Чужой

Несколько часов назад, обрабатывая раны Санджи, Рейджу словно специально избегала смотреть ему в глаза. Санджи и сам готов был разглядывать стены, пол, невидимое четвёртое измерение — все, что угодно, только бы не встречаться с ней взглядом. Ощущать на себе руки Рейджу, не по-женски тяжёлые и такие горячие, будто у неё внутри горит костер, было уже вполне достаточно. Сейчас все хуже, Рейджу хоть и дальше, чем тогда, но смотрит ему в лицо, и в её глазах стоят слезы. Уходи, Санджи. Ты заслуживаешь большего, а я помру, потому что должна. Ты хороший и добрый, а я бессердечная тварь. Что она там ещё наболтала? Какого черта. Неужели нельзя как-то так, чтобы никто не умирал? Санджи отворачивается, чтобы прикурить очередную сигарету. В горле першит, он хоть и много курит, но все же не одну за другой, как сейчас. Затянувшись, он переводит взгляд на Рейджу и выдаёт, совершенно не в тему, то, что на уме: — Ты самая красивая девушка из всех, кого я встречал. А я вроде как мир повидал немного. Рейджу улыбается немного растерянно. — Я думаю, это оттого, что ты очень похожа на маму, — договаривает Санджи. Рейджу прикусывает губу, и выглядит так, будто сейчас все-таки разрыдается, как совершенно обычная женщина. — Спасибо, — отвечает она ровно. — Маме приятно было бы такое услышать. Особенно от тебя. Санджи безуспешно пытается сглотнуть комок в горле. — Я... — Ты должен уходить! — перебивает Рейджу с горячностью, достойной Луффи. — Не смей предавать её мечту! Она хотела, чтобы ты жил, Санджи. Жил нормальной жизнью, среди нормальной семьи и друзей. Ты обязательно найдёшь человека, которого действительно полюбишь. Настоящую невесту, ту, с которой сам захочешь прожить всю жизнь. Санджи с силой закусывает фильтр сигареты. Смотрит в пол. Нашёл уже. Только ничего хорошего из этого не выйдет. У него вечно всё сводится к какой-то хрени. *** Когда это началось, Санджи не помнит. Он всегда влюблялся легко и быстро, правда, чаще всего мимолетно. Он искренне восхищается каждой девушкой, проходящей мимо, никогда не выискивает в них недостатки, нет, он мгновенно покоряется достоинствам — у одной изящные тонкие запястья — о, как он любит эти запястья! — у другой красиво очерченные губы — о, эти губы! — третья восхитительно мелодично смеется. Санджи проваливается во влюбленность, рот сам растягивается в улыбке, внутри становится тепло, — он тащится от этого чувства, когда кажется, что ты вот-вот взлетишь от беспричинного, заполняющего всего тебя счастья. Точно также Санджи влюблен в небо, глубокое и синее, какое бывает только над морем, да и в само море, и в свой камбуз на Мерри — маленькой, уютной, быстрой. Он обожает свою команду, боготворит Нами, в ней прекрасно все от чудесных золотых локонов до очаровательных пальчиков на ногах, и то, что он может находиться с ней рядом — лучший подарок, который ему только могла сделать судьба. Искренне любит Луффи, придурковатого, но самого лучшего в мире капитана, и Усоппа, замечательного друга. Так здорово смотреть, как они едят то, что он приготовил. Санджи смотрит и каждый раз, вновь и вновь, понимает, что по-настоящему счастлив и очень сильно влюблен в свою охуительную жизнь. Гребаный маримо в эту жизнь совершенно не вписывается. И дело даже не в том, что он раздражает, черт побери, да Луффи со своей бездонной глоткой и регулярными попытками взлома холодильника тоже нехило раздражает! И не в том, что Санджи не видит в нем никаких достоинств. У чертовой водоросли их полно, можно было бы и поменьше немного отсыпать. Ну так, если быть объективным. Херня в том, что, видя его, Санджи влет теряет умиротворенность и забывает все свои влюбленности. А маримо всегда, словно специально притягивает взгляд. Санджи спотыкается о вытянутые ноги и постоянно слышит зычные требования бухла. Он пинает маримо, чтобы тот не валялся на проходе, и швыряет бутылки ему в голову, но ни хрена не меняется. Маримо каким-то непостижимым образом постоянно пересекает его дорогу и заставляет с собой сталкиваться. Бряцание железок, с которыми водоросль тренируется, хищный шелест, с которым его катаны выходят из ножен, еле слышное позвякивание сережек — и вот с маримо теперь ассоциируется любой металлический звук, и Санджи думает о нем каждый раз, когда точит ножи. Надо добавить немного рома, чтобы ароматизировать крем — и Санджи вспоминает о том, как накануне вырывал бутылку у водоросли из рук, потому что какого хрена хлестать его дорогой выдержанный ром, не все ли равно, чем нажираться. Маримо нарывается на драку при каждом удобном случае, никогда не может промолчать, никогда — сдержаться. Санджи тоже такой херней не страдает. Они лупят друг друга раза по два-три каждый день, и однажды, когда маримо решает пощеголять голым торсом, Санджи вслух злорадно пересчитывает на нем синяки, оставленные каблуками его ботинок. Маримо посылает его к черту, язвит, что Санджи рубашку вообще никогда не снимает, а то он бы посмотрел. Санджи, не думая, орет, что вообще-то дерется ногами, если тупая водоросль не заметила, и чтобы рассмотреть на нем хоть какие-то травмы, означенной водоросли придется снять с него штаны. В краткое мгновение тишины он успевает поймать взгляд Нами — она смотрит на них как-то странно. Потом до него доходит, и он начинает очередную драку, не дожидаясь ответной реплики. И нет, даже тогда ничего у него нигде не ёкает. Как Санджи понимает? Да хрен его знает. Очень долго, вот как. Сколько должно пройти времени, чтобы до тебя дошло, что это не маримо валяется где попало, специально, чтобы попасть тебе под ноги, а ты сам идешь именно таким образом, чтобы на него наткнуться? Уж ни хрена не один день. Понимание не приходит вдруг и сразу, нет, Санджи долгое время кажется, что все абсолютно в пределах нормы. Да, он вечно подкалывает тупую водоросль, придумывает ему всякие тупые клички, ну так и маримо же этим занимается, такие уж у них отношения. Только вот маримо чаще всего зовет его "эй, ты", или попросту вообще не зовет, потому что нахрена — Санджи и так вечно рядом, чтобы стебать "бедное заблудшее дитя" и драться после. Чтобы отвесить пинок, если маримо вдруг зазевался. Шлепнуть перед ним тарелку таким образом, чтобы пара капель соуса выплеснулась, и устроить скандал из-за разбазаривания еды. Делать вид, что не может отвлечься от тупого спора и из-за этого, только из-за этого отойти от водоросли хоть на шаг. Как можно сообразить, что ты получаешь удовольствие от того, что бесит тебя больше всего на свете, и что это, наверное, странно? Может, если найти немного времени на самокопания. И с пониманием приходит ненависть. К самому себе, разумеется, когда это у нас было иначе. Санджи ходит кругами по камбузу, сжимая кулаки. Его обычное солнечное настроение остается где-то там, где еще не было маримо, а было небо, море и счастье. Санджи смотрит на свое отражение в маленьком окошке — искаженный неровным стеклом, он выглядит как грустный шарж на самого себя. Он закуривает, глядя на искривленное лицо, и думает о том, что он и есть такой внутри — кривой, косой, неправильный. Есть и всегда был. Неправильные вещи случаются с неправильными людьми. А уж то, что с ним происходит, ни хрена не правильно. На следующем острове Санджи выгребает свои малочисленные сбережения и идет в бордель. Ему девятнадцать, и у него гормоны, и если это не поможет, то уж хрен тогда знает, что. Длинноволосая миниатюрная девочка, совершенно не напоминающая водоросль, кажется, сразу понимает, что он девственник, и Санджи смущен, но мужик он или нет, специально и пришел, чтобы от этого избавиться. Он неумело целует ее маленькую грудь, а она перебирает его волосы, и говорит, что он красивый. У него стоит так, как только может стоять у здорового молодого парня. Когда он входит в нее, она широко распахивает огромные глаза и сладко стонет, а Санджи почему-то не может выкинуть из головы долбаного маримо. Горят уши. Он кончает слишком быстро, за три-четыре движения, она улыбается, бормочет какую-то ласковую хрень, просит продолжения, но второй раз, наоборот, у него никак не выходит. Она долго бьется над ним и так и эдак чуть ли не полчаса, пока он, наконец, не выплескивается ей в ярко накрашенный рот. Она очень красивая, Санджи мог бы влюбиться в нее за две секунды, и она вовсе недостойна всей этой херни, и за каким чертом он вообще сюда притащился, что он за долбоеб. Девушка по-деловому вытирает рот, поглядывая на часы и разом растеряв свое очарование. На прощание она просит Санджи заходить еще. Он рад, что может ответить ей честно. Ему хреново всю следующую неделю. Потом маримо заглядывает на камбуз и хмуро спрашивает, не заболел ли мудак часом, и Санджи рад ему до усрачки. Так, что дерутся они прямо там, и Санджи сам случайно сшибает с плиты горячую сковородку. Маримо обзывает его придурком и ржет. Санджи невольно смеется с ним вместе, смеется над самим собой, собирая с пола кусочки овощей, а потом отпускает какое-то особенно заковыристое ругательство, и драка продолжается. Вечером он впервые позволяет себе подумать о маримо, когда дрочит — ничего такого не представляя, только как тот сидит рядом и смотрит исподлобья. Яркий оргазм прошивает его насквозь, оставляет хватать ртом воздух. Сразу после жарит стыд. Но какая, к чертовой матери, разница. Теперь он намеренно попадается водоросли на глаза, мешает ему тренироваться, отравляет жизнь. Маримо смотрит на него и в его глазах — неподдельная ярость. Он постоянно желает Санджи мучительно сдохнуть, называет ошибкой природы и наказанием. Санджи по части ругательств в долгу никогда не остается. Ночами, закрывая глаза, он вспоминает все, что может подтвердить безграничную тупость и идиотизм его чувств, плавает в волнах боли, которую испытывает в эти мгновения. Он, выучивший лицо маримо до последней черточки, легко представляет себе дурацкую складку между бровей, плотно сжатые губы — на нижней ярко выделяющийся светлый шрамик, — зеленые глаза, в которых прячутся желтовато-карие точки. Ниже — мощная шея, руки, перевитые мускулами, да в основном — мясо и изрезавшие это мясо рубцы. Санджи никогда не мечтает о том, чтобы его потрогать. Он даже думать о таком не может. Наверное, он будет смотреть на это мясо, пока есть возможность, а если не будет возможности — попросту помрет от тоски, такие дела. Почти привыкнув к этой мысли, Санджи по-настоящему плачет на Триллер Барке, таща на себе маримо, превратившегося в кровоточащий кусок плоти. Благодарение богам, маримо отрубается и не видит этого позора. Да лучше б Санджи все-таки сдох там за него, чем пытаться удержать в руках скользкое от крови тело. А может, лучше б он сдох, чем полюбить кого-то, кто тебя ненавидит. Чертова серая тоска становится его спутницей, она когтями держит сердце всегда, когда маримо рядом, когда он смеется, ест, выебывается перед дозорными, держит в руках мечи, по-прежнему бесит всеми своими привычками и натурой, и Санджи бросает от желания вечно смотреть на него до желания избить его до полусмерти и не видеть больше никогда, выкинуть и избавиться. Расставанию на два года Санджи скорее радуется, чем нет — поначалу. А потом носит в кармане листовку, как конченый идиот. И когда они встречаются — выясняет, что нихуя в нем эти два года не изменили. Вокруг него — полно восхитительных женщин, и Санджи влюбляется в них всех, влюбляется легкой, слегка дурящей голову, как игристое, вдохновляющей и приятной влюбленностью. Санджи словно летает, парит в воздухе, это счастливое, правильное чувство. В маримо он влюблен до боли, до слез, до печенки, разъебан этой любовью в кровь и дерьмо. Так влюблен, что ему жизненно необходима невозможная, абсолютно нереальная взаимность. Максимум, что он может получить — продолжение выяснения отношений при любой возможности, постоянные стычки носом к носу, глаза в глаза, и всякий раз, несмотря ни на что, для Санджи это — почти поцелуй. В ночь перед приплытием на Дресс Розу Санджи, выйдя на палубу, обнаруживает там маримо, привалившегося к мачте и крепко спящего в обнимку со своими драгоценными железяками. Он неловко опускается рядом на корточки, вглядывается в расслабленное лицо. Сон разгладил вечно нахмуренные брови и жесткую складку у рта. Санджи немного скучает по тому маримо, каким он был раньше — чаще смеющимся, реже бреющимся, менее суровым. Сейчас вместо улыбки маримо хищно скалится, и люди чувствуют себя неуютно, стоит ему скользнуть по ним угрюмым взглядом. Он пьёт ром, не морщась, как воду, и больше не хохочет, хлопая кружкой по столу. Он растерял всю юношескую угловатость, ещё больше раздался в плечах, обзавёлся дебильной привычкой говорить, глядя куда-то в сторону, словно бы Санджи недостоин даже того, чтоб на него взглянуть. У него круги под глазами и колючие щёки, и на несколько десятков шрамов больше. Два года назад у Санджи ещё были шансы ему рассказать. Теперь — этому взрослому, матёрому, чужому мужику? Может. Кто его знает, может быть... Маримо вдруг резко поднимает голову, просыпаясь. Сонные глаза слепо ищут опасность, пальцы сжимают рукоять меча. Санджи замирает. Взгляд маримо становится осмысленным за секунду. Он отпускает катану, и говорит, неожиданно без вызова, просто и устало: — Какого ещё хрена тебе от меня понадобилось, мать твою? Отвалишь ты хоть когда-нибудь? Санджи смотрит на него в течение пары ударов сердца, потом встаёт и уходит. Он никогда не признается. Никогда. На следующий день он пожелает маримо пропасть пропадом, а сам отправится на поиски приключений с очередной женщиной, в которую влюбится без памяти, как полный идиот. *** — Санджи? Санджи выныривает из своих мыслей в гребаную реальность, где его любимая, охуительная жизнь тонким слоем размазана по подошве чьих-то ботинок. Смотрит на сестру. Рейджу хмурится. — Ты что-то сказал? — Я что-то сказал? — эхом откликается Санджи. — Да, себе под нос. Что ты что-то нашел. — Я... Я чертов извращенный урод, долбаная ошибка природы. Я люблю одного здоровенного тупого мужика. И он ни за что от меня об этом не узнает. Я вообще, наверное, его больше никогда не увижу и не скажу ему уже ничего. Я ненавижу себя. Может, умереть не такой уж плохой выход. — Я должен идти, — говорит Санджи. Рейджу глядит на него пронзительными мамиными глазами. — Я сказала что-то, что тебя расстроило. — Хочешь сказать, что до этого я расстроенным совсем не выглядел? — у него даже усмехнуться не выходит. Рейджу, напротив, улыбается вполне легко. — Я хочу сказать, что у тебя все наладится. Санджи тушит сигарету и поднимается. — Прощай, Санджи, — говорит она ему в спину. Он молча закрывает за собой дверь.