ч е р т о в а р ы ж а я б е с т и я
Опять грустит, что лучшая подружка проводит все больше времени со своим бойфрендом, а ей не уделяет никакого внимания. Сидит за столом в гостиной Картманов, постоянно поправляя шапку, записывает в тетрадь по алгебре длиннющие уравнения и решает их с невозмутимым видом, будто бы ничего её не волнует, но Эрика знает. Знает, что та скучает по временам, когда они все вчетвером рубились в приставку дома у Маршей. Знает, что для Кайли она — Эрика— запасной вариант, чтобы было с кем скоротать время холодными вечерами — в Саут Парке они всегда холодные. Только вот ей надоело быть запасным вариантом. Порой хочется придушить самку хиппи, так обожаемую еврейкой, подушкой, пока та спит. Эрика быстро отбрасывает эти маньячные мысли: она еще не настолько отбитая. У Эрики в одном глазу разлился океан, а в другом — горячий шоколад. У Эрики пухлые мягкие щеки и густые брови, хмуро нависшие над разными глазами. У Эрики широкие бедра и чуть толстоватые ляжки, «зато жопа есть». У Эрики короткие жесткие волосы, пряди которых она как-то умудряется накручивать на пухлые пальцы с длинными наманикюренными ногтями. У Эрики неприятно щемит в груди каждый раз, когда она видит Кайли в объятиях черноволосой хиппарской сучки Стейси. Кайли немного приподнимает шапку и заправляет за ухо огненную прядку. Эрике шапка не нравится. Она прячет очаровательную вихрастую макушку и чуть заостренные уши, скрывая их за неестевественно-яркой зеленой тканью. У Кайли в волосах пламя январского костра, спускающееся до самой поясницы, а в глазах весенняя зелень. У Кайли на лице и плечах россыпь бледных, словно ебаные звезды, веснушек. У Кайли тонкий острый нос с едва заметной горбинкой и пушистые бронзовые ресницы. У Кайли взгляд, как у гребаного ястреба: хищный, пронзительный. Кайли прикусывает кончик ручки и сосредоточенно пялится в учебник, пытаясь решить очередное уравнение. Ботанка. Рыжая бестия с дурацкими привычками. Эрика честно старается не слишком засматриваться, ведь она понимает: если засмотрится — взгляда уже не оторвать. Но чертова жидовка будто бы чары на неё накладывает, притягивая взгляд к своему прекрасному лицу. Ведьма. — Эй, чмошка, — тихо зовет Картман. — Чего тебе, бестолочь? — даже головы не поднимает, паскуда. — Ты еще не устала дрочить матешу? Гаррисон все равно даже проверять не будет, ей плевать. — Я знаю, — Кайли на мгновение замирает, но потом продолжает писать, — Просто не хочу расстраивать родителей. Эрика хмыкает, мол, п-нятненько, и переводит взгляд на полупустую пачку чипсов. — Почему не ешь? — Не хочу. Ешь ты, если хочешь, я не голодная. — Я и так пол-пачки сожрала, мне неловко. Брофловски смотрит на Эрику, как на идиотку, и выгибает бровь, мол, да что ты говоришь, и Эрика краснеет, стыдливо отводя взгляд в сторону. — Забавная какая, надо же, неловко ей, — рыжая усмехнулась, и снова опустила глаза в тетрадь. — Заткнись, жидовка. — Тупица. — Ведьма. — Жируха. — Ой, иди нахер, светоходящая, я не жирная, у меня просто кость широкая. И вообще, я недавно сбросила пять кило! — Худеешь костями, значит? — опять эта самодовольная ухмылка. Эрика на мгновение теряется, утопая в свежей теплой зелени глаз напротив, но быстро приходит в себя. — Да, — скрещивает руки на груди, — Потому что могу. Кайли тихо смеется, шепча «ну как знаешь», и поворачивает голову к своим записям. Больше они не говорят друг другу ни слова.* * *
За окном темнеет, небо затягивается хмурыми тучами, и без того не самый радостный и пышущий красками Саут Парк сразу становится еще более мрачным и угрюмым. Мелко накрапывающий дождик постепенно расходится, затапливая холодной водой раздолбанные дороги и узкие неасфальтированные улочки погрустневшего города. В тусклом свете настольной лампы плохо видно лицо собирающейся уходить Брофловски, и Эрика негодует. — Может, останешься? Я, типа, волнуюсь за тебя, — Картман утыкается глазами в пол и молчит, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы это не звучало слишком любовно, — вдруг тебя дождем смоет, над кем я тогда издеваться буду? — Марджорин уже не катит? — Скучно, — она кратко отвечает и наблюдает, как Кайли тянется к дверной ручке, мысленно уже готовясь произнести прощальную речь с пожеланием утопиться в луже в конце, но та резко останавливается и разворачивается к ней лицом. — А знаешь, я, пожалуй, правда останусь. Эрика замирает и стоит как вкопанная, пока рыжая снимает ветровку и скидывает с ног ботинки. И пусть снаружи Эрика и выглядит так, будто ее сейчас вырвет прямо в коридоре, внутри она радостно улыбается. В доме Картманов, наконец, не так пусто, как обычно. Эрика рада.* * *
Они вместе посмотрели ужасы. Эрика почти не следила за тем, что происходит на экране, уделяя все свое внимание Кайли, потому что та весь фильм кривилась и забавно морщилась. Эрика, на самом деле, надеялась, что Кайли будет плаксиво прижиматься к ней на протяжении всего фильма, но этого не произошло. А потому теперь она уговаривает Брофловски посмотреть какую-нибудь мелодраму, чтобы она заплакала, а Картман смогла любезно подставить ей свое плечо. Но вот незадача, эта наглая жидовская морда вздумала противиться. — Заканчивай уже сыпать песком из вагины, жидовка, бесишь, — Эрика раздраженно выдыхает и закатывает глаза, — всего один фильм, тебе че, сложно что ли? — Не буду я смотреть твои противные мелодрамы, корова. Отбрось надежды на то, что я буду в трепетных объятиях размазывать сопли о твою кофточку, — в ответ на это Картман смогла лишь обиженно надуть губы и буркнуть: — Сама ты корова. В итоге Кайли все же соглашается, но весь фильм демонстративно зевает, прикрывая рот ладошкой. И никаких слез. Эрика называет ее «бездушной, что неудивительно, ведь она же рыжая, болотной тварью, неспособной испытывать человеческие эмоции» и с ужасно оскорбленным видом отворачивается, но улыбается, слыша за спиной мягкий смех Брофловски. Часы в комнате Эрики показывают час ночи, когда они наконец собираются ложиться спать. Картман заваливается в кровать, утаскивая Кайли под теплое одеяло за собой и смотрит ей в глаза. Во мраке комнаты они кажутся темно-зелеными, почти черными, как лесная чаща, луна ровным бледным пятном отражается в этой зелени, и Эрика медленно утопает в ее глубине. Кайли дышит глубоко и часто, и на щеках у нее расцветает румянец. В темноте это не так заметно, как на свету, но кожа Брофловски кажется сейчас такой белой, что она аж светится, и любая перемена — даже самая ничтожная — кажется значимой. Кайли вдруг резко подается вперед и прижимается своими холодными губами к губам Эрики, а затем также резко отстраняется. Она смущенно улыбается, переворачивается на другой бок и, натянув одеяло до самого лба, засыпает. А Эрика заснуть не может.* * *
Утреннее солнце играет в волосах Кайли, заставляя их сиять оранжевым светом. Эрика не может налюбоваться спящей в ее же постели под ее же боком красавицей, и еле воздерживается от прикосновений к ее прекрасному умиротворенному лицу. Брофловски морщит свой очаровательный еврейский носик, и Эрика не может сдержать этот внезапный порыв телячьей нежности и прикасается-таки к ее щеке, оглаживая пальцами поцелованную солнцем кожу. Кайли морщится и слабо вертит головой, пытаясь отгородиться от пробуждающих прикосновений, а потом просыпается, бормоча себе под нос невнятные ругательства, и сонно щурит желто-зеленые в свете солнца глаза. — Моли богов, чтобы я не наслала на тебя какое-нибудь проклятие, жирная ты жопа, — говорит она сиплым ото сна голосом, с прищуром наблюдая, как завороженно смотрит на нее Эрика. Та расплывается в довольно-мечтательной улыбке и заботливо убирает у нее со лба длинную рыжую завитушку. — Ты уже это сделала, ведьма.