Якоря

      Кулак врезается в нос, за этим следует громкий хруст, свежая кровь капает на пол, пачкает одежду. В этот момент толпа, окружающая соперников, безмолвствует, так что даже с дальнего конца трактирного зала все преотлично слышно. И видно, даже в полумраке вечера.       Тварь внутри ликует и беснуется, вид крови приводит ее в неистовство - в последние месяцы даже больше, чем когда-либо. Криан сжимает зубы, пытается расслабиться и вспомнить мантру, которую когда-то давно передал ей брат Мерринг: - Солнце, сияние, сущность, сила, свобода, совесть... - Кровь мрак раздирай режь кромсай кусай! - будто нарочно воет Тварь. Перебирать не получается, и трактирная потасовка отходит на второй план, уступая неясным фигурам, шепчущим одни и те же слова: Бездна пытается забрать свое. Тени извиваются, и приходится кусать собственный палец, чтобы вспомнить себя, место и время. Еще пара секунд, и на Фарлонг, которая уже сотню раз прокляла себя за решение выйти писать путевые заметки в общий зал, обрушивается гомон десятков голосов. Можно различить Келгара, вопящего что-то одобрительное, Нишку, которая пытается делать ставки, ругань Бишопа и гомон разномастной толпы портовых работяг, заглядывающих во флягу после тяжелого дня. Тише звучат попытки ее дяди вразумить соперников, взволнованные возгласы Элани, для которой это все в новинку, и тихое шипение Кары, которую отправили за новой кружкой. Это все оглушает похлеще шумовой ловушки, и в ход идет совсем тяжелая артиллерия: Криан считает количество стежков на шве своей рубахи. Она доходит до третьего десятка, как кто-то задевает стол, и чернильница расплескивается на бумагу, перья и одежду. Стежков снова три, шепотки снова здесь: реви рви кричи кромсай кусай...       Роняя стул, Фарлонг выбегает в ночь.       Невервинтер встречает ее тишиной. Не слышно привычных криков чаек и гомона рабочих – и даже шума рынка, до закрытия которого еще остается время. Океан воздуха омывает уставшую голову, охлаждает разгоряченную кожу, и голоса отступают. Криан знает, что они вернутся, но пока она наедине с собой, и можно расслабиться. И ни чернильные пятна на рубашке, ни испорченная работа не изменит этого настроя. Слишком велика цена: неизвестно, что случилось бы, останься она там хоть на минуту дольше. Есть шанс прослыть безумной, или, еще хуже, опасной.       Интересно, как себя чувствует Нишка? Они никогда не разговаривали об этом, то ли толком времени не было, то ли они обе, быть может, неосознанно, но с пиететом относились к тайнам происхождения друг друга. Хочется ли ей так же лупить кого-то до изнеможения, или садануть ножом в глаз, или послушать хрипы пробитого лёгкого? Или, может, ее связи с родиной ограничиваются только легким зудом при появлении святош да буйным нравом? Если да, то... То Криан рада за нее. Никто не отравлял жизнь Фарлонг больше, чем она сама. А еще эти мантры никогда не работали.       Солнце клонилось к закату, и ей оставалось лишь наблюдать, как сумрак окутывает порт. Редкие прохожие спешили по домам и вскоре поток людей совсем истощился: последние забулдыги расселились по трактирам, отцы вернулись к женам и детям. Если бы кто-то сейчас спросил у Криан, как давно она стоит, подпирая спиной стену дядюшкиной таверны, она затруднилась бы ответить.       Рядом раздается скрип. Криан ожидает увидеть кого угодно, но не этого паладина, который вопреки всем законам здравого смысла решил тащиться с ними дальше и преследовать цель настолько призрачную, что сама Фарлонг ее едва представляла. Без единого слова он встает неподалеку. Помолчав немного, он тихо спрашивает: - У вас все хорошо? Вы так быстро убежали, что уронили стул. Криан не помнит, чтобы он был там. Она не видела его в толпе, не слышала его голоса. - Да. Там... Было очень душно. - ложь выговаривается привычно, как и всегда, когда об этом спрашивает человек, не имеющий понятия о том, что происходит у нее в голове, когда она теряет контроль над собой. Молчание затягивается, и хоть Касавир и не выказывает неодобрения, Криан вдруг понимает: он знает. Знает, что с ней происходит и знает, как бесстыдно она сейчас врет. Но, что странно, молчит и не пытается зачитать ей лекцию по морали. И от этого почему-то неловко: как будто ты разбил любимый чей-то горшок, но тебя не только не отругали, но и наоборот, выдали булочку. Поэтому Криан пытается нарушить затянувшееся молчание и выдает: - Здоровский закат, правда? - после этого ей становится еще более неловко. Как будто формальности не бо́льшая ложь! Удивительно, но ответ не заставляет себя ждать. Паладин выдыхает через нос, будто посмеивается, и говорит: - Вы правы. Здесь потрясающие закаты, и даже Горы Мечей не сравнятся с ними по красоте. Особенно хорошие виды открываются из квартала Черного Озера, но, как я понимаю, вам еще не доводилось там бывать? - Неа. Может, после нашей маленькой победы в горах нам откроют путь. Да и даже если откроют - мы будем больше заняты начисткой рож, чем любованием. Но я бы с большей радостью смотрела на все эти красивые штуки, чем в очередной раз наблюдала, как Байрссон ломает лицо Роксикеру. Честно. Солнце уже зашло, но Фарлонг и Касавир задерживают взгляды на месте, где только что виднелся его край. Каждый думает о чём-то своем, и Криан, поражаясь своей болтливости, продолжает: - У меня дома из-за деревьев вообще ничего толком не было видно, топи и топи, чего взять с них. А тут... Никогда не была здесь раньше. Как будто новую обувь надеваешь - старая мягкая и любимая, но новые сапоги сияют и ты просто смотришь на них как дурак и думаешь "Какие красивые у меня сапоги". И жмут они, и скрипят, но красивые. Так всегда с городами? Паладин улыбается уголками губ и, наконец, отвечает: - Не знаю, но метафора хорошая. Я верю, что вам по силам изменить этот город. Думаю, что вам многое по силам, если учесть вызовы, которые вы бросаете себе каждый день, леди. Слышал, вы работаете со Стражей? Люди больше не боятся возвращаться домой после заката. Криан фыркает - отчасти чтобы скрыть смущение, отчасти из-за мысли о том, что стража уже даже отреформирована, а в Черное Озеро их так и не пустили. Но потом вспоминает свой путь и ответ приходит сам собой: - Спасибо. Я рада, что у моих мытарств есть хоть какие-то хорошие эффекты... Мне наверное надо пойти проверить, не нужна ли дяде помощь в утихомиривании разгневанных дворфов. А то нам тут еще жить. И, Касавир... - Да, моя леди? - Умоляю, давайте на "ты"? Пусть моя молодость и омрачена беготней наперегонки с Гитиянки, но я все-таки не хочу чувствовать себя настолько старой!