Цепи

      Впервые Нателла видит Алису в «Канарейке»: круглые очки, собранные в низкий хвост каштановые волосы, клетчатая юбка за колено и безвольно висящие вдоль тела длинные руки. Напряжение мышц в уголках рта выдает волнение; она улыбается сдержанно и зажато, явно чувствуя себя не в своей тарелке среди развеселой музыки, алкоголя, скабрёзных шуток и мужчин в дорогих костюмах, которые делят власть как бы между делом.       Это не одна из её девочек – Нателла всех знает лично. Позвать такую мог только муженёк.       Они не разговаривают уже месяц: во время очередной ссоры Нателла расцарапала ему лицо в кровь. Парни всё шутили, что Железный теперь вылитый Тони Монтана. Потягивая шампанское из бокала на высокой ножке, она качает ногой и наблюдает, как муженёк перемещается по залу. Угловатый, в пиджаке не по размеру, он раздаёт рукопожатия и скрывает природную нервозность за маской холодного спокойствия на бесстрастном лице. Нателла опрокидывает бокал и, дождавшись, пока Железный останется в одиночестве, пересекает сверкающий хрусталем зал.       – Это что, новенькая? Ты почему мне не сказал?       Обернувшись на голос, Железный сканирует её взглядом сквозь темные очки, будто спотыкаясь на моменте узнавания, а потом оборачивается на Алису.       – Эта? Да она вон с теми ребятами.       Указывает на братков возле рояля. Алиса и впрямь возле них жмётся, но Нателла узнаёт этот потерянный взгляд и неуверенную сутулость. Она вела себя так же, когда первый раз пришла в «Зарю» искать клиента. Пристыженная обстоятельствами и безвыходностью положения, не знала, куда себя деть, как встать, куда смотреть. Мялась возле залитых светомузыкой стен и нервно поправляла прическу, мужикам в глаза даже смотреть боялась.       Нателла складывает руки на груди и с вызовом гнет брови, постукивая носком туфли по блестящему паркету.       – Ты её притащил?       – Да ты что, мать, – Железный заходится в развязной усмешке, делая вид, что отшучивается. – Говорю же: с ребятами она. Знать её не знаю.       Его глаз не разглядеть за чёрными стеклами, но Нателла знает: врёт ей прямо в лицо. Эта девчонка точно за ним увязалась побитой собачонкой, а он её, глупую, посадил на цепь и пристегнул золотой ошейник к короткому поводку.       – Ну-ну. Всё понятно, – тянет она. – Веселись, муженёк.       Разворачивается, чтобы уйти, но Железный не отпускает. Мягко удерживая за локоть, разворачивает к себе, рассматривает её лицо. Горящие глаза, естественный румянец на скулах, изогнувшийся в презрении алый рот. В ней, раскрасневшейся от затаенного гнева и пары бокалов игристого, не осталось и крупицы вчерашней школьницы, невесомой, трепетной, с подвижной нежностью во взгляде. От Нателлы теперь тоже веет холодом, приумноженным желанием власти и обладания.       Железный иногда думает: это он сделал её такой.       – Ещё что-нибудь скажешь?       Ему до тремора в пальцах необходимо, чтобы она говорила. Касалась, кружилась рядом, делила с ним пространство на расстоянии вытянутой руки. Нателла – женщина-нож, эмоциональная нестабильность, росчерк пощечины и каблук у горла.       Холод прикосновений ощущается даже сквозь толстую кожу перчаток. От него тянет крепким табаком и одеколоном, который когда-то подарила Нателла – заказывала у знакомой тайно, из-за границы, и преподнесла на день рождения в бархатной коробке, перевязанной черной лентой.       – Мне с тобой болтать не о чем, сволота.       Со всей силы давит каблуком на ногу Железного, и тот хватается за стол позади неё, сдерживая вопль, с шумом выпускает воздух и сжимает зубы до скрипа.              Нателла думает, лишь бы Юра не узнал. Когда сын был в старших классах, Железный отправил того в Нью-Йорк по обмену, отвалив кому надо баснословные суммы. Как бы Нателла ни просила, оставался непреклонен, не желая даже слушать: его решения обсуждению не подлежат. В Америке здания выше, законы жёстче, опыт ценнее. Пусть учится, узнает мир, заводит связи, договаривается, скрепляет сделки. Как-то утром он позвонил с виноватым «здорова, отец» и рассказал о стычке с местной шпаной. Результатом стал подбитый глаз.       – А ты купи кастет, малец, – ответил тогда Железный. – И бей сильнее.       Из Америки Юра вернулся вытянутым как жердь, молчаливым и замкнутым. С порога крепко обнял мать, не отнимая трубки от уха, а потом заявил, что хочет присоединиться к Рукавам. Нателла помнила его совсем другим: бойким, неусидчивым, с улыбкой до ушей. Когда был мелким, перед сном они обычно собирались втроем, и Железный читал ему спокойным размеренным голосом. Перчатки всегда снимал. Трепал Юрку по волосам, а потом устраивал руку на плече Нателлы. Ладони у него сухие, грубые.       По своей воле ни один вечер не пропускал. Как-то раз явился заляпанный чужой кровью, пропахший горючим и медью, с лоснящимся от пота лицом. Нателла встретила его на пороге Юриной комнаты, уже отмывшегося, в чистой рубашке на распаренное тело, но с какой-то безумной одышкой и трясущимися от адреналина руками.       – В таком виде к сыну не подойдешь, – отрезала Нателла.       – Натк, – глядя исподлобья, он оперся одной рукой на дверной косяк, нависая в попытке давления, но она только мотнула головой.       – Сама ему почитаю. Иди дальше отмывайся, от тебя кровью несёт.       Нателла знает: если Юрка услышит о крыске-Алиске, в отце навсегда разочаруется, а её и вовсе презирать станет. Она наводит справки, просит своих девочек разузнать и нервно ковыряет кожу возле длинных ногтей, до крови отрывая заусенцы, подозревая худшее. Когда на стол ложится скупое досье, дыхание перехватывает.       Она злится ещё и от простого осознания, что могла быть такой же. Поступить в институт, устроиться на приличную работу. Копеечный заработок многим лучше десятки раз перепроданного тела, битых конечностей, пролитых слез и ощущения липкого ужаса под ребрами.       С Железным её никто и тронуть не смел. Она забыла о том, каково мерзнуть на трассе по ночам, и засыпала под его приглушенный голос возле самого уха.       В порыве холодной злости Нателла сдергивает телефонную трубку:       – Алло. Девятый канал, «Загадка дыры»? У меня для вас, не побоюсь этого слова, убийственный материал.       Журналюга раскручивает полученные сведения со скоростью света. В новом выпуске мелькает подброшенная ему кассета, и Нателла звонко смеется, представляя отпавшую челюсть Железного. Краем уха слушая продолжение репортажа, набирает ему и устраивается в кресле поудобнее.       – Сдала меня писаке, жёнушка?       От его голоса кровь стынет в жилах. Нателла на миг смешивается, но потом берет себя в руки.       – Теперь понял, с кем связался, муженёк?       Слух обжигает медленное дыхание и скрип перчатки – обхватывает трубку плотнее.       – Ещё раз позвонишь, – отвечает, наконец, цокнув языком, – я тебе язык вырву, слышишь? Бузина моя.       Нателла хохочет в ответ, а Железный швыряет телефон об стену и бьет о столешницу так, что сбивает костяшки под кожей перчаток.       Она больше не звонит. На следующий день приходит лично, широким жестом распахивает двери просторного кабинета под заунывный мотив синтезатора и кивает Рукавам:       – Выйдите вон.       Юра сдвигает очки к носу, смотрит на мать исподлобья, вопросительно изогнув бровь. У взрослых свои проблемы, в какие его не посвящают. Обносить пассажиров в электричках, крышевать рынки, выезжать на стрелки и избавляться от тех, кто перешел дорогу отцу, – его нормальность. В отношениях между родителями не смыслит ни черта.       – Всё нормально, – Железный даёт отмашку, – мы тут потолкуем немного.       Воздух в кабинете заряжен настолько, что вот-вот пойдет трещинами. Когда закрывается дверь, Нателла пригвождает к столу документ с финансовой отчетностью, скользнув по лакированной поверхности темно-зелеными ногтями.       – Мне, в общем-то, всё равно, что у вас там, – надменно вскидывает подбородок и жестом откидывает чёлку с глаз. – Но деньги! Пять тысяч ей занял! «Прочие расходы»? Да она тебе лапшу на уши вешает!       Железный откидывается на спинку кресла. Выдерживает паузу, оценивает, демонстративно игнорируя бумажульку.       – Твоё дело – следить, чтобы всё было чисто. С вопросом затрат как-нибудь сам… Разберусь.       Нателла щурится, сцепляет руки на груди. У него в голове что-то смешалось, раз позволяет себе так проколоться. Железные Рукава – первый гвоздь в крышку гроба в этом чахлом городе, а лидер, все знают, если на счетчик поставит – найдет даже в вязкой топи глухих болот, чтобы всадить пулю в лоб. Его расплескавшаяся сосредоточенность потопит всех, кто рядом.       – Я Юрку заберу.       Она произносит это почти неслышно. Еле-еле, себе под нос, неосознанно опускает голову и сводит плечи.       – Ты чего это, попутала, мать?       Медленно поднимается с места и теснит её к столу, шуршит ботинками по деревянному паркету. Железная хватка вокруг запястья, мерное дыхание, табун мурашек вдоль позвоночника. Устроив палец на пульсации вены, Железный слушает трепещущее сердце. Страх животный, панический, встающий спазмом поперек горла и обрывающий кислород.       – Поигрались – и хватит.       Нателла смеживает веки, кивает головой на автомате, потому что знает: никуда она не уйдет. Связь слишком крепкая, глубинная, выжженная калёным железом под клеткой рёбер. Сдавливает запястья, сцепляет ладони, и ни ему, ни ей от этой связи не деться.       – Ты прости, Натк, – он ослабляет хватку, голос звучит устало. – Хочешь, в лесу её закопаю? Как говорят американцы, нет тела – нет дела.       Алиса не то. Улыбчивая болванка, полая марионетка, вся такая-как-надо, далекая от того, чтобы сделать наперекор. Знает наизусть первую главу «Онегина», жизни не мыслит без своих пыльных книжек, по вечерам после работы первым делом ставит на плиту чайник и совсем не замечает, что в квартире не одна. Железному даже жалко: подвернулась в странный период его жизни.       – Хоть в подвале Лубянки закрой, мне всё равно. Просто избавься.       Он прикладывается губами к её виску и устраивает ладонь на шее, забираясь под воротник платья.       – Ну как скажешь, бузина моя.       Слово у него железное.       Как только он взял Юру в дело, Нателла потеряла сон. С включенным светом нервно курила на кухне, в мысленном отвлечении от самой себя, и всё ждала их обоих, вперившись в окна. В голову лезло всякое. Сын вёл себя так, словно уже совсем взрослый: хорохорился, небрежно вращал пистолет в руке и двигался совсем как отец. Взвешенные жесты, колкая циничность, десятки смыслов одним кивком головы.       После очередного рейда Позолоченные Лампасы начали качать права: жирный кусок рынка, на котором выросли палатки с запрещёнкой, оказался на границе территорий. А затем до Нателлы дошли слухи, что какая-то шавка угрожала проломить Юре череп.       – Если с ним что-то случится – убью, – сказала она Железному в тот же вечер.       – Не переживай. Не случится, – он вынул пистолет из кобуры и вложил Нателле в ладонь, подцепил лямки портупеи, стягивая с напряженных плеч. – Положишь, пожалуйста, в сейф. Мне поработать надо. Ну, там, сама знаешь.       О вопросах безопасности говорит будто бы между делом, но Нателла знает: пока он рядом, с сыном ничего не случится. Скорее встанет под пули, закрыв собою, чтобы по итогу оказаться с дыркой в башке, чем позволит Юрке хотя бы палец поцарапать. В этой бесконечной круговерти страха, где кровавое марево застилает взгляд и душит мороком, они всегда остаются живы.       Поэтому, когда Нателла слышит Юркин крик – нечеловеческий, надрывный, – то срывается с места и сбегает по лестнице на первый этаж.       – Мама! – его вопль пацанский, жалкий, очки слетают, глаза распахнуты от ужаса, лицо искорежено паникой.       Неуклюжий мальчишка, глупо полагавший себя сверхчеловеком, он подрывается там, где отстраниться невозможно. Конкуренты отца, отправленные на тот свет его руками, не являлись Юре во снах распухшими трупами, а окрепшая в Нью-Йорке уверенность базировалась на очевидности: отец всегда рядом.       Вместе с Толей они поддерживают Железного под мышки, тот переставляет ноги с трудом, кровь влажно пропитывается сквозь рубашку и пиджак, марает брюки и тянется бисером по полу. Нателла на миг теряется, мозг отказывается работать, беззвучный крик разрывает вакуумное пространство в голове.       – Вы что, лодыри, – язык ворочается с трудом, картинка перед глазами размыта, – совсем страх потеряли? Давайте его в зал. Толя, аптечку.       Ей хочется врезать Железному, чтобы оставался в сознании. Когда его устраивают на литовском диване с тремя нулями в ценнике, привезенном из-за бугра специальным заказом, он выдыхает сквозь стиснутые зубы и здоровой рукой отворачивает край пиджака. Пальцы Нателлы спотыкаются на мелких пуговицах; под липкой тканью рубашки – рваная дырка пулевого. Вязкая кровь пачкает дорогую обивку.       – Ну что, мать, – с болезненным сиплым смешком выдает Железный, – скучать будешь?       – Замолкни, от такого не умрешь.       Нателла отработанным движением раскрывает аптечку, подставляет руки, и Толя плещет спиртом на вытянутые ладони. Юра тянется к ней, но она мотает головой:       – Уйди.       – Мам…       – Я сказала, вон отсюда. Вышли все на раз-два!       Отмашки Железного они впервые не дожидаются. Нателле не впервой: за столько лет бок о бок с Рукавами и не такое приходилось делать. В опустевшей комнате тяжелое дыхание вырывается со свистом, звучит эхом, бьет по мозгам. Запах пороха и крови забивается где-то в горле, стынет комом и выворачивает тошнотой.       – С того света доставать не стану. Только самую малость.       – Заткнись, говорю, сволота. Подохнуть хочешь? Не выйдет.       Тонкими щипцами лезет в рану, не жалеет, проворачивает прямо в мясо. Болезненные судороги прошивают тело в нервной конвульсии пальцев и напряжении жил на шее, заодно разгоняя туман в голове. Железный не издает ни звука, только злобно смотрит в одну точку в бешенстве на себя, Позолоченных и пулю-дуру.       Свинец выскальзывает плавно, Нателла опускает его на паркет. Кровь толчками сочится из раны, и на миг она замирает, прокручивая в голове давнюю мысль, которая уплотнилась в мозгу болезненной опухолью. По тому, как напрягается Железный, понимает: он знает тоже. С полминуты не разрывает контакта глаза в глаза, чтобы запечатлеть его на сетчатке – с землистого цвета лицом, истекающего кровью, – а потом молча берет иглу и начинает зашивать.       Ладони вымазаны багряными разводами. Заштопав развороченную кожу, Нателла накладывает плотную повязку, оборачивает бинт вокруг плеча и затягивает узел.       – Больше не стану, – предупреждает она.       Собирает инструменты и поднимается, чтобы уйти, но Железный хватает её за руку, оставляет кровавый отпечаток и тянет к себе, перемазывая собственной кровью. Она поддаётся. Его пальцы путают волосы, проходятся по скулам, смазано очерчивают контуры алого рта.       – Права ты, мать. Так просто вдовой не станешь.       Заключает в кольцо холодных рук, и его хриплый смех щекочет ей шею.