Забота.

Сомбра выводит её из себя. Каждым жестом и взглядом, каждым словом, усмешкой. Когда на миссии вдруг оборачивается в сторону засады на крыше, смотрит почти в прицел и тянет что-то очевидное, в духе «кажется, за нами приглядывают». Когда перед миссией ранним утром принимается болтать, а Амели, ещё даже не сумевшая проснуться, вынуждена это слушать. Когда подкрадывается со спины и вдруг опускает ладони на талию, где бы они ни находились. Сомбра выдыхает ей на ухо: «не умри», — и Амели очень хочется отвязать трос от ноги. Сомбра выводит её из себя, даже если просто дышит. — А ты вот мне нравишься, — Оливия смеётся беззаботно и тихо, пальцы порхают над клавиатурой, а на экране, буква за буквой, появляются всё новые и новые строки кода. Снова что-то колдует. — С чего бы? — Лакруа морщит нос почти что брезгливо. Коломар вдруг запрокидывает голову и смотрит на неё серьёзно, так, как никогда за все эти годы ни на кого не смотрела. — Просто так. И возвращается к своим делам, цепляя привычную маску беззаботности мгновенно, будто это не она только что смотрела с такой серьёзностью, с какой на них не смотрит даже Жнец. Амели от этих слов почти что видимо передёргивает. Она ждала чего угодно — в первую очередь, пожалуй, какую-нибудь жалостливую историю с намёками на то, что Сомбра помнит её прошлое. Какие-то слова про то, что Оливия всегда любила подбирать с улицы брошенных щенят, которым отшибло память и стёрли личность. Или, может, о том, что её мама когда-то убила отца, и с тех самых пор у девочки ненормальная тяга к этому типажу. Что-то несуразное, глупое, за гранью добра и зла, но её ответ такой простой и искренний, что это никак не укладывается ни в её характер, ни в тот мир, что находится вокруг неё. После этого разговора почти ничего не меняется ни между ними, ни в чувствах Вдовы. Только одна мысль цепляется к Лакруа: неужели это было правдой? Сомбра вся соткана из лжи, будто из паутины. Дунешь на этот образ — он рассыпется, и ты никогда не угадаешь, что останется в центре этого ажурного кокона. Может, там озлобленное и разбитое существо, которое хочет гибели мира. Может, там плачущий ребёнок, который просто хочет чувствовать себя нужным. Может, за этим обликом ничего, и вся ложь всё это время держалась только на такой же лжи. Никто не знает. Никто не верит Оливии, а она на всякий случай не верит никому в ответ, ничего не говорит о себе и не признаётся, что что-то может чувствовать. Она помнит: дай слабину, покажи себя, своё истинное «я», хотя бы на секунду — мир ухватится за тебя своими клещами и не даст скрыться никогда в жизни, принося только боль. Ей это не нужно. Амели соткана из пустоты. На паутине Коломар ложь блестит яркими бусинами яда, все знают, что подходить к ней не стоит. На паутине Лакруа нет ровным счётом ничего, но люди всё равно не рискуют приближаться к ней. Она, в свою очередь, не тянется ни к кому, кроме Сомбры, с которой её, кажется, связывает только неприязнь, чистая и искренняя. Она говорит о своей симпатии, но не проявляет её. Это вызывает диссонанс. И лишь со временем Амели понимает: Сомбра знает о ней так много, чего не помнит и сама Роковая Вдова, но при этом не использует эти знания против неё как оружие. Это и есть её забота, любовь и симпатия вместе взятые. Она бережёт Амели от себя, от её прошлого, от самой природы Коломар, которая создана была только для того, чтобы путать чужие карты и вносить хаос в ровно выстроенные планы. Она позволяет Лакруа существовать как Роковой Вдове, и это — высшая степень её любви. Осознание этого заставляет Вдову вздрогнуть, уже вполне заметно. Но даже после этого между ними ничего не меняется. Амели держит её на прицеле, когда они отправляются на миссии, и грозится, что во время одной из них Коломар точно может исчезнуть при загадочных обстоятельствах, если продолжит свои шуточки. А Оливия, в свою очередь, только смеётся и подмигивает, оборачиваясь на её оптический прицел. Сколько бы Лакруа ни грозилась, она всё ещё не убила её. И, наверное, в этом и состоит её забота.