Лили задела его ногу, стараясь согреться в солнечном пятне.
Оливер почти не дышал, наверно, старая привычка с детства; его ресницы отбрасывали ломаные тени на изгиб смятой простыни. Руку Лили щекотали его волосы, запутавшиеся и беспорядочно разметавшиеся по подушке. Они стали длиннее, чем раньше. Оливер вздрогнул, шумно выдохнул куда-то в чужую ключицу — с открытого балкона повеяло холодным ветром, и он сжал её ступню между своей, в такой же попытке согреться (боже, Лили, когда ты научишься закрывать эту чёртову дверь, ну?). На электронных часах тревожно замигало зелёным и со щелчком сменилось «5:59» на «6:00». Лили так и не смогла заснуть. Был ли той причиной Оливер, беспокойно спящий на её груди, или бесконечный шум собственных мыслей, который колотит неоправданной обидой изнутри. У Лили приятно горели руки, периодически отвлекая и даже убаюкивая — ладонь у Оливера была широкая, с длинными смуглыми пальцами — он сжимал её в крепких тисках необдуманно, даже сквозь сонную пелену поглаживал мозолистыми подушечками бережно, тепло и трепетно. У Лили что-то смутно-зыбкое, давно забытое и отложенное в ящик со старым скейтом, туго перехватило под рёбрами. Тебе же не снится она, Олли?*
Когда им было по двенадцать они сошлись в средней школе Малибу – у Лили наконец появилась настоящая подруга, принимающая все её странности, и это значило, что теперь их будет трое. Трое. И Лили была так счастлива. Только глухой и слепой в школе не знал как преданно, как слепо и наивно Оливер был влюблён в Ханну Монтану, как бережно собирает CD-диски, хранит фотографии в своём шкафчике. Поэтому, когда они ехали в душном лимузине после очередного шумного концерта в одном из однотипных глянцевых клубах Лос-Анджелеса, в темноте, с редкими просветами уличных фонарей Майли, неосторожная, спросила: «Если я скажу ему, что я и есть Ханна, он… продолжит любить…?». Лили смотрела сквозь неё, неуклюже встряхивая малиновым париком, прежде чем рассеянно улыбнуться: «Откуда мне знать». Откуда мне знать Майли, мальчишка Ханну (тебя?) во снах видит, бредит глупый, все уши уже прожужжал. Нет, конечно, это не разобьёт ему сердце. С ними учился Джейк Райан. Не то, чтобы Лили была влюблена, не то, чтобы он даже нравился ей, скорее, просто фанатизм на фоне помешательства других девчонок, как бывает, древнее, как мир — восхищение смазливым мальчиком с голливудской улыбкой. Майли всё твердила: «Мне он никогда не понравится», вертела носом, непреступная. А потом униженно и оскорблёно давилась собственными слезами в туалете, пока громкая музыка дискотеки отскакивала эхом от голых стен коридора. А потом легко, запросто врывалась на танцпол в кроваво-красном платье — крутилась волчком, вытягивала ногу (у Лили никогда не было такого высокого подъёма), как туго закрученная пружина. Джейк глаз от неё отвести не мог, а Лили будто получила удар в грудь — отступила назад, в круг танцующих одноклассников, где кто-то схватил её, прокрутил под рукой (Лили лишь успела увидеть, как задираются полы короткой юбки). Оливер, заметивший что-то неладное, поймал её за плечи, пока смех Майли, разгоряченной и раскрасневшейся, счастливой, звенел в ушах.*
После школы, разморённая полуденной жарой Лили пинала мяч на его заднем дворе, пока Оливер писал за неё домашку по биологии. — Лили, ну как так можно! Вот, ещё раз: желудочный сок состоит из… Оливер продолжал что-то возмущённо щебетать. Лили бесцветно смотрела в небо. Громоздкая туча закрыла солнце, погружая её в липкую тень. — Майли отдаляется от нас. Она спрашивала или утверждала? Так или иначе, шумные улицы Малибу не отреагировали ровным счётом никак: не разразился гром, не высохло море, земля не разошлась на две части. Оливер застыл. Выронил ручку, и та, колеблемая ветром, упала им под ноги. Он не смотрел на неё, только напряг плечи, стиснул зубы. Тряхнул волосами — Лили всего на секунду показалось, что он был… печален, обеспокоен? Лили нужно думать прежде, чем говорить глупости, поэтому она спасительно улыбнулась, ласково, насколько могла, в осторожном действии коснулась пальцами его пальцев: я шучу, Олли, расслабься. Оливер ничего не ответил — благодарно сжал её мизинец и хмыкнул, возвращаясь к тетрадям. — Если возникнут ещё проблемы с этой темой, то приходи в субботу. Если конечно не боишься Дэнни и его перхоти… Хотя я помню, как в детском саду ты щипала меня, если я с ним разговаривал и… Оливер смеялся. Лили доверчиво подставила лицо первому осеннему дождю.*
— Быть, а не казаться — щурился мучительно-проницательный Олли, такой непривычный, почему-то сейчас катастрофически далёкий. Они сидели за кулисами, было темно, пахло сыростью, и только луч неонового прожектора освещал тоненькую дорожку к Майли-Ханне(?). Оливер смотрел на неё, стараясь, наверно, зацепиться хоть взглядом, за момент ускользающей ритмичной мелодии. Поймать её, как бабочку, но она ускользала, утекала сквозь пальцы. — Я всё думаю над твоим вопросом (вопросом ли?). Как думаешь, Лили, сколько ещё она сможет притворяться? Лили внезапно настороженно осеклась, вскинула голову, чтобы поймать его взгляд — тлеющий солнечный свет, как и всегда не покидал его радужку, но теперь заострился, стал тусклее. И Лили в который раз прокляла себя за свою неизлечимую привычку раз за разом болтать какую-то ересь, не думая о последствиях… Майли же по-прежнему с ними близка, ну правда же? Ну? Сам Оливер — Лили будто в первый раз его увидела — в синтетическом освещении показался ей таким завораживающе красивым, таким гармоничным и правильным, что она, было, потянулась проверить температуру, но его голос снова раздался из темноты, только теперь, кажется, ближе: — Не верится, что уже прошло два года, как она нам открылась… Но кем же она станет на самом деле? Он говорил что-то ещё, задумчиво вертя пропускной браслет на запястье:«Лили, перестань дурачиться».
Лили не слушала — она, тихая и вымотанная, по неловкости касалась носом его плеча, на невыносимо долгие секунды забывала, как дышать, стараясь не думать, господи даже не думать, о нежных тенях там, где слегка соприкасались их руки. Незнакомо бледен и пугающе задумчив, но что-то такое было в его нерешённой дилемме, в остроте его мальчишеских скул, в хрипоте ломающегося голоса, что Лили хотелось исследовать его из раза в раз, возвращающим её мысли к одному — насколько они к друг другу ближе, чем к Майли? Майли раздвинула плотные шторы кулис через несколько мгновений, освящая слепяще-ярким светом, ворвалась ясной вспышкой и обрушилась на их монотонное небо. Через неделю Лили исполнилось шестнадцать. И она впервые захотела Оливера вот так.*
«Быть, а не казаться» Так, кажется, Лили повторяла себе, когда Оливер неуклюже, неумело прижимал её к холодным бетонным стенам на эвакуационной лестнице какого-то концертного зала. Лили ощущала контраст — прохладу стены и жар его пылающих щёк — он не знал, что делать, но она целовала его, целовала, куда могла дотянуться, и это вдохновляло, заставляло думать, что они нужны друг другу больше всего на свете. Оливер держал её лицо в руках, которые слегка подрагивали, а она смотрела в его глаза — пламенеющие, почти чумные, слышала, как под её пальцами ходит ходуном чужое сердце. Её же собственное, грозило оторваться и упасть в желудок. Настолько это было нереально, несбыточно, невозможно.«Оливер-Оливер-Оливер»
— она повторяла его имя, чтобы удостовериться, чтобы чувствовать, что он рядом, что всё это по-настоящему. Чтобы понять, что они создали свой собственный мир, который был недоступен для Майли, как не доступен им был мир высшего света.*
«Быть, а не казаться» А Лили и старалась, душить гадкий липкий страх того, что будет, если Майли когда-нибудь узнает, что малышка Лола запускает розовые ногти в волосы их пай-мальчика, целуясь так, словно цепляясь за тоненькую ниточку счастья, кислотой выжигающего душу, что по собственной неаккуратности влюбилась в… Лили боялась, что Майли никогда не простит за это, не поймёт их собственный маленький секрет, Лили боялась, что Майли будет делить свою жизнь на двое всерьёз, а не в затянувшуюся шутку, что когда-нибудь их дружба сотрётся, и за неё уже нельзя будет зацепиться, а Майли-Ханна перешагнёт через них и теперь уйдёт окончательно… Лили старалась казаться. Сохранять дружбу. Но иногда просто хотелось быть — она давала слабину. Чтобы обнять украдкой перед кабинетом истории. Почувствовать тепло тела. Отменить традиционный пятничный шоппинг и проваляться дома у Оливера целый день.*
Десятки самолётов стояли на взлётной полосе, холодно освещённые лунным светом. Шёл мелкий снег, в прочем, сразу тающий. Майли, высокая и странно истончившаяся, последний раз обернулась, чтобы помахать и улыбнуться через толстое стекло аэропорта, поспешила подняться на борт. Лили колотило изнутри, она упала на колени. Билась в безмолвной истерике — бледная, почти белая, молчаливая и важная, смотрела за дымчатый горизонт. Оливер обнял её, прижал к себе, как если бы мог навсегда спрятать, сказал: «Можешь не сдерживаться, ничего страшного. Вот увидишь, Майли о нас не забудет, будет писать… Правда же, Лили?...» Первые, крупные, горячие слёзы, упали на тыльную сторону его ладони, такая горькая мимолётная тоска, странная близость момента, а следом — ещё. На руки, на колени, на бабушкин вязаный свитер. Лили плакала, стиснув зубы и не всхлипывая. Оливер гладил её по спине, целовал в затылок, в висок, в мокрые глаза. Целовал, пока Лили не вздохнула глубоко и с судорогой, пока не сказала: — Ладно, ладно. Пойдём домой, Олли. Твоя мама будет злиться, если будет ждать нас ещё хоть секунду. И кстати, не поможешь починить почтовый ящик? Она вытерла слёзы пальцами, задышала, раскрылась. Оливер не расцеплял руки до самого её дома. За всё время Майли не написала ни одного письма.*
Воспоминания прошлых лет всё ещё крутились у Лили в голове, но… — Лили? Оливер поднял голову, сонно моргая, пытаясь проснуться. Он всё ещё лежал поверх неё, окружая в пламенное кольцо рук. — Ты точно с ума сошла, сейчас только половина седьмого утра, Лили! Он нахмурился, всё ещё выглядя растрёпано и заспанно, перекатился на другой бок, загребая её одной рукой, повалил рядом. Сзади шумно задышал в шею, зарываясь носом в волосы. — Ты похожа на клубничный пирожок, Лили. Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя. Она улыбнулась, чувствуя приятное тепло, разливающееся по всему телу, поджала ноги к животу, откинула голову назад. Оливер распахнул глаза, резко сел, недоверчиво-серьёзно посмотрел на неё. — То есть, ты не будешь спорить со мной час, кто кого больше любит? — Ага. Лили повернулась к нему, закутанная в белую простынь, расцелованная первыми лучами. Сотни тысяч солнечных пятен, теперь отражались на его коже, закручивали причудливые узоры, отливали золотым, путаясь в чёрных волосах, делая их горящими в утреннем мареве, а за спиной вспыхивало рассветное рыжее солнце, обволакивая розово-оранжевым теплом… Лили улыбнулась.