому, что он засыпал в самый неподходящий момент. А ещё это означало, что его в любой момент могли уволить с работы. И, конечно, что однажды он мог оказаться непонятно где, просто поехав домой. Дин понимал риск. Понимал, почему ему нужно обязательно работать с напарником. Понимал, почему он вынужден отказаться от управления любимой машиной. Понимал, что врачи даже не могут толком сказать, какие именно процессы в его организме вызывают это расстройство сна. Единственным, чего он не понимал, оставалось то, как же он каждый раз оказывается дома. Действительно, Дин почти всегда просыпался дома. Неважно, уснул ли он по дороге домой, в очереди к стоматологу, в кафе, на остановке или где угодно ещё. И он даже представить себе не мог, как это происходит. Доктора, обследовавшие его, не находили поводов утверждать, что он страдает лунатизмом, но каким-то образом он умудрялся возвращаться домой, не просыпаясь при этом. Ответ, как считал Винчестер, кроется в запахе. Запах, который он смутно ощущает сквозь сон, который сочетается с приятным теплом чужого тела. Дин почти уверен, что запах исходит от того, кто приносит его домой. Из раза в раз некто неизвестный, источающий сладкий аромат, возвращает Дина в его же постель, при этом больше никак не демонстрируя своего присутствия. И это было странно. Дин мог представить, что кто-то, увидев спящего человека, решил доставить его по адресу, указанному в документах. Он даже мог представить себе доброго человека, который, воспользовавшись его ключами, оставлял их в его же кармане, не взяв ничего ни из квартиры, ни из бумажника. Но ведь встреча с таким человеком должна быть единичной, а запах преследовал Дина постоянно. И домой его тоже возвращали постоянно. Сев на кровати, Дин помотал головой, возвращая своё тело из плена сонного оцепенения. На телефоне горел красный индикатор, указывающий, что кто-то оставил Винчестеру сообщение. Убедившись, что может шевелить ногами, Дин поднялся и дошёл до телефона. Нажав на кнопку прослушивания сообщения, он потянулся и попытался сообразить, какие же у него были планы на вечер. - Дин, это Сэм, - сказал телефон голосом Винчестера-младшего. - Я узнал по поводу того вида лечения, о котором говорил. К сожалению, антидепресанты тебе может выписать только психотерапевт. Я договорился о том, чтобы тебя осмотрел один хороший доктор. Если это возможно, постарайся быть у него в офисе завтра в шесть, - и Сэм продиктовал адрес. - Если это возможно, - мрачно усмехнулся Дин, отходя от телефона. Теперь у него была ещё одна проблема. Спать не хотелось совсем, и Винчестер был не уверен, что сможет заснуть тогда, когда захочет. Тем более, что теперь через его сон не будет прорываться тепло и приятный запах.