«Зеркала встревожены, смещены отраженья, И море вдребезги свой серый цвет… Любовь, любовь — моё время года». Сильвия Плат.
Почему-то мастер стучится в заднюю дверь, Коралина понимает не сразу, откуда шум, а поняв, выскакивает на улицу и обегает дом полукругом, цепляя на домашние широкие штаны репейник и мелкие колючки. Продравшись сквозь туман, она едва не натыкается на мастера нос к носу. — Каролина Джонс? — Коралина, — она делает отмашку в сторону центрального входа, — пойдёмте, здесь уже давно никто не ходил, дверью не пользуются. — Вы не открыли с той стороны, — мастер поправляет кожаную сумку, сваливающуюся с плеча. Коралина хмуро сводит брови и не отвечает, сразу разворачиваясь на обратный путь, мужчине приходится молча подчиниться и пойти следом. Чавкает грязь, туман мягко липнет к земле и уже через час рассеется без следа. Розовый дворец похож на пряничный домик, тот самый перестоявший много больше срока, с облетевшей глазурью и разъеденными насекомыми стенками. Слепые забитые окна, заскорузлые гниющие ступеньки, струпья грязно-розовой краски — от дворца тут лишь название, а из жильцов — Коралина, приехавшая собрать родительские вещи, пока они не вернулись с конференции. — Мне нужен ключ к этой двери, — Коралина стягивает рукава бежевого свитера и, зажав их в ладонях, складывает руки на груди. Отопления тут давно нет, а в камин натекло воды со вчерашнего ливня, сквозь который Коралина героически пробивалась, пока не добралась досюда. — Она куда-то ведёт? За массивной дверью красно-кирпичная кладка и мышиный помет. Но Коралина помнит. — Нет. Я хочу сломать стену, чтобы вела. — Может, лучше поменять весь замок, он ведь очень старый, возможно, проржавел изнутри?.. — Нет, — рвано выдыхает Коралина, сжимая ладони в крепкие кулаки — под свитером все одно не видно. — Мне нужен ключ. Мастер делает замеры и уходит. Дом тихо страдальчески стонет, в его надрыве слышатся затаенные злобные вопли. Коралина съедает банку холодных консервированных спагетти, долго моет микроволновку изнутри, будто бы пытаясь доказать себе, что это жизненно необходимо, и выходит в магазин, чтобы купить продукты. В голове глухо, так пусто, будто вместо мозга и мотка нервов в черепной коробке терновые колючки и репейник, те самые, что она рвала со штанин после ухода мастера. Городок накрыт тяжёлой сыростью и болотно-зеленой безнадегой, как стеклянным куполом, словно бы и не прошло много времени с того злосчастного мерзкого лета, в котором от лета только стриженный серый газон и больно кусающие лодыжки москиты, когда Коралина открыла дверь. Коралина очень надеется, что этот конец лета всего лишь приснился — ей было одиннадцать, грустно и одиноко в отрыве от друзей, старый матрас был продавленным и пах мокрой землёй, а холодный ночной воздух, бьющий в оконные щели, приносил с собой кошмары, напитанные полынным духом. Вернувшись из магазина, Коралина обнаруживает центральную дверь распахнутой — дом смеётся всеми своими трещинами и подтеками да хлопает открытыми дверцами форточек. Коралине хочется выкрикнуть в потолок: «заткнись, прекрати». Но она не прекратит, ни за что не прекратит, ведь колодец раскрыт, вкруг бездонной ямы мелко возвышаются бледные шляпки поганок на тонких ножках — Коралина зло спинывает каждую, додумался же кто-то. Коралина заваривает гибискусовый чай и идёт пить его на порог, плотно закутавшись в материнскую шаль. От полной налёту кружки с отколотой ручкой пар теплом ластится к острому подбородку. Коралина вдыхает поглубже. Выспаться снова не выйдет, она никогда не могла спать в этом доме, а съехав отсюда в университетский кампус наконец узнала, что такое не лежать каждое утро омертвевшей и наблюдать в углах комнаты ползущие на нее разбитые руки-иголки Бельдам, так жаждущие выдавить глаза. Из крана в ванной брызгает благословенной ржавчиной, в ней же приходится и зубы чистить. Из зеркала на Коралину глядит измятая версия матери, перенявшая все отцовские жесты, болезненную худобу и рано проклевывающуюся слепоту. Без очков все будто в лёгком дыму, а свет астигматично режется на молнии и полоски. Вода даже спустя двадцать минут течет рыжая, хочется помыться, но не в этом. — Бельдам, — Коралина перед сном стучит в злосчастную дверь костяшкой указательного, ухом приложившись к самой щели, — ты же всё слышишь. Услышь — я хочу вернуться к тебе. Лжешь.***
Дом нарисован углем, пространный и невнятный, словно бы Коралина оказалась в собственном подростковом рисунке, а у костистой, сложенной пополам, дабы быть одного роста с пришедшей, Бельдам отваливается часть щеки, обнажая тьму, полнящую ее. Комната постепенно обретает внятные черты, и вот уже можно различить стол, картины, ковер и вверх ведущую лестницу, также как и Бельдам становится целее и человечнее. — Коралина, — длинные ногти бьют по лакированному подлокотнику кресла, от этого звука мурашки съедают плечи. Коралина щипает себя за запястье, оттягивает и отпускает резинку для бумаги, кожу обжигает до вспухшей полосы, а комната постепенно становится цветной. — Вот ты и дома, малышка. За цветами приходят запахи — тыквенного пирога с мускатом, гвоздикой и корицей и свежесмолотого кофе, а после звуки — накрапывающего дождя, скрипа старых досок, тиканье часов в гостиной и тихий присвист чайника, томящегося на плите. Коралина опрометчиво оглядывается на дверь, в которой забыла ключ, но Бельдам сильнее и быстрее, она вырывает его из замка и кладет на язык, судорогой горла скрывая в своих внутренностях. — Придется тебя разделать, чтобы уйти отсюда? — Коралина почти без интереса разглядывает Бельдам — практически ничего в ней не изменилось с тех пор, она усмехается. — Можешь попытаться, — Бельдам уменьшается в размерах, словно бы издеваясь, из тощей и высоченной, словно бы силой растянутой, она становится совершенно обычной — напудрено-нарумяненной, с торчком стоящим каре и в застиранном свитере с катышками на локтях. — Я ведь до сих пор люблю тебя, Коралина. — Ты не знаешь, что это такое, — говорит Коралина, полностью осознавая, что сказанное — хрустальная правда, но сердце отчего-то все равно из груди выламывает игольчатыми осколками наружу, царапая ребра. — И вправду, — Бельдам хохочет, пуговицы сверкают от поворота головы в сторону камина, — может, тогда покажешь, маленькая дрянь? — Не сегодня, — хмыкает Коралина. — Здесь поселилась семья, когда я съехала, что ты с ними сделала? — Ничего из того, что не делала с тобой, — Бельдам пожимает худыми плечами, — пойдём, я сварила кофе. — Не хочу. — Хочешь. Я знаю, что ты голодна, — Бельдам протягивает ей руку и ласково улыбается. Если бы не пуговицы вместо глаз, внутри бы не сворачивались змеи недоверия, оседая в утробе тяжестью. — Ты опрометчиво забываешь, что я знаю о тебе всё. — Так уж и всё, — Коралина до сих пор мнется, нервно подворачивает рукава пижамной рубашки, — давай одно условие? — И какое же? — Бельдам опускает протянутую руку, пряча ее за спиной, так что Коралине становится не на что смотреть, приходится сконцентрироваться на темной родинке у нее на щеке. — Человеческие глаза. Бельдам замирает на секунду, а после сильно смеётся. — Какие? Красные, голубые, зелёные? — она наводит на лицо морок, и миндалевидные глаза под нависшими веками сменяют цвет в каждое слово. — Какие у тебя были при жизни. — Считаешь, у меня была жизнь? Ты больше дурочка, чем о себе думаешь. — Я знаю, как тебя зовут и как давно ты здесь, — Коралина приближается, тянет ее за локоть на кухню, Бельдам смахивает ее прикосновение с себя, надменно фыркая. Коралина снова берет ее за локоть и уже может услышать, как Бельдам злобно и горячо выдыхает, отчего острый конец каре отлетает в сторону. — Нет, правда, не смейся. Ты все ещё хочешь, чтобы я звала тебя мамой? — Конечно, — Бельдам улыбается, — ты ведь моя малышка Коралина. Храбрая и неуёмная глупышка, как и много лет назад. Коралина роняет длинную холодную ложку в кофе, ей кажется, что взбитые сливки на тыквенном пироге на глазах тают, Бельдам складывает руки на столе замком — внутри нее все ещё ключ. Жаль, он так и остаётся одним единственным. — Так что произошло с семьёй? — Ты не помолилась перед едой, — Бельдам наливает и себе кофе, тащит желто-фиолетовый кекс из корзинки на столе, — не стесняйся. Коралина резко встаёт, стул съезжает назад и едва не падает, Бельдам даже не шелохнется — темно-зеленые, почти карие глаза глядят на нее укоризненно. Коралина говорит себе: «нет, ты не будешь чувствовать угрызений совести от того, что какая-то психопатка расстроена твоим поведением». Повторяет несколько раз, но тщетно. Это не совесть, это злость от бездействия. Коралина возвращается на место, медленно и даже неловко, повторяет жест Бельдам — руки в замок — и цедит сквозь зубы: — Благодарю тебя, господи, за пищу, что ты нам дал, за жизнь, что у нас отнимешь, и за кошмары жизни, которые не отпустят до самой нашей смерти, аминь. — Аминь, — Бельдам кусает кекс и тут же кладет его обратно. Коралина расковыривает кусок пирога, несмотря на то, что желудок предательски подводит от одного только его сладко-пряного запаха. — Ешь, Коралина. — Я не могу. — Отчего же? Я никогда не пыталась тебя отравить, думаешь, сейчас захочу? Ты никогда не спрашивала, что я тебе даю. Может, все здесь сделано из грязи, помоев и дерьма. Твои кишки набиты землей и гвоздями, а ты даже не знаешь об этом, Коралина. Она оказывается ближе, чем предполагает стол, касается подбородка Коралины, чтобы она посмотрела ей в лицо. Коралина сжимает ее руку в своей и отводит от лица, хохотнув в сторону. Бельдам не моргает — кажется, забыла, что именно так и должны вести себя люди. Коралина отпивает кофе, стараясь не смотреть на нервно постукивающие по столу черные ногти, больше на вишнёвые пуговицы, аккуратно лежащие на бархатной подложке в приветливо раскрытой коробке. Как там говорил поддельный папа? — иголка такая острая, что ты даже ничего не почувствуешь. — Дай мне другой кусок, этот я испортила. Бельдам кивает, меняет тарелки, и в этот раз Коралина все съедает, пока ведьма, почти не шевелясь, наблюдает за ней со своей стороны стола. — Самое интересное, что хоть я и заперта, ты не можешь ничего мне сделать без моего согласия. Кто бы знал, как мне нравятся правила в этой игре. — А мне нет, — Бельдам фыркает. Коралина прячет довольный смешок на дне кружки в кофейной гуще. — Ты устала? — Немного. Одеяло пахнет лавандой, Коралина падает на кровать, как в цветочное сиреневое поле, раскинув руки в стороны — когда она проснется, то не сможет вернуться, Бельдам ее заперла. В прошлые разы Бельдам относила ее в человеческий мир, когда она спала, сейчас же Коралина слишком взрослая для такого. — Ты снишься мне, Бельдам, все время. — Разве я виновата в этом? — Бельдам садится на табурет около кровати. — Ты больно много думаешь обо мне. — Я бы так хотела совсем о тебе не думать, но ты мне под кожу вшита. Ложись рядом, представь, что я боюсь увидеть кошмар, что боюсь одиночества и неизвестности. Бельдам? Матрас даже не прогибается под ее весом — от нее тянет позабытым материнским запахом из детства, какие-то дешевенькие духи, купленные на заправке, обойный клей и спаленный на плите по невнимательности кофе. Коралина кладет голову ей на плечо и даёт обнять себя, чувствует, как Бельдам опускает подбородок ей на голову, почти неслышно шепчет в лоб, убирая волосы с лица, чтобы не мешались — Коралина не слышит что, но это ее успокаивает настолько, что она забывает, где и с кем лежит. Утро она встречает в той же комнате, как и предполагала, потягивается, чтобы в позвоночнике сладко хрустнуло, и вырывается из плена одеяла. Бельдам на кухне переворачивает шипящий на сковороде бекон, тихо напевает что-то похожее на колыбельную, легко перенося вес с ноги на ногу. Коралина прижимается к ней сзади, вдыхает ягодный дух от блестящих волос и чувствует, как от неожиданности напрягается спина ведьмы. — Зачем ты это делаешь, Коралина? Коралина прикладывается щекой к мягкому плечу — господи, такая холодная. Бельдам, словно бы окаменевши, не шевелится.***
Лес кажется бесконечным, высоченные деревья, из-за которых неба не видно, все не заканчиваются, Коралина оступается и летит со склона, еле успевая сгруппироваться, чтобы не отбить себе то, что ещё осталось целым. Остановившись внизу, она всхлипывает, не в силах разогнуться — щека рассечена чуть ли не до зубного ряда, в груди словно застревает камень, в волосах полно колючек и травы, грязь чавкает в каждом кармане. Рот наполняется кровью, Коралина чувствует, как она вытекает сквозь горящую болью щеку, и отключается буквально на несколько секунд от шока, а очнувшись, осознает, что Бельдам несёт ее сквозь, переставший казаться неприступным, лес на руках обратно в дом. «Я проиграла?». Проснувшись, Коралина первым делом добирается сквозь глухую боль и мешающиеся в голове, как протухшая паста с опарышами, мысли ползком до зеркала. Сваливается с кровати, ударяясь обо все подряд, царапает локоть и еле как выпрямляется в полный рост, до лодыжек падает промокшая от пота ночнушка — глаза на месте, на коже по середине расцветающей синяком щеки лежит ровный белый шов. Появившаяся в дверях комнаты, Бельдам легко подхватывает ее на лету и кладет в кровать. — Прости, я заигралась, — Бельдам убирает Коралине волосы от лица, трогает мокрый от напряжения лоб. — Спи, продолжим, когда ты поправишься. Она создала лес и ушла в него так далеко, что Коралине пришлось преследовать её почти сутки, а в итоге свалиться на самом краю иллюзии в глину и камни, так и не найдя. «Почему ты такая честная?». Коралина кладет руку рядом с собой и тут же убирает — ложись со мной, моя лживая, моя проклятая. Бельдам опускается рядом, такая чужая и холодная, но родная до безумия, никого ближе уже не будет, Коралина знает, насколько это, черт возьми, неправильно — слезы катятся сами собой, норовя скользнуть по вискам в раковины ушей. Бельдам сцеловывает каждую.***
На запотевшем от пара зеркале Коралина рисует пентаграмму, вышагивает из белья, а после ныряет в ванну, разгребая лазурно-зеленую воду, и прижимает к себе колени. Вошедшая Бельдам запирает за собой дверь и садится на бортик, разворачивая на коленях швейный набор инструментов. Коралина встряхивает головой, с волос летят горячие капли, и подставляет лицо под ледяные руки — Бельдам берет ее за подбородок и наклоняет тем самым голову в сторону, затем режет нитки острым скальпелем и ловко вытаскивает оставшиеся лохмотья, складывая их морщащейся Коралине в ладонь. — И ты не заберёшь мой глаз? — спрашивает Коралина, почти не открывая рта. — Успеется. И не один. Может, я заберу тебя всю, — улыбается Бельдам, щёлкнув ее по носу и напоследок проведя по короткому шраму ногтем. — Всё, он даже почти незаметный. Она убирает скальпель от лица Коралины, а та усмехнувшись — какая ты самонадеянная — расслабляется и опускается в воду с головой. Сквозь переломанное водой изображение Бельдам кажется совсем потерянным. Коралина не выныривает, пока лёгкие не начнут гореть, а Бельдам не выйдет из ванной. После Коралина вновь застаёт ее на кухне, рвущую пыльно-розовые цветки флоксов на низкий торт и мурлыкающую себе под нос какой-то навязчивый человеческий мотив. Коралина, пошатнувшись, хватает ее за плечи и разворачивает к себе. Бельдам недовольно хмурится, но Коралина шипит ей в губы, заправляя край оранжевого полотенца в подмышку, дабы оно не развязалось и не свалилось под ноги влажной кучей: — Я такая плохая девчонка, мам, такая неблагодарная дрянь, да, — Коралина смотрит сначала на скривившиеся алые губы, а после на недобро блеснувшие пуговицы, — может, накажешь меня? — Чего ты этим хочешь добиться? — Бельдам мягко ее отталкивает, упираясь в круглые плечи, заправляет ей мокрые волосы за уши. — Тебя, — Коралина клацает зубами у острого носа Бельдам, задрав полу свитера, расстёгивает на ней брюки, Бельдам пресекает движение внутрь, схватив Коралину за запястье и выкрутив его. Коралина жалобно мявкает и толкает ее на стол, снося вазу с завядшими цветами на белую скатерть. Мокрое пятно верно разливается и почти пролезает к Бельдам под выгнутую спину — Коралина наклоняется над ней и берет ее вот так, как есть, ледяную, самонадеянную и лживую, рвано стонущую за каждым круговым движением пальцев Коралины у нее между ног. Коралина проникает внутрь средним и безымянным — хоть где-то она все ещё горячая и живая — Бельдам дышит сквозь накрепко сжатые острые зубы ей в волосы, Коралина кусает шею и за ухом, не в силах заставить себя целовать, хотя уже вся щека и шея в ее помаде. — Коралина. — Да? — Поцелуй меня. — Проси лучше, — фыркает Коралина, надавливая сильнее. — Пожалуйста, — Бельдам вздергивает брови и задыхается, пытаясь вцепиться удлинняющимися руками хоть во что-то, что можно разорвать без особых последствий. — Ещё, — Коралина чувствует, как Бельдам предательски течет в руку, ей нравится контроль — даже если его можно добиться только таким способом. — Пожалуйста, дрянь. Одно чёртово касание и кажется, словно бы этот маленький мирок, состоящий из дома и сада, разлетается и становится в сто раз больше и может вместить в себя целый мегаполис. Коралина учит ее поддаваться себе — пустить в рот, почувствовать хоть что-то помимо желания отнимать, например, страдать. Бельдам стонет ей в рот, Коралина не отнимает руки, кусает ее в губы, пока ведьму не коротнет окончательно. Коралина разгибается, вытирает рот от помады и слюны углом полотенца, Бельдам выпрямляется, застегивает брюки и, облизнув кончик большого пальца, проводит им по целой щеке Коралины, а после рукавом свитера, снимая остатки помады. — Иди оденься, я поставлю чайник. Коралина закатывает глаза, но подчиняется. Возвращается она уже в футболке с длинными рукавами и джинсах, по пути поправляя материнскую шаль, так и норовящую соскользнуть с плеч. Бельдам куда-то дела скатерть — может, магией сожгла, чтобы ничего о произошедшем не напоминало. — Я тут уже две недели, — бросает Коралина. — И? — Меня, наверняка, уже хватились, тебе стоит отпустить меня хотя бы на время. Бельдам прорывает на смех, могла бы она плакать, брызнувшие слезы бы смахнула. — Умно, но я не куплюсь. — Стоило попытаться, — Коралина садится за стол, выбирает себе темную виноградную гроздь побольше. — Ты не победила меня в прошлый раз, это была ничья, — Бельдам снимает крышку с пузатого заварочного чайника, чтобы вдохнуть душистый пар. — Чаю? — Да, два сахара, — Коралина разглядывает блики света на краю тарелки с куском торта, облепленного крупными половинками клубники, цветов будто и не бывало, — но я обезвредила тебя. — И отравила всех моих крыс битым стеклом, что за живодерство. Я в твои годы таким не занималась. — И чем же ты занималась, м? По лицу Бельдам мгновенно проходится мрачная тень, Коралина сдерживает желание спрятаться под стол, вместо этого набивает рот виноградом, когда как Бельдам наливает в ее чай миндальное молоко. — Вышивала на детских чепчиках? Кажется, — Бельдам рассеяно пожимает плечами. — Ешь и не задавай вопросов, у меня от них голова болит. Коралина вспоминает о том, что они не молились в этот раз, когда уже доедает. Бельдам оглядывается на окно, и небо тут же прорезает слепящая молния. — У меня все ещё болят ребра. — Я сделаю лес меньше, милая, может, у тебя даже будет шанс, — Бельдам постукивает ногтем по пуговице. — Ты знаешь условия. Она исчезает, будто ее и не было. Коралина допивает чай, накидывает старый голубой плащ, сует в карманы жёлтые мелкие яблоки и выходит на улицу. Дождь заряжает сильнее, встаёт сплошной стеной перед непроходимым лесом без единой вытоптанной дорожки, Коралине слышится ведьмин смех сквозь шум стучащей по черепице воды. Сука. Когда она уехала, в разрытый колодец упал мальчик и вынес из него ключ. Колодец было решено засыпать, но никто этого не успел сделать — Бельдам вылепила себя заново из иголок и паутины и затащила в свой мирок мальчика, а позже и его родителей. Коралина продирается сквозь заросли репейника и крапивы, ноги жжет даже сквозь джинсы. — Я всего лишь любила их, но никто никогда не мог полюбить меня в ответ так, как мне бы хотелось, — шепчет Бельдам пылающему голому плечу Коралины, когда она поворачивает голову на подушке, чтобы услышать ответ на свой тысячу раз повторенный горячечный вопрос. Зачем ты их убивала,