хаотик гуд

Юра смотрит на него ошалело, приоткрыв рот, и это выбивает Кирилла из колеи больше всего. Этот чёртов рот и мысли о том, что он может вытворить. Резко и ярко вспоминается тот эпизод со съёмок «Союза», когда Борисов отсосал ему посреди вешалок с формой. Вешалки стройными рядами ютились в импровизированной костюмерной и даже толком огорожены не были от шумного и суетливого творческого процесса. Голова Кирилла торчала между ними, как тыква чучела посреди кукурузного поля, и выглядел он, наверное, странно: замерший, шипящий что-то — блять, Юра, чтоб тебя, — удивительно, что никто не заинтересовался и их не застукал. Кирилл, по крайней мере, ждал этого каждую секунду, а Борисов улыбался совершенно ебануто и издевательски и брал в рот почти до упора. И вот сейчас, через уймову тучу времени, на съёмках «Вечернего Урганта» перед, собственно, Ургантом и залом, забитым людьми, Кирилл вспоминает тот случай и эти губы, обхватывающие его член, и радуется невероятно, что умеет держать лицо и даже не теряет нить разговора. Отвечает Ивану так спокойно, будто в этот момент в голове не мелькает весь этот сумасшедший калейдоскоп из ебанутых глаз, влажного рта, рельефной спины, цепких рук, вообще всех тех частей тела, что Кирилл ладонями оглаживал, в пальцах сжимал, языком вылизывал, и всех тех мест, в которых он с Юркой все это проделывал. Иногда, к слову, очень странных мест. Юрка он вообще со странностями, такой, с налётом лёгкой придурковатости, которую он в себе культивирует, и это тоже Кирилла завораживает. Хочется на него смотреть, как на какую-то форму инопланетной жизни: никогда не знаешь, что он сказанёт или вытворит в следующий момент. Зайцеву, по крайней мере, этого никогда предугадать не удается. Вот и в этот раз после съёмки они вываливаются втроём на морозный воздух, какое-то время топчутся на крыльце, перекидываясь ничего не значащими фразами, а потом Дима взмахивает рукой и, попрощавшись, уходит к машине. Юрка курит, Кирилл вдыхает воздух с запахом сигарет и мороза и думает, куда бы ему двинуться, потому что домой отчего-то совершенно не хочется. Борисов будто мысли читает, спускается по ступеням и, развернувшись и улыбаясь во все щи, говорит: — Поехали ко мне. Вот так, без долгих разговоров и прелюдий, без привычного бухла, чётко и ясно. Хотя, конечно, ни черта не ясно, хочется сказать Кириллу, зачем, хочется спросить, что я у тебя забыл, но Юра улыбается так хитро, глаза щурит, шапку свою нелепую красную на затылок сдвигает, и щёки с мороза раскрасневшиеся, точь-в-точь как эта шапка, и сам он расхристанный и, отсюда кажется, настолько горячий, что снег под его ногами должен начать таять. И косить под дурачка у Зайцева пропадает всякое желание. Он кивает, спрашивает адрес и направляется к машине. Всю дорогу Юрка пытается сфоткать его для своей «серии, призванной показать, что человек красив даже таким».  — Каким? — фыркает, усмехаясь, Кирилл. Это что-то новенькое в борисовском арсенале, и ему очень интересно узнать. — Таким, с гипертрофированными чертами лица. С носом на пол-экрана, прыщами, порами, глазами. Глаза, понимаешь, они всегда на себя внимание перетягивают. У самого Юры глаза слегка сумасшедшие, когда он говорит об этом. В левом две крапинки, Кирилл их сейчас не видит, но почему-то отлично помнит. Как и цвет. Не то чтобы за всё время их такого вот странного общения он много в глаза его смотрел, но надо же, отпечатался на подкорке цвет, а главное — выражение. Шальное, а в некоторые моменты совсем бешеное. Борисов тянется к нему телефоном, отвлекая от дороги, говорит: «Ну посмотри на меня», и Кирилл послушно смотрит, привычно приподнимая уголки губ в улыбке. Юра делает пару-другую кадров и рассматривает их на экране придирчиво, морщится недовольно, и это выражение лица Кирилла даже немного возмущает. — Блять, Кир, ты всю теорию нахер рушишь, — выдыхает и разворачивает телефон экраном к Зайцеву, а тот косит взглядом, смотрит и не понимает, что должен увидеть. — Да ты тут такой же, как всегда, — вылизанный и идеальный.  С одной стороны, Кирилл привык к вот этому прилагательному «идеальный», применимому к себе, привык и когда-то давным-давно, набив несколько шишек, понял, что оно ни черта не решает. И сейчас он автоматически его отмечает, но не придаёт значения. С другой стороны, Борисов явно что-то другое от этих фотографий ожидал и не получил. И актёрское самолюбие тут же требует узнать, что не так, и срочно, срочно сделать всё, чтобы это исправить. Кирилл это желание краем сознания цепляет и усмехается, встряхивает головой, прогоняя — не на съёмочной же площадке, блин, — и спрашивает: — У какого подъезда остановиться? Целоваться Юра лезет уже в лифте, дышит горячо, на носки приподнимается, а Кирилл себя студентом чувствует, потому что третий курс универа — это, кажется, тогда он в последний раз вот так нетерпеливо в лифте целовался и останавливал руки, забирающиеся под куртку. Только тогда это была девчонка с длинными ногами, а сейчас Борисов с загребущими руками.  — Холодные, — Кирилл почему-то смеётся в приоткрытый рот, и, господи, он — этот блядский рот — мокрый, красный — заводит похлеще любого порно, и Зайцев с выдохом снова его целует, толкается языком внутрь, проходится по зубам. И совершенно не понимает, не осознаёт, как они в квартиру попадают, что за грёбаные чудеса изворотливости Борисов проявляет и как открывает дверь, потому что Кирилл всё это время, что они вываливаются из лифта и топчутся у дверей квартиры, его целует, обхватив ладонью колкий затылок. Блядский Гудини. В прихожей они тут же на что-то налетают, сшибают с жутким грохотом, но не останавливаются, потому что Юра тянет его дальше и стаскивает куртку с плеч. Откидывается на мгновение, держа за шарф, блестит глазами совершенно безумными, и Зайцев послушно идёт за ним, не потому что петля шарфа всё туже на шее затягивается, а потому что хочется этого типа до одури. Его пиджак летит на пол и Юркина куртка тоже, следом кофта и футболка. Кирилл нетерпеливо вытряхивает Борисова из шмоток и улыбается довольно, когда добирается ладонями до голой кожи. Впечатывает в стену, вздёргивает за бёдра вверх, чувствуя обхватывающие талию ноги, и снова целует. Мокро, жадно, прихватывая зубами губы и острую линию челюсти. Юра смеётся, выгибается навстречу и вдруг резко затягивает шарф. Кирилл откидывает голову и хватает ртом воздух. Его вдруг становится катастрофически мало, и Зайцев дышит тяжело, но невероятно остро чувствует пальцы, тянущие его за волосы, пах, трущийся о его живот, горячий язык и зубы, что проходятся по шее. Наслаждение прошивает от живота и до самого горла, и Кирилл стонет задушенно, почти хрипит. Борисов больно тянет зубами мочку уха, а затем успокаивающе обхватывает её губами, выдыхает: «Спальня за моей спиной» и стягивает шарф с шеи. Кирилл замечает сбоку проём и, сделав пару шагов, буквально в него проваливается, ещё пара шагов, и они падают на матрас. Зайцев обрушивается всем весом на тело под ним, но Юра лишь довольно смеётся и, тут же его перевернув, оказывается сверху. Целует, стаскивает футболку, расстёгивает ремень на джинсах. Кирилл же, забираясь ладонями под его штаны и бельё, оглаживает ягодицы, сжимает их, в себя Борисова вжимает и одновременно совершенно безотчётно вскидывается бёдрами. Оба стонут от прошивающего наслаждения, и Кирилл пытается окончательно стянут с Борисова штаны, вот только он вдруг выпрямляется на нём и смотрит. Просто зависает и глазами проходится по лицу и плечам, по груди и животу, а Зайцеву хочется спросить: «Какого чёрта?», хочется попросить: «Не тяни», но вместо этого он опять забирается за резинку штанов и высвобождает член, проходится ладонью по всей длине, чуть сжимает, оглаживая пальцем головку. И совсем крышей едет, когда видит, как у Юрки рот приоткрывается, как он автоматически бёдрами навстречу руке подаётся, толкается в кольцо пальцев и облизывает губы, прикусывает и глазами совсем мутнеет. Такой, блять, себя не контролирующий, в приспущенных штанах, с уже проступившей на шее испариной и глазами совершенно невменяемыми. Кирилл сам не замечает, как снова приподнимает бёдра и начинает двигать рукой. Юра стонет, Юра пару раз навстречу толкается, но потом мотает головой, наклоняется и выдыхает в самые губы приказом и совсем по-деловому: «Ты должен меня выебать», и соскальзывает с Кирилла и кровати. Снимает с себя оставшуюся одежду и тянет с Зайцева джинсы и трусы, попутно по-звериному проходясь языком по животу и бёдрам. И этот его блядский язык окончательно доканывает Кирилла. Он задёргивает его на себя, подтягивает выше, чтобы было удобней целовать и сжимать задницу руками, соскальзывать между ягодицами пальцами и улыбаться, даже не слыша — ощущая на губах стоны. Вот только Борисов, зараза такая, опять из рук его выскальзывает, встаёт на колени рядом, ладонями в матрас упирается и шипит: «Не тяни». Снова стонет, когда Кирилл наваливается сверху, кусает в загривок, обхватывает рукой поперёк груд, вжимая спиной в свою грудь, и проходится членом по заднице. Борисов упирается лбом в матрас. — Смазка там, — дёргает головой, — на подоконнике. Кириллу совершенно не хочется от него отрываться, и он прикусывает выступающие позвонки, гладит широко лопатку, рёбра, бедро, ощущая под пальцами рельеф мышц. Твёрдый, жилистый, красивый. Так бы и трогал, и вылизывал, но он всё-таки встаёт, шарит по подоконнику рукой, натыкается на пачку сигарет, пепельницу и какие-то распечатки. Наконец он вылавливает тюбик и пару презервативов. Возвращается к кровати, и пальцы дрожат от нетерпения, когда раскатывает резинку по члену и выдавливает смазку на пальцы, ведь Борисов такой ожидающий и охренительно красивый, выворачивает голову, смотрит на него и совершенно безумно скалится. А потом утыкается со стоном в матрас, когда Зайцев толкается в него пальцами. Так и постанывает совершенно невыносимо, подаваясь навстречу каждому движению, а Зайцев представляет, как у него рот приоткрыт и слюна пачкает покрывало, и господи, он должен это видеть. Кирилл пальцы вынимает и просит: — Перевернись. Борисов слушается и переворачивается на спину, улыбается и ноги приглашающе разводит, а у Кирилла в голове только мат, и «хочу», и красная пелена желания, которую уже не сморгнуть, а только в неё упасть. Упасть с довольным стоном, толкаясь в Юру сразу, одним движением и до конца, и шипеть сквозь зубы от наслаждения, и двигаться, чувствуя, как выгибается на каждый толчок, как стонет открытым ртом, откидывая голову. И Кирилл ничего не может с собой поделать, замедляется, изгибается весь — блядская разница в росте — просто чтоб поцеловать этот приоткрытый рот, вылизать, захлебнуться этими горячими стонами. И не отрываться от этого рта, даже кончая. Кирилл какое-то время пялится невидяще в потолок, пытаясь привести дыхание в норму. Рядом так же тяжело дышит Борисов, смеётся довольно, а затем поднимается с матраса. Зайцев приподнимается на локтях и смотрит на него голого, стройного, подсвеченного из окна светом какой-то неоновой вывески на доме напротив. Юрка, шлёпая босыми ногами, подходит к окну и запрыгивает на подоконник. Тянет створку и распахивает её, устраивается, поджав одну ногу, а вторую высунув в окно, и какое-то время, матерясь, шарит по подоконнику в поисках сигарет. Находит, и холодный воздух из окна приносит запах никотина. Воздух этот проходится по влажной коже, и Зайцев тут же покрывается мурашками, вмиг замерзает и подумывает, что нужно бы под одеяло забраться, вот только тело после оргазма такое тяжелое и непослушное, что двигаться нет совершенно никакого желания. — Ты ненормальный, — говорит он Юрке, наверное, уже раз сотый за всё время их общения. — Простынешь, — и сам усмехается, что звучит, как мамочка. Ненормальный же рукой взмахивает, затягивается сладко. — Подумаешь. Зато в постели поваляюсь, книжки почитаю, от работы отдохну, — и хитрюще улыбаясь. — Будешь таблетки мне приносить и горчичники ставить? — А горчичники до сих пор в природе существуют? — На самом деле надеюсь, что нет. Терпеть не мог их в детстве. — Отвратительная штука, — соглашается Кирилл. — Хуже только банки. — Борисов на подоконнике с громким «бррр» передергивает плечами, а Кирилл продолжает: — Мы тебя лучше как-нибудь по-другому согреем, — говорит и пялится без зазрения совести на то, как Юрка ржёт, откидывая голову. И на то, как со вкусом курит, подёргивая ногой и блаженно прикрывая глаза. Потом он тушит сигарету в пепельнице, закрывает окно, спрыгивает с подоконника и оказывается на Кирилле удивительно быстро. Вытягивается поверх: холодный, пахнущий морозом и сигаретами, невероятно довольный, и выдыхает в губы: — Начнём прямо сейчас? Кирилл тоже расплывается в улыбке, ведёт ладонями по спине. — Для профилактики, — соглашается и этот невозможный улыбающийся рот целует.