***
Жить для себя — это только в теории очень легко. На практике — невозможно. Ямагучи всё ещё рядом, с ним всё ещё хочется проводить время, с ним до жути уютно молчать и до очерствения можно спорить. Так дела не пойдут. Поэтому Тсукишима идёт на радикальный поступок. Тсукишима влюбляется. Влюбиться в Куроо Тетсуро очень легко. Он сильный, остроумный, внимательный, с задатком лидерских качеств и… и лишь перечисление этих пунктов заставляет Тсукки завертеть головой в столовой тренировочного лагеря. Вертеть приходится недолго — Куроо сам натыкается на него взглядом и заигрывающе подмигивает. — Он красивый, — с дружеской подколкой в голосе говорил Ямагучи. В нём нет и намека на ревность — какой смысл, если они всё равно предназначены друг для друга? Тадаши вытащил себе лотерейный билет на совместную старость, победители не завидуют призерам. — Да, — смущенно отвечал ему Кей. Абсурдность всей ситуации выбила у него почву из-под ног, но злится не получалось. Ямагучи кротко улыбнулся ему, пряча глаза за отросшую челку. — Самое отвратительное, что он знает об этом. И правда знает, ведь иначе бы не стал говорить ему: «Молодец, Тсукки!» и его взгляд бы не скользил по лицу, как вода по стеклу. Куроо прекрасно его знал, хотя они и знакомы не больше трёх дней. Так что Тсукишима даже не успел открыть рот, как третьекурсник закатал штанину, демонстрируя над голеностопным суставом имя. «Козуме Кенма». Классно. А кто это? — Мой лучший друг, — с гордостью отвечал ему парень, когда они вдвоем остались в пустом тренировочном зале. Куроо дышал чуть тяжелее, но взгляд у него ласковый из-за наплывших воспоминаний. — Он вообще просто лучший. Кенма в представлении влюбленного Тсукишимы должен был быть как минимум Богом. Чем-то не менее магическим, чем сам Куроо. Но Кенма оказался… обычным? Средний рост, средние успехи в учёбе, типичный для подростка его возраста увлеченность видео-играми. Необычного в нём разве что непрокрашенные корни и умение сливаться с мебелью. Магией в скучном Козуме-сане даже и не пахло. — Просто Кенма, — тихим голосом поправил его парень, по-кошачьи заглядывая ему в глаза снизу вверх. И тогда Тсукки понял, что у этих двоих одинаковая способность пронзать незнакомцев взглядом. Куроо и Кенма правда не выглядели влюблёнными со стороны. Они пересекались лишь во время обеда. Вечерние тренировки он не посещал, а перерывы в дружеских матчей с Карасуно посвящал ленивой болтовне с Хинатой. Кенма был такой невзрачной тенью в ослепительной жизни Куроо, что Тсукишима слабо верил в их связь. Возможно, лет через двадцать их отношения и будут играть новыми красками, но пока что они виделись лишь хорошими знакомыми. Но однажды он увидел это. Он не хотел подглядывать, но взгляд Тсукишимы всегда немного скошен в сторону Куроо. Тецуро делал свою домашнюю работу, разложив учебники на столе, пока Кенма под боком разрезал персики ножичком. У подростка лоснились пальцы из-за липкого сока фрукта, но мякоть все равно крепко держалась за противную косточку. С убийственной сосредоточенностью второгодка делил плод на дольки и, не отводя взгляд от персика, подносил нож с кусочком к чужим губам. И Куроо, в этой же оторванной от мира манере, брал ртом фрукт и лениво жевал. От этой сцены тянуло чем-то чересчур интимным. Доверие между двумя родственными душами было столь крепким, что у Кея на их месте раздавило бы ребра. Как так можно? Вот так вот? Не глядя? С поднесенным к лицу ножом? Даже если на тонком лезвии лежит сладко пахнущий персик? — И тебе не страшно? — однажды спросил Тсукишима, задержавшись после тренировки в пустой раздевалке с капитаном Некомы. — Я ничего не боюсь, — с хитрецой в голосе парировал ему Куроо, слегка задевая плечом. — Всю жизнь с одним человеком, — раздраженно поправил Кей. — Только он. — И что здесь такого? — искренне не понимал его блокирующий, склоняя голову к плечу. — Ты ведь будешь меняться по ходу жизни. Возможно даже радикально. И твоя родственная душа не сможет вечно соответствовать твоим предпочтениям. — Брось… — нервно остановил его Куроо, но Кей продолжил. За этим жестом ему ничего не виделось. — Нет, я серьезно. Я в пятнадцать и я в восемьдесят — это абсолютно разные люди. Почему вселенная думает, что я буду счастливым всю жизнь исключительно с ним? — Эй… — попытался успокоить его Тетсуро, но Тсукишима ввернулся от его руки в сторону. — Бытовуха, вечные ссоры, обычная усталость. Боже, мы ведь дети, как мы вообще можем вот так вот просто на всю жизнь доверится и… — Не нагнетай. Кей поднял глаза на Куроо и понял — Тетсуро старше его лишь на два года. Он точно такой же ребёнок, который пытается принимать правильные решения. Кей припустил свои очки влюбленности и вгляделся в это лицо — только сейчас он заметил ещё не ушедшую детскую округлость и решительный максимализм. Куроо ничего толком о жизни не знал. Он просто хотел любить и быть любимым. Куроо точно также не готов, как и Кей, просто в его сердце нашлось больше решимости и меньше рациональной логики. Любить настолько безрассудных людей очень сложно, так что телефонная книга Тсукишимы к концу поездки остается без изменений.***
На третьем году обучения Тсукишиме исполнилось восемнадцать и он не почувствовал никакой магии в этой цифре. Зато он почувствовал магию в кое-чем другом. Тсукки был скептиком, человеком цифр и логики, но где-то в глубине у него зрело глупое желание — он мечтал удивиться. Ему хотелось, чтобы хоть кто-то в этом мире перевернул всё с ног на голову, меняя привычный уклад вещей. Ему хотелось хотя бы один раз оказаться неправым. Если бы его нигилизм выставили на всеобщее посмешище, то он бы опустил руки и принял Ямагучи. Один раз. — Ты думаешь слишком много. У Хинаты Шоё немного кривые зубы и полностью чистая кожа. Понятие «родственная душа» для него — это бесконечный список людей, с которыми он в нужное время сошёлся во взглядах. Хината улыбался ему своей солнечной улыбкой и позволял прятать ладони в задних карманах джинс. — Это ты думаешь недостаточно, — критично ответил ему Тсукишима, протирая очки и пряча их в футляр. Это была правда. Хината всё время жил лишь инстинктами. Его тянуло к людям, которые могли что-то ему дать — с Кагеямой на первом курсе он практиковал контроль и концентрацию, с второго года с Атсуму ему открылся аппетит к человеческим повадкам и азарт в поиске соперника. На третьем году ему остался Тсукишима, но он разве что мог предложить ему тоску за школьными учебниками и тошноту от монотонностей будней. — Ты скоро себе вот тут вот, — он стукнул пару раз пальцем между светлых бровей. — Всё спалишь. Твоя мама будет ругаться. Хината вновь предложил ему безумную поездку автостопом до Южного побережья, куда приехали профессиональные волейболисты. Песок, ещё не прогревшееся море и… подготовка к выпускным экзаменам от которых, вроде как, зависела вся их жизнь. Почему этот придурок не мог побыть дома хотя бы неделю? — Я знаю, что тебе сложно это представить, но сложение двух чисел не взрывает калькуляторы. — Язва, — заливисто рассмеялся Хината, щипая его за бок. Шоё обвил ему руками шею, заставляя Тсукишиму согнуться чуть ли не в двое. Застиранная футболка Хинаты на ощупь очень мягкая и нежная, как щенячья ухо. В такой позе они стоят долгую минуту, вслушиваясь в стук сердца друг друга. — Я собрал тебе рюкзак. — Увидел. — Пойдёшь разбирать? Тсукишима посмотрел на груду вещей, заботливо утрамбованную ногой в дорожный рюкзак, и тяжело вздохнул. Он не мог позволить себе оставаться на месте. Он должен меняться, чтобы стать чем-то новым и удивительным. — Нет, — покачал головой Тсукки, зажимая своего парня в кольце рук. Хината на это лишь довольно рассмеялся ему в ухо. Нужно будет чуть попозже выложить телефон из кармана и забыть про него до конца поездки. В перерывах между попутками, Кей обязательно дозвонится до брата и объяснит ему всё. Акитеру будет злиться, но делать это по телефону, чья длительность звонка ограничена пять минутами за монетку, будет до ужаса комично. — Я знал, что ты когда-нибудь мне проиграешь, — волейболист поцеловал его в кончик носа, а после с легкостью высвободился из цепких объятий. — Хотелось бы, правда, на поле, но у нас будет возможность проверить. Хината Шоё — настоящее чудо. Просто не то, которое он ждал.***
Тсукишиме исполнилось двадцать два года — это одновременно уже двадцать два, но при этом и всего лишь двадцать два. Он учился в университете, изучал историю и иногда созванивался с семьей по выходным. Тсукишиме двадцать два и в нём за семь лет ничего прежнего, кроме имени на рёбрах. С Ямагучи они пересекались не так часто, но даже молчание в долгие три месяца не позволяло им неловко мямлить при случайном столкновении в метро. Никаких кивков или коротких «привет» — Тадаши рассказывал ему всё, словно они виделись лишь вчера. Какой дешевый, но качественный корм он нашёл для своего попугая, как ему выдали направление на идеальную стажировку в офис или как он случайно сломал очки своему соседу в общежитии. Они вновь сходились хорошим друзьями, даже когда забывали поздравить друг друга с праздниками. Такие случайные встречи были как глоток горячего крепкого чая на голодный желудок. Тепло ползло по животу, по рукам и ногам, заставляя приятно млеть на месте. Тсукишима посмотрел как губы Ямагучи смыкались вокруг слогов и подумал: «Может быть сейчас?» Но, выходя на своей станции, он опять выбрал «всего лишь» взаместо «ещё». В двадцать два года Тсукишима учился в университете, изучал историю и иногда водил свою девушку по небольшим французским ресторанам, где можно было бы рассчитывать на приличный алкоголь. У Ячи светлые волосы под цвет шампанского в его бокале. Одну руку она прятала под столом, стесняясь испорченного маникюра, а второй тянулась к манжете его рубашки, пытаясь застегнуть на ней маленькую запонку. От Ячи тоже текло тепло, но совершенно другое, она словно пыталась согреть его снаружи, а не изнутри. Она не была согревающим напитком, но была любимым пледом, в котором можно было завернуться. А ещё она «всего лишь» Ячи, которая прекрасно знала об этой приставке к своему имени и не имела ничего против. — Может, ты хочешь вина? — спросил он, когда она вновь накрыла свой бокал ладонью. — Нет, — ответила она, позволяя розовому румянца проступить на щеках. — Тогда коктейль? — Нельзя. Ячи накрыла ладонью свой живот. Примерно в том же месте у неё была растянута арабская ниточка с красивым женским именем. — Это то? — Это то. Тсукишима тяжело вздохнул. Прикрыв глаза, он опять вспомнил случайно встреченного в метро Ямагучи. Его отросшие волосы, завязанные в низкий пучок на затылке, веснушки на ушах, теплоту. Открыв глаза он встретился с тягучей карамелью во взгляде напротив. — Это не навсегда, — посмеялась она. Будь здесь его мама, то она бы точно обоим по ушам дала за такой несерьезный подход к столь важному решению в жизни каждого человека. Но её здесь нет, так что они позволяют себе расхохотаться на неодобрение соседних столиков. — Это просто часть дороги, — в той же манере ответил он. Тсукишима посмотрел на свою тарелку с запеченной рыбой. Он без стеснения залез пальцами в блюдо, доставая из него колечко маринованого лука. Ячи в шутку прикрыла рот ладонями, словно её молодой человек держал в ладонях настоящие обручальное кольцо. Тсукки театрально прокашлялся и надел ей на безымянный палец луковое кольцо. — Пока не достанем настоящее. Настоящего между ними мало, но пока им хорошо вместе, то значение это не имело.***
В Рим Тсукишима приезжает в том возрасте, когда слово «артрит» становится самым близким и родным. Ему сорок, и психологи массового потребления, глядя на него, покачали бы головой и поставили бы смертельный для амбициозных взрослых диагноз: «кризис среднего возраста». Только вот сам Кей считал, что из своего длительного кризиса он, слава Богу, вышел. Его отпуск закончился, нужно было собрать все свои вещи из отеля и вернутся, наконец-то, домой. У его «дома» новый адрес, отличный от предыдущего всего-то на каких-то десять тысяч километров. Надо было выразить благодарность Хинате, который, даже находясь в залитой солнцем Бразилии, умудрялся знать и помнить про всех и каждого. Адрес был выписан на чеке из продуктового магазина. Кто бы мог подумать, что квитанцию за оплату двух бутылок молока и пачки сигарет он будет хранить столь же трепетно, сколь и фотографию сына в кошельке? Даже практической пользы в этой бумажке не было, ведь Тсукишима Кей выучил надпись на зубок, но физическое доказательство, что теперь уж он готов приводило его в какой-то восторг. Дорога до дома заняла у него двадцать пять лет, словно все эти километры он прошагал самостоятельно. Хорошо, что это всё было не в одиночку. «La Stanza della Musica» была зажата в узкой улочке в самом сердце Рима. Улица была такой тесной, что вряд ли здесь свободно могли разойтись два человека, но кто-то всё равно решил, что посадить апельсиновые деревья — удачная идея. В воздухе чувствовался запах переспевших плодов и пыли, оставленной на дороге. А ещё в воздухе чувствовалась музыка. Ямагучи плыл за большим окном, медленно расхаживая от одной стойки с гитарами к другой. Со времён старшей школы он обзавёлся модной бородкой, а ещё поднакачал руки. Кей с притаённым дыханием рассматривал свою родственную душу за стеклом, не решаясь повернуть ручку. Словно в замедленной съёмке он наблюдал за чужими пальцами на деревянном грифе. Но магия развеялась. К Ямагучи подошёл другой мужчина — этот был полностью покрыт татуировками и пирсингом, а волосы у него были сожжены химией. В мужчине угадывалось нечто смутно знакомое, и когда незнакомец поцеловал незаметный шрам у брови, то у Кея всплыли давно забытые воспоминания из старшей школы. Ах, да. Этот странный парень из массовки, чья глубина ограничивалась лишь наличием пирсинга. Ямагучи выглядел счастливым. Тсукишима улыбнулся, выпрямляя спину. Это было ожидаемо и даже немного забавно. Спрятав потрескавшиеся ладони в карманы брюк, он зашагал в сторону гостиницы, приглядываясь к объявлением на столбах — вдруг кто-то сдаёт квартиру за приличные деньги? Ему бы хотелось апартаменты с тихим двориком, достаточно далекие от туристических маршрутов. Они договаривались посвятить друг другу свою старость. Теперь настала его очередь ждать.