Два Солнца

Бездонно смотрит вперёд вечность, пытается переосмыслить себя. Через выход на балкон можно наблюдать, как закатное солнце просачивается через хаотичные ряды сосен, готовится погружать часть планеты в сумерки. Сколько сейчас времени? Не хочется тянуться к телефону и озарять темную комнату противным светом, а настенных часов здесь нет. Деро вздыхает, переставая растягивать карамелью время. Встаёт с кровати, слышит пружину и то, как Тилль с сопением переворачивается на другой бок. Он на него не смотрит. Поправляет штаны, вдевает пуговицу в петлю. Теперь можно ступить на тот самый выступ без крыши. Опирается на перила, оглядывается. Небо серое, местами чёрное и уходящее в синий, воздух пахнет сыростью и смолой, к стопам прилипают сухие опавшие иголки. Вздыхает глубоко. Петрикор. Солнцу так идут эти черные тучи. Штефан еле-еле видит отсюда озеро, но предвкушение манит его, что-то изнутри колит и просит выйти на улицу, постоять на причале и посмотреть в мутную блестящую воду, пока не начинается теплый июльский дождь. Возвращается в мглу хижины, мнет кожу куртки на спинке стула и затем натягивает ее на себя. — Пойду проветриться к озеру. — Приду к тебе минут через двадцать. Голос Тилля не был сонным, он точно не отдается Онирам сейчас. Возможно пытался, возможно лишь имитировал, возможно и не скрывал факт своей бодрости. Деро как-то не обращает на это внимания, однако сейчас бархатный и томный голос задел что-то тонкое внутри, что заставило помедлить, замешкаться, прокрутить в голове ещё раз. Подходит, наклоняется, обхватывает ладонями щеки, целует в губы. — Смотри не попади под дождь. — Не волнуйся, не простыну. Укрывает его теплым пледом. Теперь Штефану и самому не хочется уходить, он смотрит на картину с дремлющим Любимым ещё какое-то время, опираясь рукой об дверной косяк. В уголки глаз подступают слезы, взрослый мужчина с бородой шмыгает, утирая нос, и смаргивает, желая поглотить наступившее. Сентиментальность, высокое чувство эмпатии. Эмпатии к кому? Тилль ведь сейчас не грустит. Уходит, спускается вниз. Не берет с собой даже треклятый мобильник, не берёт даже резную связку ключей. Молча шагает, чувствуя, как некое волнение начинает нарастать, как вода отступает от берегов все дальше, постепенно подступая к критическому. Скользит по серому песку с шишками и иглами, тихо мимолётно любуется озером и даёт себе слово не смотреть на водяную гладь, пока ноги не ступят на причал. Птицы и насекомые поют, Гои словно выворачивает. Через три минуты нога ступает на доски причала. Музиоль медленно, слегка театрально волочится на солнечную часть выступа, садится и свешивает ноги. Вода достаточно низко, бояться нечего. Всматривается в себя и в природу вокруг. Небо пахнет Зевсом, и кажется, что Деро только что видел проблеск беззвучной молнии. Солнце светит из последних возможностей, но подступающие тучи двигаются в сторону светила, норовя заслонить. Скоро станет серо и темно. Штефан замечает, что вода, которой успели коснуться стопы, до неприличия теплая, похоже, теплее воздуха вокруг. Про себя Штефан так же подмечает, что подобной теплотой обладает его Любимый, однако об этом он ему, естественно, ничего не скажет, пока не подвернётся самый удачный момент из возможных. В голове пробегает мысль о коротком заплыве до середины водоема и обратно. Уже на лице промелькает улыбка с теорией о том, что на той самой середине Деро утонет от тяжести эмоций внутри, ведь грудной клетке неимоверно тесно уже сейчас. Терять нечего. Тилль достанет Музиоля с самого дна, в какую бы марианскую впадину он не свалился. И сам Муозиль прекрасно это знает. Одежда неторопливо и бережно летит с тела, вешается на лавку и прибивается к лежбищу камнем, чтобы в случае сильного ветра кое-кому не пришлось шагать до теплого дома, прикрыв ладонями причинное место. С небольшого разбега прыгая в воду, Деро осознает, что в глубине вода значительно холоднее. Аналогия с Линдеманном, кажется, все ещё не рушится. Доплывая до заветной середины, отправной точкой «Б» и реинкарнацией, Штефан заныривает, окуная нагруженную кипящую голову в жидкость. Холодная вода очищает, очищает и Тилль своим изредка холодным, трезвым поведением. Деро думает о Тилле слишком много сегодня. Это место заставляет его думать о нем. Стоит мужчинам вернутся в город, разойтись ли или остаться вместе, все это будет другим. Линдеманн не превратится в другого человека, однако Гои — вполне. Они оба будут играть свои роли, работать и общаться с людьми, устало списываясь вечером о том, как бы им сейчас не помешала компания друг друга. Штефан влюбляется, любит Тилля по-настоящему только здесь, здесь ему не нужно надевать маску Деро и строить наигранную предвзятость к раммштайн, здесь он может позволить себе быть настоящим. Переосмысливая для себя что-то, Штефан приходит к выводу, что сегодняшний остаток дня будет последним днём в этом году, когда ему позволено будет любить. Всë завтра они проведут в дороге, и кто-то из мужчин обязательно будет спать. Набираясь решительности, Деро понимает, что как только Тилль придет, он скажет ему про то, что тот теплый, как верхний слой воды. Он не станет ждать подходящего момента, ведь подходящий момент уже настал. Вульгарные комплименты никогда не ценились Гои так, как откровения, сказанные здесь. Штефан надевает брюки и садится на край небольшого пирса, давая торсу обсохнуть вместе с новоиспеченными мыслями. Что-то внутри хочет рвануть сейчас навстречу, наговорить сентиментального и пойти валяться в соснах, но гордость ведь не позволяет, так? Деро сгрызает заусенец на пальце, он нервничает больше обычного сейчас. Смотрит в воду и слушает внутреннего черта, что поет на сцене песни о грехах, о том что поворачиваться нельзя, о том что нужно лишь мирно ждать. Тилль приходит ещё через семь минут, разувается и садится рядом, почти вплотную: — Как вода? — касается стопой самой поверхности. — На тебя похожа. — Линдеманн чуть удивлённо вскидывает брови и смотрит на Музиоля. Музиоль же на него все так же не бросает и бокового взгляда, словно чего-то боясь. — Сверху спокойная, матовая, теплая, а внутри холодная, с кучей открытых потоков. Дурит и отрезвляет одновременно. Тилль смеётся от сравнения, Деро усмехается в ответ как-то безвкусно. — Скажи, мы ещё вернемся сюда? — Да. — Ты бы жил тут со мной? Молчание. Глупо надеяться на положительный ответ, Деро бы и сам ответил нет. А как бы ответил Штефан? Гои прикрывает рот рукой, чтобы не сболтнуть лишнего. Линдеманн обнимает своего мужчину, подносит ближе и целует в лоб: — Успокойся. Слово эхом расходится у мужчины в сознании. Деро закрывает руками лицо и прижимается ещё ближе. Внутренних червей так много, что они сами запутались в собственных туннелях. Начало, причинно-следственная связь — этого нет. Этого так много, что этого уже просто нет. Штефан хочет родить речь, рассказать о том, что так гложит, но единственное, что может он дать — тишину ещё более тихую, чем она может быть. Капля, капля, ещё одна. Тучи перенасытились настолько, что больше не могли терпеть. Солнце все ещё светит, но кроется за ветками хвои, кустами. Птицы беспокойно летают у самого водоема, вскоре скрываются и полностью исчезают из вида, шумит лишь ветер, делая это с каждым разом лишь все более и более тревожнее. Деро выдыхает, выпуская вместе с этим выдохом что-то тяжёлое, поджимает губы, притягивает Тилля ещё ближе и, прикрыв сие действие, целует в сердце, а затем прикрывает столь нежное место ладонью, чтобы все чувства, вложенные в этот жест, остались в грудине и нигде больше. Это принадлежит только Линдеманну. Никому больше. Осторожно, крайне плавно встаёт, не убирает руку до последнего, пока она сама не соскальзывает с груди. Тилль не двигается. Похоже, его потрясло это столь сильно, что парализовало. Гои надевает поношенную временем обувь, небрежно накидывает верх, протягивает своему мужчине руку и смотрит по-новому, словно этот короткий поцелуй его переродил, но не очистил полностью. — Пойдем, пока не началась гроза. — Дождь и два солнца. Шутишь, или тебе есть что предложить взамен этому восьмому чуду? — Я почитаю тебе стихи под гитару. Потом мы выпьем молока с медом и пойдем спать. И ты, Тилльхен, обещаю тебе, не замёрзнешь в этот раз. Тебе будет жарко. Деро улыбается по-сценически безумно, Тилль улыбается искренне скромно в ответ. Линдеманн касается чужой руки.