Броня для фиалки

– ...а вот еще был такой случай, когда мы с фиалкой поспорили, что сразу троих ему не вытянуть, – вещал Кинсли, ловко вращая лезвие меж пальцев. Серебристая рыбка так и мелькала. – Зарубились на целый суонн, и он гордый такой, глаза пучит, плечи расправил, зови, говорит, своих псов войны! Я, говорит, с любым справлюсь! В группе вежливо заржали. Серебристый блик по-прежнему извивался меж пальцев, и Кинсли присматривал за ним одним глазом, пока другим оценивал внимательность слушателей. В углу похрапывал Амиль, полностью игнорируя животрепещущую историю. Кинсли грозно прокашлялся, но спящий его проигнорировал. Среагировали только лазерники, с интересом зашуршавшие под мягким потолком. – И вот зову я, значит, Дорна и Давыдова, – с воодушевлением сказал Кинсли и опять взял паузу. В группе заржали уже куда более искренне. – А не врешь? – хлопнул по колену Купер, разбрызгивая металлическую стружку с защитного слоя. Подвесы звякнули, и Кинсли энергичнее крутанул лезвие. – Не вру! Ну то есть сразу они, само собой, не согласились, но я как расписал перспективы, так сразу же расчирикались, ясен хрен. Купер хлопнул еще раз и откинулся на стенку, довольно скалясь. Все в группе хорошо представляли себе "2D", как для краткости именовали неразлучных приятелей. Загруз у обоих был процентов на девяносто пять. Следом шли Сорсье и Датсон, потом Кинсли, дальше Купер и наконец уже без разбору вся остальная группа «семидесятников». Амиль громогласно всхрапнул и перебрал ногами, звонко скрежетнув. – Придушите его кто-нибудь, – потребовал у аудитории Кинсли. – Он мешает моему искусству повествования! – Да он и так почти придушенный, – успокоил его Рамирес. – Как вернулся с прошлой проходки, так все жалуется на лютую тяжесть бытия и лишние отделы позвоночника. Теперь в группе захихикали весьма злобно, и Кинсли тоже ухмыльнулся. Что поделать, не всем удавалось войти в работу с фиалками ровно и гладко. – И вот, – продолжил он, – выходим мы на друзу все втроем такие красивые, с начищенными э-э... С чем начищенным? – Эпикантусом, – ехидно сказали из группы. – Эректусом, – поддакнули из-за дистиллятора, откуда торчали ноги Пастро и отчетливо тянуло душком сивушной переработки. – Эргономикой, – поднял палец Купер. – Всей начищенной эргономикой наружу. – Можно и так сказать, – согласился Кинсли. – Вся наша эргономичная высококвалифицированная сущность так и перла. И вот мы такие к нему подходим, и я ему говорю... – Как пройти к порталу в бордель?! – заржал Пастро, перебирая ногами. – Хах! Амиль неистово всхрапнул снова, и Кинсли крутанул лезвием так энергично, что едва не отрубил себе самый ценный – средний – палец. – Епт! – В следующий раз суй язык, – посоветовал Купер. – Короче говоря, я ему говорю: ну что, вытянешь, кактус белобрысый? – неумолимо продолжил Кинсли. – А он все видит, все понимает, но гордость держит за жопу, и начинает он пищать, что конечно же без проблем, но вот видит он, что у Давыдова какое-то странное повышение температуры, и поэтому фу, его он брать не будет. – Смотри какая плесень осторожная! – восхитились ноги Пастро. – А у Дорна, видите ли, еврейская фамилия? – с удовольствием подхватил Купер. – Таки да, – Кинсли склонил голову к плечу и прищурил глаз, всматриваясь в лицо дрыхнущего. Амиль, как назло, выдал особо воодушевленную руладу. – Таки пошли гнилые отмазы. И тут я такой... опа! – Бля! – дружно сказали несколько голосов. Амиль открыл один глаз, налитый кровью, и осоловело покосился на стену, из которой торчало лезвие зеркальной гладкости и чистоты. Кинсли почти облизнулся, чувствуя себя бодрее сразу на пару пунктов. – Ты что творишь, придурок? – басом вопросил Купер. – А если б меня рикошетом задело? – согласно возмутился Рамирес. – А я аккуратненько, – ухмыльнулся Кинсли. Лазерники под потолком шумно и бестолково метались, перебрасываясь толпами световых зайчиков. Амиль открыл второй глаз и смачно, с хрустом потянулся, следом сладчайше зевнув – открывая пасть по самые гланды. – Че вы все пиздите и пиздите? – прохрипел он. – Дайте поспать человеку! – А ты не порть мои истории своим храпом, – сказал Кинсли, втягивая лезвие обратно. – Что, если восемьдесят пять в рейтинге, то и на людей кидаться можно? – осведомился Амиль, неторопливо поднимаясь. Кинсли повел плечами, чувствуя смутную дрожь сложенных внутренностей. Торчать в «центрифуге» под присмотром лазерников, норовящих подсунуть усыпляющих световых эффектов, было до того скучно, что помогла бы и обычная драка с товарищем. Особенно если рейтинг загруза позволяет. В группе заинтересованно зашумели. Амиль сделал шаг вперед, и все сидящие быстро задвигались по полу, отползая на манер вежливых скорпионов. Пространство для мерянья достоинствами расчистилось само собой. – Поспорить хочешь? – осведомился Кинсли, снова поводя плечами. Амиль сжал кулаки и знакомо покрутил шеей, сразу выдавая коронный прием. Кинсли чуть согнул колени, по полу глухо застучали ладони зрителей – и по контуру двери в «центрифугу» вспыхнул свет. – Отряд! Рев был такой, что Амиль и Кинсли одинаково шарахнулись в стороны. Пастро мгновенно втянул ноги за агрегат и, кажется, на всякий случай перестал дышать, чтобы скрыть сивушный дух. – Отряд! – снова разразился металлический вопль, в котором Кинсли наконец-то опознал майора Тессельхофа. – Прошу на выход! Рядовой Салерхоф! – Я! – подскочил Кинсли на месте. – Всегда готов! – Рядовой Трейден! Амиль закатил глаза и скривился. – Всегда, – протянул он с интонацией, полной муки и лени. Кинсли почувствовал, как негодование поднимается по позвоночнику жаркой струйкой. – Слышь, Кинсли, щас третьего назовут! – возрадовался Рамирес. – Потом, епта, расскажешь, на что нынче плесень способна! – На этом все! – гаркнул невидимый майор. – Остальные не запрошены и свободны! – Да куда уж свободнее, – хамски проворчал Рамирес и опрокинулся на спину, демонстративно задрав ноги. Кинсли уже развернулся, чтобы промаршировать к залитому светом прямоугольнику выхода, но все равно разглядел, как Рамирес почесывает одну пятку о другую, высекая искры. Выйдя в ослепительный полдень, Кинсли прищурился. Веки сами собой отяжелели, спасая глаза от слишком яркого потока. Фигура майора в этом освещении приобрела четкость рисунка на белой бумаге. Вся боевая конфигурация сообщала о том, что майор собирается анонсировать что-то важное. – Прошу! – лязгнул майор, простирая руку в сторону. – Господин страждущий! Они в вашем распоряжении! Кинсли заученным движением повернулся туда, куда указывал майор. Приземистый чуть расплывчатый силуэт фиола подрагивал в жарком мареве, и его многочисленные осязательные отростки извивались почти испуганно. Кинсли щелкнул пятками не хуже Рамиреса, взметнул руку к виску и краем успевшего адаптироваться глаза разглядел, что Амиль делает то же самое. Голубое солнце впивалось в тело, пытаясь прокусить гибкую броню обнаженной кожи, и бессильно стекало по ней в сухую оранжевую повитель. Майор козырнул и четким строевым шагом отправился в сторону офицерской резиденции. Кинсли между делом бросил несколько взглядов по сторонам. «Центрифуги» возвышались гигантскими охладительными цилиндрами. Повитель между ними разрослась так, что будь это где-нибудь в тысяче парсеков отсюда посреди Аризоны, любой высокий чин изошел бы на визг и брызги дерьма, требуя устранения. А здесь, на Гирейносе, всем было начхать. Подстраивайся под среду, не то она сама тебя подстроит так, что охнуть не успеешь. – Я повелеваю, – почти проблеял фиол, – склонитесь! Протянутая дрожащая ручка с плохо сформированными пальцами указывала вниз, в район предполагаемых ступней фиола. Кинсли с трудом сдержал сочувствующую улыбку и вежливо поклонился. Градусов так на восемьдесят пять, согласно рангу. Амиль вообще охамел и едва-едва кивнул. Держался он так прямо, словно его загрузили от кончика языка до самой жопы. – Вы должны совершить для меня подвиг, – уже более уверенно сказал фиол. – Это... это важно для меня! И поможет вам... нам... – Поддержать дружеские отношения, – участливо подсказал Кинсли, не разгибаясь. – Да! – почти подпрыгнул фиол. – Я дарую вам силу, которую вы примените на благо! Амиль развернулся первым, и Кинсли пришлось повторять за ним. Фиол точно вознамерился оприходовать обоих сразу, и хотя это вызывало у Кинсли большие сомнения, он все же сделал два предусмотренных на такой случай шага навстречу боевому товарищу. Помедлил секунду, но затем все же протянул руки. Амиль протянул свои с таким лицом, словно пришел на похороны любимой бабушки. Кинсли его состояние полностью разделял. Выглядело это крайне по-идиотски: два взрослых автономных солдата стоят лицом друг к другу и нежно держатся за руки, подняв их на уровень груди. – Не вздумай меня целовать, – одними губами сказал Амиль. – Пошел ты, – так же беззвучно ответил Кинсли. – За своей пастью следи, будущая жертва стоматолога. – Да свершится усиление! – крикнул фиол. Кинсли покосился в его сторону. Теперь, когда он начал видеть четко, фиол выглядел совсем непрезентабельно. Как будто речной моллюск попытался вылезти из своей раковины и трансформироваться в человека, но на полпути что-то пошло не так. Человека не получилось, а створки раковины уже сломались, и получившемуся созданию было одинаково неудобно и больно стоять, лежать, передвигаться... Фиол выпустил гектус, и длинная фиолетовая плеть заскользила по воздуху, мягко колыхая продольной бахромкой. Направлялся гектус к Амилю. Кинсли прижмурился и вот так сквозь ресницы увидел, что следом из брюшка фиола вываливается второй гектус – и устремляется к самому Кинсли. По загривку прошла дрожь, и Кинсли постарался расслабиться, одновременно прогибаясь в пояснице и выставляя задницу, чтобы близорукий фиол точно не промахнулся. Амиль сжал его пальцы, словно подбадривая, Кинсли подавил желание недовольно отдернуться и сжал его пальцы в ответ. Гектусы достигли их одновременно. – У-ух-х! Прикосновение фиолетовой плети было невероятным. Плохо описуемым. Полностью инопланетным. Неспособные нормально жить в одиночку, фиолы в совершенстве овладели искусством временного порабощения чужих тел. И, что самое ценное, их усиления. Правда, достигалось все через прямой контакт, и это было очень странно. Фиолы присасывались к хвостикам копчиков, выпущенных наружу безжалостной и умелой рукой хирурга по адаптации. И как только корешки гектуса срастались с нервными приемниками, выведенными в хвостики, по всему телу начинало гулять безумие. Вразнос шли сердце и легкие, закатывались глаза, судорожно дергались конечности и, само собой, как венец безобразия, хер вставал так, что можно было им гвозди забивать. Кинсли с трудом вдохнул, чувствуя, как все его усиления начинают свирепо шевелиться, требуя свободы. От момента соединения до херовставания едва успело пройти три секунды. – Вперед! – тонко крикнул фиол. – Проснись, мое оружие! Кинсли вскинул голову. Ликующий вскрик чистого восторга сам собой вырвался из горла. Растворенный в его теле металл взревел в великолепном кипящем буйстве. Разрозненные молекулы бешено сливались одна с другой, стремительно формируя мостики прочности. Первой лопнула кожа на позвоночнике. Шипы вырвались из каждого хряща, впитывая жар голубого солнца. Щелкнули колени, разворачиваясь в обратную сторону и прорастая длинными лезвиями. Сломались голени, и тут же сформировался дополнительный сустав, выкинувший треугольные зубцы «серпов». Затрещали ступни, вытягиваясь, поднимаясь на кончики пальцев, а потом раскрылись могучими шпорами пятки. Живот отвердел, плечи оделись в погоны из металла и режущих кромок. Височные кости проросли грозными трезубцами. И наконец локти выпустили клинки, вспарывающие воздух. Кинсли выдохнул, пуская кровавый пар из ноздрей. Медленно опустил запрокинутую в экстазе голову. Магнитная кровь пульсировала в жилах. Чудовище. Тварь, рождаемая союзом человека и чужака. Монстр. Как только ни шептались за спинами, с содроганием рождая сплетни про них – солдат, ушедших через космические пропасти, чтобы принести оттуда пугающие способности, порожденные крошечными трусливыми моллюсками, пытавшимися превратиться в подобие прямоходящих гуманоидов, но потерпевших поражение. Первый раз – тело корчится и плачет от боли, не способное принять ни гектус, ни загруз живого металла. Второй – загруз выходит на десять процентов, заставляя просыпаться по ночам из-за того, что твой хер случайно превратился в полутораметровое копье, пронзившее одеяло и случайно проходившего мимо коллегу по несчастью. Третий – загруза уже почти треть, кое-как мозги начинают справляться, пытаются делать что-то с новым телом, привыкают к лишним тридцати килограммам веса. Четвертый, пятый, десятый, сотый... Говорили, Давыдов и Дорн уже закончили третий контракт, и скоро вернутся на Землю окончательно, а уж там их точно ждет блестящее будущее победоносных секретных операций. Семидесятникам же предстояло возвращаться на Гирейнос до победного, пока командование не примет решение, что хватит уже насаживать солдат на инопланетные члены, даже если они называются гектусами и не вторгаются, а присасываются. Хрен знает, что большие шишки пообещали фиалкам взамен, но пока что Кинсли и ему подобные успешно торговали своими телами, делая для фиалок то, что они попросят. Это было охрененно. И даже когда гектус медленно отсоединялся, все равно сладкое сумасшествие свивалось спиралью в животе, и от этого хотелось повиноваться, и что бы ни потребовалось фиолам – Кинсли и все остальные готовы были выполнять это беспрекословно. Кинсли дернулся, чувствуя, что что-то идет не совсем по плану. Гектус не отсоединялся, а Амиль не отпускал его пальцы. Кинсли проморгался и уставился на сцепленные руки. Его собственные пальцы... они так и оставались наполовину человеческими. Удивительно мягкими, слабыми, особенно на фоне груды металла. Всего восемьдесят пять процентов загруза. Он медленно заскользил взглядом вверх по переплетению стальных жил, с каждым мгновением начиная дрожать все сильнее. Он не видел такого никогда в своей жизни. Даже "2D" в полной форме не достигали такого покрытия. Амиль превратился весь, совсем, без остатка, – и когда Кинсли смог перепрыгнуть взглядом огромную чудовищную пасть – усовершенствованную версию приемчика, которым гордился обычный семидесятипроцентник Амиль, – он захлебнулся в сияющих голубым солнцем глазах. Фиол тихонечко дрожал в стороне, явно впав в какой-то транс. Сукин сын перестарался, собираясь хапнуть по максимуму, и сделал из Амиля что-то абсолютно новое... – Сколько? – хрипло спросил Кинсли, и его голос проскрежетал ржавым песком. Амиль молчал так долго, что Кинсли чуть не занервничал. – Весь, – наконец откликнулись зубы и бездонная глотка. – Но.. ты ж всего лишь... черт! Когда ты успел? Он не мог разжать пальцы, но ему и не хотелось – фиол не снял гектус, поэтому Кинсли словно сидел на поводке, с которого не хочется сбежать. – Вчера, – сказал Амиль. – Я вернулся вчера уже на восемьдесят с лишним. Поэтому мне хотелось спать, а не слушать твою трепотню. – Охренеть! – простонал Кинсли. – Просто охренеть, везучая ты падла! Он дико завидовал, он бесился, ему хотелось разорвать Амиля на мелкие кусочки, но гораздо больше того хотелось прижаться ближе и впиться в этот металл всем своим естеством, чтобы почувствовать стопроцентно измененное существо. Его собственное тело, состоящее из усилений всего на жалких восемьдесят пять процентов жалобно плакало от невозможности быть таким же крутым и охуенным. Амиль наклонился к нему, и несусветных размеров пасть, способная вместить башку Кинсли вместе с рогами, а пожалуй еще и кусок торса, оказалась так угрожающе близко, что у Кинсли опять завистливо заныло в животе. – Как?! – не выдержал он. – Что ты сделал? Я тоже так хочу, мать твою! Ну пожалуйста! Он весь дрожал. Трудно было дышать, лимфомагниты вздулись и пульсировали излучением. – Я... – Амиль поперхнулся, будто горсть болтов смяли в заводском прессе. – Я хочу так же! – как заклинание повторил Кинсли. – Покажи! Научи! Что угодно! Груда железа словно вздохнула. – Что, что? Кинсли чуть не подпрыгнул. Болтающийся на копчике гектус заставлял его чувствовать себя собакой, нетерпеливо ждущей приказа. – Если ты очень хочешь, то я тебя... – Хочу! – Тогда я тебя съем. По спине Кинсли пробежала электрическая дрожь. Амиль потянул его на себя. Очень медленно, давая время передумать. Словно в инфракрасном тумане, Кинсли сделал крошечный шаг ему навстречу. – Съешь, – выдохнул он. Зажмурился, и нежное прикосновение бесчисленных зубов пронзило его металлическую плоть тысячами уколов оргазма. Он приподнялся на цыпочках еще выше. – Съешь, и тогда я... Хрустнуло горло, и слова растеклись маслянистыми ручейками магнитной крови по его груди. Но Кинсли не огорчился. В конце концов Красная Шапочка позволила Волку проглотить себя только затем, чтобы потом родиться из его брюха.