Глаза безумия

— Помнишь, как мы сбежали из дома на день, а сестра нашла нас — и оставила нам фруктов. Сказала, чтобы возвращались к вечеру, пока нас не хватились, — негромко проговорил Цзян Чэн, когда они устроились на ночной привал и поужинали полосками вяленого мяса. Костер разводить не стали — лагерь Вэней был совсем рядом. — Как могу я забыть такое. Отчаянные дети бегут из дома под присмотром сестры. — А ведь мы не собирались возвращаться, мать так кричала с утра. Если бы не Яньли, были бы сейчас бродячими заклинателями. “Кто знает, — рассеяно подумал Цзян Чэн, — может тогда Пристань Лотоса никто бы не жег”. Вэй Усянь растянул губы в улыбке. — К чему это все. Дела давно минувших дней. Он протянул руку к мертвой девушке, прильнувшей к его ногам, и провел рукой по ее длинным смоляным волосам. Цзян Чэн посмотрел на это устало — сперва рой мертвяков, круживший вокруг Вэй Усяня не вызывал в нем никакой тревоги, все затмевала радость от того, что тот вернулся — и теперь вэньские псы взвоют еще пронзительнее; позже запоздалый ужас подкатил к горлу, но сейчас уже не осталось ничего, кроме усталости. Эта война выпила из него все соки — Цзян Чэн, отдохни. Завтра нас ждет кровавая жатва. Цзян Чэн не заметил, в какой момент Вэй Усянь подошел так близко к нему. Распущенные волосы мазнули по его плечам. — Или, — мелодично проговорил Вэй Усянь, — я могу помочь тебе заснуть. Мой долг — забота о главе ордена. Его рука поползла по колену вверх, и Цзян Чэн холодно отстранился. — Разве тебе не хватает мертвяков? Он направился в свою палатку, и смех Вэй Усяня летел ему в спину. “Что, — кричал в своих снах Цзян Чэн, — что ты еще не забрал у меня. Ты забрал отца, забрал славу, забрал мою сестру и ее мужа”. Вэй Усянь молчал и улыбался, улыбался, пока улыбка не раскраивала его череп от уха до уха и изо рта не лезли зубы в три ряда. “Я не забрал тебя, — отвечал ему Вэй Усянь, и глаза углями горели на его бледном лице, и Цзян Чэн раз за разом вонзал ему Саньду в грудь, но тот лишь смеялся, пока черная кровь заливала его одежды — фиолетовые, как былые времена”. У Вэй Усяня никогда раньше не было таких глаз. Он вернулся такой с Луаньцзан — с мертвыми глазами, лишенными всяческого выражения, и никакое чувство не доходило до них. Но об этом Цзян Чэн не думал. — Се старейшина Илина, — прогрохотал Не Минцзюэ. Лицо человека, которого Цзян Чэн привык считать братом, и другом, и правой рукой, раскрылось, словно сжатая рука разжалась для пощечины. Цзян Чэн пал на колени, его рвало. В висках билось: “Тварь Консульта. Тварь Консульта. Тварь Консульта. А мы не верили Лань Ванцзи”. — Я клянусь, — скажет он позже в храме предков, возжигая благовония для отца и матери, — я клянусь, что с этого дня не изведаю покоя, пока не уничтожу каждую тварь, что служит Консульту, не забью их всех, как собак. Вэни убили моих отца и мать, и я напоил меч их кровью. Консульт убил мою сестру и… его. И я убью их всех. Цзян Чэн полоснет мечом по ладони, соберет кровь в чарку и опрокинет ее на каменный пол. — Я клянусь, что не приду сюда, пока месть не будет совершена. Ходит слух среди достопочтенных господ заклинателей: глава ордена Юньмэн Цзян сошел с ума на войне. Потеряв всю семью, он поверил в сказки ордена Гусу Лань и теперь всех, кто идёт по темному пути, обвиняет в связи с древним Консультом и забивает до смерти. С другой стороны, добавляют достопочтенные господа заклинатели, вы видели, что случилось с его шисюном? Он потерял душу на темном пути, перестал быть человеком. И сколько людей он убил на войне! И после. Глава ордена Юньмэн Цзян, несомненно, безумец, но дело он делает необходимое. Во снах Цзян Чэн видит иногда почтовую станцию и то, что тогда произошло на ней. В этих снах сразу после он убивает Вэй Усяня и там же, рядом с Вэнь Чжулю, рубит на мелкие куски его тело, и иногда его лицо раскрывается цветком. Иногда нет — иногда во снах он убивает настоящего Вэй Усяня, каким он был до горы Луаньцзан, и в такие ночи он просыпается с криком. Слуги уже привыкли. Глава ордена Юньмэн Цзян безумец. Все говорят это, и Цзян Чэн знает, что они правы. — Это ты? — шепчет Цзян Чэн. Бастард Цзинь Гуаньшаня кричит, шарахаясь от Феи, бегущей на него с радостным лаем. — Это ты, — шепчет Цзян Чэн. — Почему ты в чужом теле, отвечай, — кричит Цзян Чэн, и кольцо само разворачивается в хлыст, трещит от духовной силы, что переливается сейчас через край. — Тварь Консульта! — Цзян Чэн, — вскидывает тот руки в защитном жесте, как в детстве, когда бежал от щенков. Цзян Чэн коротко вздрагивает, и хлыст мгновенно сворачивается холодным металлом на его пальце.