Поперёк

      Узкие трухлявые ступени скрипят и едва только не шатаются от гуляющих по ним сквозняков, — в этой чертовой хижине всегда сыро, с мохнатыми слепками плесени по углам и спертым воздухом, пропахшим тяжёлым чадом мокрых дров, серые сгустки которого выплёвывает небольшой камин с забитой непонятно чем дымоходной трубой, — тогда она приходит впервые, — бросает хмурый взгляд из-под задумчиво изогнутых бровей, и он готов поклясться, что видит в её взгляде кроме привычной злобы и недоверия, ещё и совершенно нелепое смущение, — более подходящее её старшей сестре с рыцарскими турнирами и прочими сказками, вышивкой гладью и крестиком, и ещё кучей светлого и нежного бреда истинной леди, — и чувство это напрочь лишённое смысла в перевёрнутом с ног на голову мире, — какие уж тут правила? — держась к нему исключительно напряжённой спиной, она долго не решается лечь рядом, — удушливые сны под открытым небом с кусающим разгневанной змеёй холодом под ребрами, когда Арья думает что ночи не могут быть такими долгими, что это просто ненормально мёрзнуть так сильно, когда по твоим венам течёт кровь Старков, а проклятый Пёс разжигает совсем небольшой костёр, будто в насмешку; — такие ночи преследуют её до сих пор, несмотря на сухое потрескивание теплого дерева в их искромсанной заплатками и гвоздями лачуге, только вот тугого кольца пылающих рук с насмешливым ворчанием: «Простудишься – и я тебя брошу, плевать тогда на обещанные деньги» на её попытки вырваться из крепкой хватки больше нет, и уснуть Арья не может, проклиная с особым удовольствием тонкое одеяло, сквозящие трещины у подоконника и чертового Пса, — а потом приходит, остервенело ворочается на благородно освобождённой половине кровати и сопит озлобленно, когда мужчина отодвигается ещё дальше.       — Соскучилась, волчонок?       — Заткнись.       Он смеётся, но широкая ладонь её плечи накрывает.       Стекла мутнеют грязным пятном и солнечный свет почти никогда не пропускают, в отличие от колючего холода, — их всего три, одно из которых давно пора заколотить, пока сквозь щель под подоконником во внутрь не пролез дикий кот, — но Арья все равно подолгу щурит глаза, выглядывая на кромке леса грузную фигуру, и клянётся себе, что ни капельки не переживает, пусть разбойники и дикие звери устраивают затяжной пир, плевать ей на этого Пса с высокого утёса — но взгляд всё равно не отводит, пока на пороге не появляется хмурый Клиган и Арье на колени отправляется ещё теплый кролик, — она скалится – юных леди не учат освежевывать дичь, а блюда у неё всегда получаются такие, что Сандор сам отправит её на охоту, но Пёс бросает тяжёлый взгляд и обнажает зубы, — на самом деле ей нравится, когда они рычат вместе; они живут на границе зимы и лета, и Арья честно забывает список обещанных смертей, а обшарпанная монетка покоится в резном шкафчике на кухне, вместе с волшебными словами, упрятанными на сотню замков из кратких воспоминаний о, пусть фантомом, но все же покое, — липкой паутиной перед глазами стелятся кошмары о смерти, неуплаченных долгах, и слишком длинных рядах покойников, что тянут руки и рассыпаются потрескавшейся пеленой, сменяя маски-лица, смешиваясь с оглушающими волнами ненависти и страха перед распахнутой глоткой жаровни, — их дом такой маленький, что сны всегда общие; на севере сейчас холодно и мороз схватывает льдистой коркой каждый вдох так, что он застревает в горле и между зубов, а юг золотится раскаленным солнцем, утопая в удушающем бархате сладкой пыльцы и нагретой дороги под ногами, и Арья почти серьезно предлагает сбежать из их дождливой дыры, и Сандор всегда соглашается, даже не огрызаясь, и тогда она спрашивает прямо:       — Где ж лучше?       И встречает усталый взгляд.       — Где нас нет.       Она слишком живая, глядит по-волчьи, прокусывает поблескивающими смехом зубами макушки деревьев, — у неё волосы неровно обрезаны и торчат во все стороны сухими прядями.       — Почему ты тогда не прогнал меня? Когда понял, что ничего не получишь после... после смерти на той свадьбе. Рыцарские замашки?       — И ты туда же, волчонок? Мало мне было твоей сестрицы, так и у тебя сказочная дурь из головы никак не выйдет?       Он злой слишком, усталый, с сотней чужих смертей за спиной, — по коже его скользят глубокие шрамы, с каждым огненным всполохом от трепещущего язычка свечи всё более пугающие.       И она никогда не отворачивается от его лица.