прекрасное далёко ломай, круши, забудь прекрасное делёко, тебя мне не вернуть прекрасное далёко, смотри, как я без рук мотаю на кулак порочный мерзкий круг
***
«если я всё забуду — помни меня красивой»
говорят, под утренними лучами солнца сказочный дворец переливается перламутром, днём — позолоченной охрой, а ночами из могил на заднем дворе раздается минорная колыбель двухсот семидесяти костей. она приходила туда каждый вечер в семь сорок пять после полудня, дотрагивалась затянутой в кружевную перчатку ладонью до могильной плиты. из приоткрытых окон кухни в восточном крыле тянуло жжённой карамелью — на её языке в ответ упорно разливалась горечь запёкшейся крови. — они заставляют тебя делать это каждую ночь? — его хриплый после курения голос перебивал мелодию спрятанных под землёй костей. спокойно, умиротворяюще. каждый раз, когда она закрывала глаза, то с перехватывающим в груди дыханием понимала: как сильно ни жмурься — они нападут из-за угла и будут устрашающе хохотать перед её носом. алые порезы от их острых когтей спустя несколько дней расплывались на её болезненно-желтоватой коже новыми оттенками. тогда он разрисовывал все следы яркими фломастерами posca. знал: её переменчивость и наколки — вещи несовместимые. — «заставляют» — не совсем верное слово… — с ним она могла жмуриться до цветных пятен, ведь знала: «хватайся за меня, когда страшно», и он ловил её липкую, холодную руку, ласково смахивая со лба кудрявые локоны. она не была "по-глянцевому" красива: шрамы на спине, растяжки и смешная — «гляди, я свищу как профессионалка» — щёлка между зубами. она обижалась, когда он медлил после каждого «ты правда думаешь, я красивая?». тогда приходилось в стотысячный раз с улыбкой объяснять, что секунда на такую заминку — его личная прихоть, чтобы восхититься её красотой ещё раз. годится. она удовлетворенно выдыхала скребущий по горлу дым от самокрутки, пуская розовые дымовые сердечки в воздух, и устраивала подбородок на его спортивной куртке, вскоре обнаруживая себя в спальной на втором этаже. он обращался с ней как с принцессой, а принцессы, как ей казалось, обязаны носить смирительные корсеты. никто её не заставлял. «заставляют» — совсем не то слово по всем фронтам.«если мой следующий трюк станет последним — прочитай мой дневник»
в его голове взрывались сверхновые при одном взгляде на прошлое. наверное, поэтому он таскал везде свой дурацкий розовый самокат, паникуя, если в карманах безразмерных джинс не находилась баночка энергетика. — куда ты? ты ведь не обгонишь время, — траурно констатировал её голос. в ответ прилетало его скрипуче-задротское «только если ты не мёртв». а когда туда же добавлялось более праздничным тоном «не мёртв внутри», она с дракой кидалась вперёд, с ужасом понимая: этому его тону здесь не место. тогда холод сковывал её руки до пугающего оцепенения. наверное, так чувствуют себя мертвецы. он давно занял место в их ряду и совсем скоро все его двести семьдесят костей станут завывать с теми, что по соседству — её. скандировать на каждое падение с моста радужным «похуй», злостно шипеть «блять» сквозь разбитое в кровь лицо и собирать подбородком ступеньки — это стало рутиной лет с шести, он точно не помнил. не хотел помнить тот лживо-счастливый флёр из далёкого детства, ведь это неправда. «малышка, я стар, двери в клуб-27 скоро закроются, а по нашим меркам столько не живут». она понимающе кивала — как будто бы притворялась, не помнила: побочка от таблеток подсовывала трюки сознанию. бац — и ты не можешь отдать отчёт, что было на прошлой неделе, не помнишь, как он вообще оказался в твоей жизни. «похуй», следом повторяла она, провожая взглядом его затылок, а потом забивала очередной косяк. страх парализовывал её тело каждый раз, когда она непозволительно представляла в голове его обведённый белым мелом силуэт на асфальте. — я не хочу тебя потерять, — тычась носом ему в плечо, бормотала она, хваталась за него мёртвой хваткой, а потом чувствовала расцветающие на солёных щеках живительные поцелуи. тогда он лениво тянул из кармана фломастеры posca и выводил на её ладонях случайные импульсивные строчки из стихов собственного сочинения. вскоре после таких приступов она насчитала на своём теле четыре надписи:«моя жизнь — всего лишь шутка, но я по-прежнему не смеюсь» «уродство — это красиво» «кого заботит, если я станцую на тех же граблях?» «разъебать собственную жизнь — скажи, этого достаточно?»
однажды под мраком так и не воскресших звёзд он нацарапал на её запястье ещё одну короткую фразу: «не достаточно», прежде чем покинуть её принцессьи покои с перекинутым через плечо разваливающимся самокатом. они не разговаривали об этом с глазу на глаз, но понимали: всё это когда-нибудь закончится, воспоминания станут вспышками из такого же эфемерно-счастливого прошлого, ссоры с битьём посуды погребутся под ворохом полароидных снимков, выбеляя перекисью всю копоть былых недопониманий. у них была история с привкусом лакричного леденца, чья сладость на языке сразу же сменялась до невозможности кислым лимонным соком. их история закончится венцом типично-приторной подростковой романтической драмы по тропе канонов американского кинематографа. а потом покажут финальные титры о девочке-рёве, которая стремилась к совершенству, сжигая себя таблетками заживо, и мальчике-пришельце, находящим совершенство во всём вокруг, лишь бы не в себе.они не жили долго и счастливо и не умерли в один день. зато теперь их кости поют в унисон.