* * *
Стажеров-англичан в заповеднике в этом году было немного. Возможно, из-за недавней войны — в неспокойные годы люди не так сильно рвутся уехать от дома и семьи, — а может, и без всякой причины. Чарли открыл первую попавшуюся свободную комнату, поставил на стол коробку с мебелью и необходимой утварью, накрыл стопкой спецодежды и щедро выделил Перси полчаса на обустройство и подгонку формы по размеру. Предполагалось, что стажеры по умолчанию владеют простейшими хозяйственными заклинаниями. Перси владел — в их семье все умели починить хоть рубашку, хоть тумбочку. Не из любви к домашним делам, само собой. — Потом жду на инструктаж, — сказал Чарли. — Добро пожаловать в Румынию. — Спасибо. — Перси обернулся. Чарли понял, что сейчас будет самое противное. — Не надо, ладно? Просто меня Билл попросил. Тебе лично я не делаю никакого одолжения, так что давай без этого. — Без чего? — Без благодарностей. — Но я же должен… — Формально — должен. Но формально ты уже сказал спасибо. — А если неформально? — Министерского болванчика будто разломали и неловко склеили, Чарли разглядел это только сейчас. Надо же, Перси — и неформально. Где-то сдох железнобрюх. — А вот неформально — не надо, — повторил он. — Через полчаса жду в офисе. Офисом в заповеднике называли постройку, где хранилась вся документация, печати и наличка. Перси кивнул и отвернулся, распаковал коробку. Закрывая дверь, Чарли услышал «Энгоргио» — новый стажер занялся делом. — Вот так, — сказал Чарли сам себе. — Работа — лучшее средство от занудных братьев. Он вспомнил о неразобранном архиве наблюдений за несколько лет и ухмыльнулся. Это будет его заначка, туз в рукаве.* * *
Инструктаж обычно проводился «для галочки» — все понимали, что никакой стажер не запомнит сходу полсотни ни о чем не говорящих ему правил. Настоящее обучение шло в процессе работы, на наглядных примерах, которые во множестве поставляли сами стажеры. Не было месяца, чтобы кто-то из них не попал вскользь под струю пламени, не упал в водоем или не подвернул ногу, убегая от шустрого пятифутового детеныша какого-нибудь ядозуба. После спасения и не всегда безболезненного лечения инструкции, как правило, запоминались на «ура». Случались и более серьезные происшествия, но до летального исхода дело в заповеднике, к счастью, уже несколько лет не доходило. Чарли надеялся, что тенденция сохранится и в этом году. Инструктаж, однако, сокращать не стал, вел, как по учебнику, с демонстрацией подручных средств, экскурсами в историю вопроса и подробными объяснениями необходимости того или иного пункта правил. — …Перчатки. — Кожаные краги тяжело бухнули об стол — их усиливали металлическими вставками, хотя Чарли уже достаточно навидался калечных коллег, чтобы понимать условность этих средств защиты. — Защищают кисти рук, кистевые суставы и нижнюю часть предплечий. Особенности конструкции таковы, что обеспечивают максимальную степень подвижности суставов верхних конечностей для эффективной работы. В то же время многослойная конструкция позволяет сохранить работоспособность даже при ударе хвоста дракона средней величины. — Он мог цитировать эту дребедень наизусть, закрыв глаза. — Надеваются при кормлении, лечении и любых других формах общения с драконами. Если указано — «надеть обе перчатки», значит, натягивай обе. Правила не из головы придумывались, каждый пункт подкреплен кровью либо паленой кожей раздолбаев вроде те… Он сбился, глянув на Перси. Аккуратный до зубовного скрежета, тот вовсе не походил на раздолбая, даже в стажерской форме, сидевшей на нем на удивление неплохо. Чарли почему-то ожидал, что Перси будет выглядеть нелепо в защитном жилете, берцах и штанах с накладными карманами. Брат помнился ему довольно хилым, бледным и вытянутым, как выросший без света саженец. Но все было не так. Перси, оказывается, повзрослел. «Я пытаюсь достать формализмом и занудством главного формалиста и зануду в семье, — подумал Чарли. — Я идиот». — Остальное сам прочитаешь. — Он бросил на стол захватанный экземпляр внутреннего распорядка. — Проверю. Последнее опять добавил по привычке — можно было не сомневаться, что уж Перси-то ни слова не упустит, еще и законспектирует на всякий случай. Снова нахлынула непривычная досада. В его горячую, пыльную и провонявшую драконами Румынию вторглась Англия со своим холодным туманом и упорядоченным пятичасовым чаем. Чай был первым, что Чарли изгнал из своего распорядка — вместе с самим распорядком. А у Перси только что надпись «Дарджилинг» на лбу не светилась. Перси не удивился оборванной на полуслове лекции, взял брошюру, долго засовывал ее в карман, истощая терпение Чарли. Потом спросил: — А что будет, если нарушить правила? — На первый раз — предупреждение и отработка. На второй — предупреждение и отработка. На третий — отстранение от работы и больница. Хотя… — Чарли потянул время. — Больница возможна и в первых двух случаях. Как повезет. Перси вышел, ничего не добавив. Чарли остался сидеть на краю стола. Досада не проходила. Перси оказался еще хуже, чем представлялось издалека. Чарли ожидал, что тот будет, как обычно, многословен и надут собственной важностью, но Перси молчал, и это раздражало. Внутреннее сопротивление, на которое Чарли настроился, уходило впустую, разменивалось на мелочи, вызывая досаду. Билл за это еще ответит. Впрочем, как вскоре убедился Чарли, в формалистике Перси оставался самим собой. Он даже не обгорел — само собой, потому, что сноска в правилах — две строчки мелкого шрифта внизу двадцать какой-то страницы — предупреждала об этой возможности и содержала совет, каким именно солнцезащитным кремом следует воспользоваться. Любого другого стажера Чарли похвалил бы за внимательность и предусмотрительность. Перси он хвалить не стал. Обойдется. И нет, это не было связано с тем, как Перси вел себя последний год. Чарли старался быть объективным. Правда, он подозревал, что для подлинной объективности требовалось равнодушие, а за его наличие Чарли не ручался. И дело было не в горячей любви к брату. Скорее, в неприглядном чувстве стыда, который Чарли испытывал — да, все-таки испытывал — при взгляде на Перси, при сознательном отождествлении этого малознакомого и малоинтересного ему человека с понятиями «родная кровь» или «друг за друга горой». Не то чтобы Чарли мог служить наглядным примером верности родственным узам, но Перси являл собой нечто им противоположное. Чарли все же не стал загружать его бумажной работой, самоуважение не позволило. И мысль о возможных объяснениях с Биллом. Работы всем и так хватало — чего стоила одна чистка вольеров. Магия в заповеднике вела себя совершенно непредсказуемо, сказывались помехи от стихийной силы драконов, поэтому простейшее заклинание могло обернуться тем еще квестом на выживаемость. А уж навоз, рассыпающийся вонючим фейерверком над кронами вместо того, чтобы аккуратно спланировать на телегу, давно перестал служить даже поводом для шуток. Чарли не следил за братом, так, интересовался раз в день его успехами для очистки совести. Нареканий Перси не вызывал, что любопытно, даже на занудство никто не жаловался. По вечерам Чарли думал, что, пожалуй, стоит приложить усилия и как-то сблизиться с ним, раз уж он обещал Биллу сделать из Перси другого человека. Но наутро о благом порыве было неловко вспоминать. Все ведь и так шло хорошо, к чему портить улучшениями работающую систему?* * *
— Ну что ты возишься? — спросил Чарли. Он уже давно собрался и мерил шагами небольшую лабораторию, где проводили самые срочные анализы, — все, что могло подождать, отправляли в Клуж-Напока, специалистам. Перси возился, застегивая какие-то крючки на жилете. Чарли и не помнил, что они там есть. — Нафига ты вообще их застегиваешь? — не столько спросил, сколько удивился он. — Это на случай, если нагрудник за что-нибудь зацепится. Ни у кого еще не цеплялся. — Ну, у кого-то же цеплялся, раз в правила внесли, — возразил Перси. В его голосе Чарли расслышал знакомые нотки старосты и работника министерства. Этого только не хватало. — Я сказал, оставь. — Он отбросил руку Перси от ворота. — Ты когда-нибудь научишься отличать важное от несущественного? — Я не знаю. — Перси стоял перед ним, немигающий, серьезный, с болтающимся наискось нагрудником — бери голыми руками. Если Чарли хотел поговорить, лучшего момента и желать было нельзя. — Пойдем, — сказал он. — У трубкозубов яйца крошечные. Да еще и под листву мимикрируют. Чуть к закату, и не найдешь. Кладки нежные, здешнюю сырую ночь не переносят. Надо сегодня все собрать. Перси кивнул, и Чарли впервые за эти дни разозлился не на него, на себя. У него что, язык отвалится, если он спросит, как у брата дела? Да, выслушивать его все равно что песка наесться, скучно, и наверняка никакого проку — чем он может помочь, если вдруг окажется, что Перси в этом все же нуждается? Абсолютно ничем. Чарли уже не знал, кого уверяет в этом, но продолжал уверять. Не хотел он разговаривать с Перси, не хотел вникать в его проблемы, не хотел снова втягиваться в общность под названием «мы — Уизли». Чарли любил семью, но больше всего — издалека. И вообще, у него были драконы. Тоже важно. Так что он молча шагнул за порог и не стал оглядываться, слыша шаги за спиной. Кладок у трубкозубов было много. Висели гроздьями на деревьях, как виноград. Чарли аккуратно снимал их, укладывал в контейнеры, которые Перси составлял аккуратными рядами на тележку. Образцово-показательная получалась работа, без лишних слов. Чарли даже попытался заговорить — что-то там о драконах, об особенностях выращивания трубкозубов, но Перси молчал, как воды в рот набрал, и Чарли тоже заткнулся. Не понимал он Перси, совсем не понимал. И в кого тот только пошел своей правильностью? Мать в шутку говорила, что во всем виноваты они с отцом, мол, не стоило ребенка Игнатиусом называть, хватило бы и первого имени. Чарли иногда хотел спросить, откуда они вообще взяли этого Персиваля. Наверное, хотели как лучше, может быть, даже в честь Дамблдора назвали, вот только Перси ни на рыцаря, ни на профессора не тянул. Он вообще ни на кого не тянул. И с министерством вон пролетел. Чарли понадеялся, что чиновничья должность была не единственной мечтой Перси, иначе выходило вообще печально. Все равно как если бы ему самому не удалось стать драконологом. — Слушай, — сказал он, когда они на пару закрепляли контейнеры на тележке, чтобы направить ее к инкубатору, — ты не обижайся. Просто ты действительно не умеешь отличать, что главное, а что так, рядом лежало. Билл, наверное, думал, я тебя научу. Только этому же не научишься. Тут правила не помогут. Ты либо чувствуешь, либо нет. Понимаешь? — Понимаю. — Перси возился с неподдающимся карабином, хмурился и глаз не поднял. И все же на душе у Чарли стало немного легче, как бывает, когда выполнишь мелкое, но не дающее покоя дело. Позже, когда стемнело, он решил закрепить успех. Бутылки с «Сиуком» позвякивали в необъятном кармане рабочей жилетки. Заповедник уже спал — как спит всякое живое существо, мерно дыша, иногда вздрагивая и ворочаясь. Чарли больше нравилась дневная, бодрая жизнь. В ночи он терялся и был не в своей тарелке: незанятые руки оставляли слишком много пустого времени, а пустоты Чарли избегал. В комнате Перси было свежо: в открытое настежь окно вечерний воздух проходил беспрепятственно. Казалось, комната стала продолжением улицы. От самого Перси в комнате не было ничего, кроме пары книг на углу стола, выровненных строго параллельно ребру столешницы. В ванной шумела вода. Чарли сел в кресло, жесткое, как подошва, перевидавшее десятки стажерских задниц, и стал ждать. Перси вздрогнул, увидев, что не один в комнате. Чарли успокаивающе взмахнул рукой. — Это я. — В сгустившихся сумерках различать лица стало уже трудно, но негласный этикет предоставлял право зажечь свет хозяину. — Я понял. — Как? Перси промолчал, зажигая свечи. — Просто догадался. Кто еще может ко мне прийти в такое время? — Ты же общаешься с сотрудниками, с другими стажерами. Ни с кем не подружился? — У меня плохо выходит. Чарли хотел поспорить для проформы, но не стал. — Я взял пива. — Он поставил бутылки на стол, пока Перси вытирался и одевался, неуклюже промахиваясь мимо рукавов рубашки. — Ты же не против выпить со мной? — Против. Отказ был таким простым и неожиданным, что Чарли не принял его всерьез. — Не беспокойся, у нас тут нет сухого закона, так что это не будет нарушением распорядка. — Я знаю. Нет. — Это всего лишь пиво. — Я не буду с тобой пить. — Перси выговаривал слова очень разборчиво, ровно и монотонно. И никак не обосновывал свой отказ. Чарли разозлился. Он всего лишь хотел провести вечер с братом, не с самым любимым, пусть так, но все же братом. Какого черта? — Да что с тобой? Вечно ты… — Да. Я вечно все порчу. Я знаю. — Перси переложил перья на столе, выровнял и без того ровную стопку книг, потом поднял на Чарли пустой взгляд. — Что-то еще? — Если бы не Билл, ты бы вылетел отсюда немедленно. — Чарли встал, зацепив ножку стола. Бутылки звякнули друг о друга, и Чарли испарил их невербальным. — Конечно, — согласился Перси. В его голосе пробилась странная насмешка. — Если бы не Билл… Тебе никогда не пришло бы в голову пригласить меня самому, да? Чарли действительно никогда бы не пришло в голову ничего подобного. Братья Уизли дружили между собой, но, как и в любой группе, одни связи были теснее, крепче, другие же держались только на родстве и не заходили дальше поздравлений с днем рождения и Рождеством. У Чарли так было с Перси. Честно сказать, с Перси так было у всех. Выпадал он из общего круга. Если бы не внешность Перси и не уважение Чарли к матери, можно было бы подумать всякое. Может быть, отчужденность от семьи в итоге и привела к заглядыванию в рот министру, подумал Чарли. Было время, он смеялся над Перси — «старостой школы», было время — ненавидел. Сейчас Чарли стало его жаль. Он начинал понимать, что имел в виду Билл. — Не пришло бы, — согласился он. — Но раз уж ты здесь, почему мы не можем вести себя как братья? Это не так сложно, как может показаться. — Потому что я не хочу вести себя как брат. — Перси наконец поднял голову. Его блеклые глаза сейчас блестели отраженным пламенем свечей, а голос напомнил Чарли голос Фреда, когда тот выдавал очередную из своих далеко не всегда безобидных шуточек. Но всего лишь на мгновение. Пламя качнулось, потревоженное ветерком из окна, и Перси стал обычным, скучным. — Чарли, уходи, а? — попросил он, и Чарли даже с каким-то облегчением свалил из этой обители уныния. Только на улице его охватила досада на Билла, на Перси и немного на себя. Чарли любил семью — пусть на расстоянии, пусть регулярно ругаясь с родителями и братьями по мелочам, а порой по крупному, — но любил. И он не мог махнуть рукой на Перси, но и что с ним делать, тоже не знал. Оттого и злился беспомощно, стоя посреди залитого луной кампуса. С Перси действительно что-то было не так. Чарли понятия не имел, способен ли он выяснить, что происходит, но знал, что его долг — хотя бы попытаться сделать это. В конце концов, иначе Билл его убьет. Три дня Чарли вел себя как супергерой, относясь к Перси так, как тот и заслуживал, — то есть как ко всем остальным стажерам. Хвалил, когда тот отличался, указывал на просчеты и недостатки и не чувствовал никакого отклика, никакой отдачи, будто бросал бладжер в стену. Утомительное и бессмысленное занятие. А потом Перси его спас. Дурацкая вышла ситуация, из тех, на примере которых потом правила пишут. Само собой, Чарли знал, что следует надеть защитку, заглядывая к беременной самке огнеплюя даже на секунду, снять показания температуры и влажности в вольере. Да и кто не знал! Но напяливать ради этой секунды тяжелую униформу со «шлемом» и встроенными охлаждающими чарами ленились почти все. Стажеров гоняли, а сами полагались на опыт и профессионализм. Вот Чарли едва и не допрыгался. Как только Перси запомнил то мелкое примечание где-то на сотых страницах! Но ведь запомнил. И не просто запомнил, а стоял, как положено, слева от входа в загон, и глаз с напарника не сводил, и нужный рычаг отыскал и дернул вовремя, закрыв Чарли трехслойным щитом от шара раскаленного газа. У Чарли руки тряслись, когда он вывалился наружу, весь мокрый, с единственной мыслью в голове — больше он не будет лениться и полагаться на свой охренительный профессионализм. Никогда. Перси столбом стоял все на том же месте, в глазах застыли испуг и вопрос: «Я все сделал правильно?» Чарли стиснул его в объятиях — слов не нашел, да и ноги держали слабо, надо было на кого-то опереться. От Перси ничего больше не требовалось, только подождать, пока Чарли придет в себя, хлопнет его по плечу и скажет «молодец». Но Перси не стал ждать. Он обнял Чарли в ответ, как большую, тяжелую хрустальную вазу, решительно и аккуратно, и… да, это были поцелуи — в мокрую от пота шею, под ухо, в прилипшие к виску волосы. Совсем не братские. Чарли дернулся, высвобождаясь. Алый румянец — бич рыжих — заливал Перси до ушей, но глаза смотрели прямо и спокойно. Или отчаянно — Чарли не очень-то хорошо разбирался во взглядах. И в братьях, похоже, не разбирался. — Пойду в душ, — сказал он, опуская руки, отпуская Перси и даже, кажется, легонько отталкивая его. Отстраняя. И ушел, слыша тяжесть собственных шагов, будто ноги стали весить по сотне фунтов каждая. И только стоя под жидкими теплыми струями, понял, что так и не сказал Перси спасибо. Хотя разве тут словом отплатишь? Ладно, завтра скажет. А об остальном — ни звука. Не было ничего. Не было, и все тут. Показалось. При стрессе еще и не такое… кажется. Он уже засыпал, когда из глубины дней всплыло надежно забытое. Ему четырнадцать, он на пустыре за домом, перед ним толпа местных — человек пять-шесть на самом деле, но тогда ему показалось, что толпа. Шансов выкрутиться не было никаких, ему уже подбили глаз, и челюсть ныла, и он прикидывал, как бы вцепиться заводиле в глотку, а там пусть хоть пинают — не оторвут. Но появился Билл, и пыл нападавших приутих, гонор сдулся, и братья в итоге остались победителями на вытоптанной поляне. Билл тогда уже носил длинный «хвост» и серебряный кружочек серьги, и так спокойно оттирал кровь с пальцев, словно занимался этим каждый день. И Чарли вот так же, как Перси сегодня, вдруг поцеловал его ладонь, тыльную сторону в голубых прожилках вен, потом ключицу, подбородок, потянулся к губам. Билл отшатнулся и ничего ни сказал, ни тогда, ни позже. Просто развернулся и ушел, потрепав его по голове, будто ничего не случилось. Чарли всю ночь любил его, как полагалось в этом возрасте, безнадежно, навечно, обняв подушку и гордо стискивая зубы, а под утро решил сбежать в Румынию и стать драконологом или охотником на привидений. Его выловили из каминной сети где-то в Бухаресте, и отец устроил такую взбучку, какой не устраивал никому, ни разу. Подробности Чарли вспоминал, лихорадочно натягивая джинсы. Застегивать их пришлось на бегу, зажав палочку в зубах. Дорога до общежития стажеров, по которой он мог пройти с закрытыми глазами, показалась такой длинной, что Чарли на секунду заподозрил, будто заблудился. К Перси он ворвался без стука, с Люмосом, с порога увидел занятую кровать и прислонился спиной к косяку, переводя дыхание. — Что случилось? — спросил Перси, садясь на постели. Веснушки в искусственном свете попрятались, оставив лишь тени. Лицо выглядело бледно и незнакомо. Ни в какой Бухарест Перси, конечно, не собирался. — Да ничего, — признался Чарли, разглядывая его. Перси, оказалось, потерял лакированную строгость записного отличника — и почему Чарли с первого дня не заметил? Но наклон головы и сведенные брови были все те же, знакомые с детства. С таким лицом Перси обдумывал серьезные проблемы: низкие шансы на «превосходно» по зельеварению или последствия для Гриффиндора от очередной выходки близнецов. Чарли не знал, о чем думает Перси сейчас, ему было довольно того, что Перси никуда не исчез, не напился, вообще не совершил ничего из того, что было ему не свойственно. И пока Чарли смотрел на него, Перси именно это и сделал. Он неловко, боком соскользнул с кровати, подошел вплотную и вынул палочку из руки Чарли. Его лицо исчезло, словно стертое ластиком тьмы, осталось только тело — чересчур близко, руки на плечах, дыхание на щеке, неожиданная щетина, короткая, редкая, колкая. Губы в темноте были мягкие, сухие, как чешуя едва вылупившегося дракона, совсем не такие, как ожидалось от Перси. Но опыта у этих губ не было никакого. Как и ожидалось от Перси. Чарли мог с легкостью сбросить его руки. Но теперь уже не смог бы делать вид, что ничего не произошло. Политика страуса не работала. Темнота плыла перед глазами, будто качалось ночное озеро. Чарли сжал плечи Перси и отстранил его, не выпуская. — Расскажешь мне? — попросил он. — Пожалуйста. Кивок Перси он не увидел и не услышал, просто почувствовал и шагнул к кровати, по-прежнему не убирая рук. Перси сбросил их сам. Свет он зажигать не стал, а Чарли не стал напоминать. Они присели на разных углах постели, как можно дальше друг от друга. — Я тебя люблю, — сказал Перси. — Ну да… — начал Чарли и заткнулся. Он хотел услышать? Ну так и нечего лезть с комментариями, о которых не просили. — Ты говорил, что я не отличаю важное от второстепенного? — Ровный голос Перси в темноте казался одним только голосом, без человека. — Ты был прав, наверное. Но знаешь, в чем дело, Чарли? В чем настоящая проблема? Я не отличаю правильное от неправильного. Совсем. Он замолчал. Чарли ждал, не перебивая тишины. — Ты всегда боготворил Билла, это все знают. Я думал, так и нужно. Старший брат. Всегда самый умный, самый храбрый, самый красивый. — На «красивом» он все же споткнулся. — Я старался смотреть на тебя, как ты смотрел на Билла. И в итоге перестарался. — Темнота очень по-уизлевски хмыкнула. Чарли тоже рассмеялся бы, если изо всех сил не старался понять, влезть в шкуру Перси. Впрочем, это пока было на удивление несложно — братская любовь такое знакомое чувство. — Ты был главным человеком в моей жизни. Мне и в голову не приходило, что это неправильно. Мне было двенадцать. Может, кому-то другому и пришло, но мне — нет. Я просто любил тебя. Чарли подумал, что Перси счастлив, когда в очередной раз произносит это вслух — отыгрываясь за годы молчания. — Как-то Билл пришел к отцу и сказал, что ему нужен совет. Сказал очень серьезно, и отец увел его из коридора в свою комнату — которую он называл мастерской, помнишь? — и закрыл дверь. К несчастью, я прятался под столом. Я хотел посмотреть на «штепсели», которыми отец так интересовался, и не хотел, чтоб меня застукали. Кстати, тогда я отлично понимал, что поступаю плохо, потому и прятался. И Билл рассказал… Чарли уже понял, о чем рассказал тогда отцу Билл. О пустыре, драке и поцелуях. Кровь бросилась в лицо, как будто с тех пор не прошло десятка с лишним лет. Он не знал, что Билл с кем-то говорил об этом. — …И я подумал — вот оно! Вот как мне нужно поступить. Ведь если ты поступил так — значит, это правильно. Я чуть не бросился делиться с ними своей радостью… А потом отец заговорил… Я никогда не слышал, чтобы он обсуждал что-то так серьезно. Он был очень мягок. Объяснил Биллу, что нужно создать дистанцию, реже общаться и главное — показать тебе, как его огорчил твой поступок. Да, Чарли помнил это — внезапное отдаление Билла, холодок в отношении. Смешно — он тогда думал, что это из-за попытки побега, что Билл обиделся на то, что Чарли хотел его бросить. С горя он еще больше увлекся драконами, а Билл — девчонками, и со временем те каникулы стерлись из памяти. А сейчас ожили, сбрызнутые словами Перси, будто сказочной живой водой. Чарли потер грудь. Сердце слегка заныло от старой обиды — не по-настоящему, фантомно. Как он был глуп и как по-мальчишечьи влюблен. — Отец был очень встревожен, я слышал это. А мой мир трещал по швам. Самое правильное в нем — любовь к тебе — было чем-то ужасным, ведь отец считал именно так, и Билл тоже. Если нельзя тебя поцеловать, думал я, то как вообще понять, что можно, а что нельзя? Мама целует нас на ночь — это нормально? Дядя Билиус на одной из колдографий целует отца в щеку — почему? Но он там, похоже, пьян, значит, спьяну можно? — Ты поэтому никогда не пил в нашей компании? — перебил его Чарли. — И на прошлой неделе отказался — поэтому? — В том числе, — подтвердил Перси. — Я боялся потерять контроль. Я всегда боюсь потерять контроль. Тогда, в двенадцать, я лишился всех ориентиров. Это было… непросто. Не знаешь, где верх, где низ, что черное, а что белое, что достойно похвалы, а что — осуждения. Будто болтаешься, вздернутый Левикорпусом, и мир вверх дном. И хорошо, если точно вверх дном, но ведь никогда не знаешь, боком он или еще как. Не знаю, как это описать. Но осенью я вернулся в Хогвартс и увидел привычные вещи: расписание, правила распорядка в общежитиях, правила поведения в школе. Понимаешь, все было расписано. И меня осенило: если я буду следовать всему, что там написано, может, никто и не догадается, что на самом деле я шаг боюсь ступить, потому что никогда не знаю, туда ли иду. А с готовыми правилами было просто. Пока они не завели меня в такую задницу, что даже я понял — что-то не так. И поступил, как в детстве, — выбрал твою сторону. — А дальше? — тихо спросил Чарли. У него перехватило горло от откровенности Перси. — Ты же помирился с семьей. Почему ты?.. — Почему приехал сюда? — Перси снова хмыкнул. Это была новая привычка, Чарли раньше не помнил за ним такой. — Потому что все вокруг говорили: это все из-за правил, из-за того что я больше доверял инструкциям, чем семье. И тут же диктовали мне новые правила: я должен больше не подводить семью. Должен советоваться, когда нужна помощь или есть сомнения. Должен слушать свое сердце. Ну вот последнее зря, конечно, но мама хотела, как лучше. А я… мне было удобно. Опять все ясно и понятно. И я старался. На работе и дома. Очень старался, правда. А однажды пришел домой, а там гостья. И мама говорит — это Сьюзен, дочь моей школьной подруги. И, понимаешь, у нее в глазах я уже вижу нашу свадьбу, и детей, и долгую совместную жизнь, и все так хорошо и… правильно. В общем, на следующий день я пошел к Биллу и попросил совета. А он сказал, что уговорит тебя взять меня стажером и чтобы я постарался забыть к чертям все на свете правила. Как думаешь, что он имел в виду? — Понятия не имею, — искренне ответил Чарли. — Думаю, ничего особенного. Хотел, чтобы ты забыл обо всем, что тебе навязывают, пусть даже самые близкие люди, и думал своей головой. — Но я все равно не понимаю, — устало сказал Перси. — В заповеднике правила нужно соблюдать как нигде — ты же сам говорил, что они написаны не на пустом месте. Если бы я не помнил про щит, ты мог бы пострадать… — Я мог бы изжариться, — уточнил Чарли. — …А потом я попытался нарушить все правила, как Билл и сказал, но ты дал понять, что этого не стоит делать. Так что же мне следует делать? — Я не знаю, — честно признался Чарли. — Обычно я просто чувствую, как нужно поступить. Какое правило можно нарушить, а какое лучше не стоит. Это не значит, что я не ошибаюсь, — добавил он. — С той самкой огнеплюя я здорово ошибся. Но в большинстве случаев это получается само собой. — У меня никогда не получалось, — сказал Перси. — Придется научиться с этим жить. Ты извини, Чарли. Я утром вернусь в Англию. — Останься. — Чарли не понял, как вместо давно лелеемого «было приятно с тобой поработать, до встречи» у него сорвалась эта искренняя просьба. Слова шли тяжело, каждое приходилось с усилием выталкивать из непослушных губ, но он все равно сказал, что хотел. — Останься, пожалуйста. Я тоже не знаю, как правильно. Мы вместе что-нибудь придумаем. В конце концов, я обещал сделать из тебя другого человека. Только договорив, Чарли понял, что дело не в обещании. Он действительно хотел сказать именно это. Он хотел, чтобы Перси остался. — Разве это не против всех правил? — спросил тот из темноты. Радостная неуверенность в его голосе, впрочем, была заметна и без света. — Не знаю, — в который раз за вечер повторил Чарли. — Потом разберемся. Зажги свет, пожалуйста, я устал от этой чертовой темноты. Перси ничего не ответил, но свечи вспыхнули все разом. Чарли как-то не замечал, что у Перси неплохой магический потенциал. — Так правильно? — спросил тот, и Чарли кивнул. Так и в самом деле было правильно.