Часть 1
19 августа 2020 г. в 23:42
Была глубокая ночь, одна из тех, которые любили описывать творцы викторианской эпохи и загадочного ордена не менее таинственных членов: безмолвная, ледяная, точно плотно сжатые розовые губы какой-нибудь девушки, отказывающей своему ухажёру, с пронзительным, тревожным ветром, завывавшим ведьмой, — если иметь достаточно развитое воображение и повышенную тревожность, то можно было даже представить, как эта самая отбившаяся от ковена ведьмочка парит голой над честным Лондоном, запевает свои злостные песни и кружится в бешеной, животной пляске. Можно было бы пойти дальше, описать тихое спокойствие города и его обитателей, остановиться на мирно спящих жителях, их детях, собачках и садах, воспевать краски чернильного неба, сравнивать его краски с нефтью, плодородной землёй, змеями (последствия прогресса — все одухотворённые описания давно исчезли в огне неутомимого костра под названием Время, сгорели так же быстро, как написанные на ветхой от старости бумаге пророчества), а на контрасте описать зловещие неба и природы, затем же скромненько так уточнить, что всё дело в надвигающейся буре, источник Би-би-си, оставайтесь дома, районы Ричмонда, Кройдона и Бромли будут весь день в воде, остальные тоже будьте начеку. Напоследок можно было бы описать славненький домик и перейти к внутренним переживаниям его обитателей, но жизнь, как бы грустно не было, не роман, не поэма и даже не ода. Жизнь — это жизнь, и, поверьте, иногда она выкидывает штуки гораздо увлекательнее каких бы ни было романов. (Распространяется на русских классиков в том числе).
Единственное, что демон Кроули (уволившийся демон Кроули) мог сказать про жизнь вне его квартиры: её не существовало. Ну, по крайней мере, той ночью, — чудесным образом вся золотая молодежь разошлась по домам, в довольно грозной форме объясняя своим родителям, что неизвестно откуда взявшийся перегар и запах виски принадлежит его другу Тому, который внезапно обнимался с героем нашего времени весь вечер. Забавно, что у всех этот друг Том был общий — видимо, сын лукавого, не иначе. Вообще, честно говоря, Кроули допускал, что на улице давно было утро и светило солнце, настолько сильно ему было всё равно, но, с другой стороны, трелей певчих птичек слышно не было, с другой стороны (совсем уже другой) он не считал себя орнитологом, может, птички и вовсе не поют по утрам в этой местности. Он заёрзал на кровати, чувствуя, как чешется левая нога, осторожно просунул под одеяло руку, надеясь не потревожить ангельский сон, пару раз провёл отраставшими ногтями по раздражённой коже, успокоился и замер, планируя заснуть. Не вышло.
Кроули приоткрыл глаза, быстро взглянул на лежавшего ангела на соседней подушке (вот мерзавец, все ближе и ближе пододвигается, скоро совсем заставит одну подушку исчезнуть), закрыл глаза снова, ослеплённый. Уже вторую ночь он спал не один, и вторую ночь он пытался привыкнуть к этому счастью. Вчера, находясь в теле Азирафаэля (не в буквальном, вульгарном смысле, это было чуть пораньше) и крепко прижимая к себе ангела, он не смог насладиться в полной мере — во-первых, они полагали, что это их последний день вместе, и поэтому отчаянно держались друг за друга, не смея двигаться, что привнесло некоторые неудобства (Кроули хотел всё время чихнуть, уткнувшись в собственные же всклокоченные медные волосы, которые необъяснимым образом всё равно пахли старыми фолиантами, какао-порошком, лавандовым освежителем для белья и любовью), а во-вторых, он был слишком переполнен разными эмоциями, и не мог дать им выход (может быть, один раз он закричал, и Азирафаэль прикоснулся носом к его щеке, оставив влажный след). Сейчас же им ничего не угрожало, Рай и Ад согласились оставить их в покое (если бы не маскировка, Кроули бы с таким удовольствием надрал зад этим мерзким ублюдкам, желавшим связать его ангела и уничтожить в адском огне, распылить, словно никогда и не существовало этого самого умного, самого отважного, самого любимого на свете существа), а, значит, фактически, это первый день их жизней вместе, жизней без страха и постоянного оглядывания за спину, — первый день свободы. В это верилось слабо, постоянно казалось, что это всё обман, очередная ловушка начальств, едва он возьмёт ангела за мягкую, бледную ладошку, весь мираж рассеется, оставив за собой бесконечное одиночество где-то в бесконечной Вселенной. Было бы иронично запихнуть его на какую-нибудь звезду, которую он сам и создал, заставить выращивать розы и скорбеть об утерянной любви. К счастью, всё казалось вполне реальным. Или…
Демон открыл глаза, вновь засунул руку под одеяло, протянул её и нащупал тёплые пальцы ангела, застенчиво прикоснулся к подушечкам своими, отпрянул, услышав едва уловимый стон. Живой. Дьявол, какой же он придурок. Азирафаэль мирно спал на боку, очаровательно вдавливая левую щёку в подушку; всё его существо казалось умиротворённым — светлые облачка волос не шевелились, а лицо застыло, точно вырезанный из мрамора лик прелестной богини, только губы, казалось, слегка улыбались. Раньше он за счастье считал хотя бы мельком взглянуть на любимое лицо, руки, увидеть любимые глаза, а сейчас — бери, смотри, сколько душе угодно. Слишком незнакомо, слишком приятно, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кроули прикусил губу, подавляя тяжёлый вздох. Он мечтал об этом всю сознательную жизнь (ну, с Эдема), шесть долбанных тысяч лет, но никогда не надеялся, что это когда-нибудь произойдёт. Чересчур рискованно. Может, он полагал, что до Армагеддона им удастся выкроить хоть недельку, плюнуть на всё и спрятаться в глуши, прожить семь дней, как семь тысячелетий, но в конце всё равно обречённо маячил Конец — казнь, изгнание, что угодно, главное, что после этого Азирафаэль был бы потерян для него навсегда. И Кроули знал, что так и произойдёт, Богу не было угодно даровать им счастье, но, видимо, Её план воистину непостижим.
Кроули хотел бы быть оптимистом на все сто процентов, верить, что на этом Её планы действительно закончатся, спасибо всем, совет да любовь, пока-пока, но что-то внутри подсказывало ему: грядет второй раунд, что-то грандиознее и более жестокое. Поначалу он переживал, обдумывал план побега, но вскоре сдался — что будет, то будет, решать нужно по мере поступления проблем. Главное, что они наконец были вместе, а, значит, ничего не было таким уж и страшным. Может, на это повлияла озорно расстёгнутая верхняя пуговица нежно-голубой рубашки Азирафаэля и его загадочный шёпот, вынудивший их позорно бежать из «Ритц», едва ли не швырнув чаевые официанту. Противный голосок твердил демону, что они ведут себя как дети малые, но, в общем-то, они действительно были детьми в этом новом ремесле — любви, любви взаимной и открытой.
Внешне он казался довольно спокойным, довольно счастливым и лишь изредка бурчащим что-то вроде «поверить не могу, поверить не могу, ущипни меня», но внутри него бушевало адское пламя. Всё произошло слишком быстро, и теперь Кроули пытался свыкнуться с мыслью, что пора отбросить старые привычки отводить взгляд, держать дистанцию, — теперь это его ангел. Дерьмо, слишком хорошо, слишком. Он смотрел на спящего Азирафаэля, не моргая, точно настоящий змий, и с каждым мгновением он всё быстрее уходил от своего прошлого и шёл навстречу настоящему — вот этому прекрасному чуду.
Даже вечно тревожащие его мысли о Падении, его невиновности и ужасному стечению обстоятельств отходили на второй план. Да, Кроули продолжал тяжело мучиться от несправедливости — он всего-то задавал вопросы! — но теперь, когда он не был больше один, переносить всё казалось намного легче. Разум услужливо не генерировал пренеприятнейшие моменты горения в расплавленной сере, не помогал вспомнить, как одиноко ему было среди этих чёрствых, злых, странных демонов, как он подражал им и с ужасом понимал, что меняется, меняется бесповоротно и неправильно, не возвращал к одному и тому же вопросу — в чём же заключается этот паскудный Непостижимый план, что калечил его из века в век. Теперь он словно успокоился, как парусник, наконец-то приплывший в свою гавань. Существование, освещаясь, начинало обретать вполне ясный смысл, и воздвигался новый маяк — любовь.
Кроули долго шёл к принятию того, что он действительно любит, причём любит взаимно, любит, несмотря ни на какие обстоятельства, тянется к свету, к единственному существу, которое могло бы когда-нибудь его понять и принять, не пытаясь выискать недостатки и изменить под свои загадочные идеалы. Поначалу это жгучее, тревожащее чувство, яркий свет в груди приводил его в ужас, заставлял погребать его в себе, но затем он смирился. Теперь же он благодарен, что имел возможность полюбить и будет обожать ангела всё оставшееся время — всю оставшуюся вечность. Когда жизнь казалась беспросветным, гиблым предприятием, порочным, несправедливым, жестоким местом, именно ангел был тем, кто помогал ему вернуться. Он и есть тот мир, та вселенная, которую Кроули искал на Земле. И он будет защищать свой потерянный рай до последнего вздоха.
Иногда Азирафаэль вскрикивал, словно кто-то его упорно бил. Кроули не знал, что именно с ним делали в Раю за воображаемые недостатки — за то, что он был больше человеком, чем ангелом, больше ангелом, чем остальные звери, — но несостоявшаяся казнь вполне дала ему понять, как с ним обращались. Гнев вскипал в его груди, он мечтал разорвать на части всех ублюдских архангелов, но в то же время, видя ангела в таком испуге, он утешал его и чувствовал, что ярость уходит. Вместо этого он желал забрать всю его боль, заменить все несчастные воспоминания счастливыми, заставить Азирафаэля забыть чувство одиночества, веру в то, что он любил один и мог Пасть. «Милый мой, позволь мне забрать твою боль, — шептал Кроули, обвиваясь вокруг него, — позволь мне быть твоим щитом, расскажи мне, тебе нечего бояться, я с тобой…» Его сердце разбивалось, но, утешая, он успокаивал их обоих. Кроули знал, что теперь они всегда будут вместе, что бы ни случилось. Тяжёлые раны зарубцуются, зарастут, а на их месте вырастут цветы — или что-то ещё, что пожелает ангел.
Всё будет хорошо. Всё наладится.
И когда Азирафаэль наконец затих, сонно распахнул серо-голубые глаза, Кроули знал, что сверкал, точно крохотное солнце, выглядывающее из-за тяжёлых аспидных туч.
— Прости, мой дорогой, я беспокойно сплю, — извиняющимся тоном пролепетал ангел. — Я могу уйти, если…
Кроули поцеловал его в горячую щёку, пощекотал носом атласную кожу и услышал тихий смешок.
— Никуда ты не пойдёшь.
Азирафаэль подвинулся ближе, затем застыл, словно спрашивая разрешения. Кроули моргнул, и ангел обхватил его обнажёнными руками за шею, устроился у груди и довольно вздохнул. Демон обнял тёплое тело, чувствуя, как радость поднимается в его груди, бушуя в голове и в ушах — и так каждый раз. Он нагнулся, оставил поцелуй на макушке, где торчали светлые кудри. Дьявол, он никак не может насытится такими мелочами. Вечность бы провел рядом с Азирафаэлем, расцеловывая каждый дюйм его восхитительного тела. К слову, вполне можно устроить…
— Если хочешь, можешь рассказать мне, почему ты постоянно кричишь во сне.
— Отче, я не хочу сегодня исповедоваться, — таинственным шёпотом проговорил ангел. — Можно попозже?
Кроули фыркнул, прижался крепче. Господи, разве можно любить кого-то настолько сильно? Его чувство было похоже на ураган, на шторм, сносящий все постройки, вырывающий всё живое. Каждая клеточка его тела отзывалась на слова Азирафаэля, даже если ангел задумал его побесить, душа пела при виде его глаз, смотревших прямо в его, без отворачиваний. И эта любовь росла, взрослела с каждым днём, каждым веком, каждой секундой, и нет ей конца, и начало-то сложно уследить.
Самое прекрасное, если не божественное, заключалось в том, что Азирафаэль испытывал то же самое.
— Попозже так попозже, — уныло откликнулся Кроули. Он помолчал немного, затем понизил голос. Обычные люди бы ничего не услышали, но ангелу сердце подсказывало верные слова. — Милый мой, позволь мне забрать твою боль, я смогу помочь тебе, я ведь через это прошёл. Нет нужды хранить всё в себе.
— Утром, — был тихий ответ. Ангел заворочался, длинно и счастливо выдохнул. — Я тебя люблю. Господи, я могу это сказать.
— Я тоже тебя люблю, богохульник.
Когда Кроули закрыл глаза, то тут же провалился в сон, спокойный, нежный, как объятие любовника, лучшего друга и единственной любви, которая способна пережить даже конец света. Азирафаэль спал рядом, и, знает Бог, никто в целом Лондоне не был настолько счастлив, как ангел и демон, наконец нашедшие свой Рай.