Отпустить и проститься

Его высочество Се Лянь встревоженно смотрел на Цинсюаня, а Цинсюань не знал, куда деть глаза. Никто, пожалуй, не понимал, не мог понять, почему это так важно: позаботиться о себе самому. Собиратель цветов из-за спины его высочества косился с сочувствием, но не вмешивался. — Я в порядке, — повторил Цинсюань. — Со мной все хорошо. Он поудобнее оперся на костыль. — Входите. У нас не очень тепло, зато чисто. Чай будете? Вина нет, уж простите, ха-ха... — Будем! — заверил его высочество Се Лянь. — Я хотел принести вам еды, но мы торопились, поэтому не успели, так что это вы нас простите... Дело довольно срочное. — Вот и хорошо, — сказал Цинсюань, не уточняя, что именно было хорошо. Стряпню его высочества им с... с господином Хэ довелось попробовать всего раз, но этот раз не забудется теперь до края могилы. — Входите. На гостей никто не обратил особенного внимания. Цинсюань отнюдь не первый раз звал кого-то в заброшенный храм: погреться ли, поесть, переночевать, выслушать... Привыкли. Он тоже привык, что может просто помочь — чем получится и что сможет отдать, а не выслушивать через слово, что он опять общается не с теми людьми, отдает даром то, что можно продать, и вообще ведет себя глупо. Его высочество заглядывал нечасто. Наверное, им с Собирателем цветов было очень хорошо вдвоем, и они торопились добрать, догнать годы, которые были не вместе. И все же его высочество не забыл Цинсюаня, а небесные чиновники, которые так любили его праздники, его добродетели и выгоду от его дружбы — забыли. Каждый раз его высочество спрашивал: давайте мы заберем вас в Призрачный город, давайте вылечим... В этот раз не спросил. Цинсюань понимал, почему: выглядел он, наверное, — краше в гроб кладут. Кошмары приходили каждую ночь; он почти перестал спать и не подходил к воде, боясь не столько за себя, сколько за то, что если затаившееся в волнах прицепится к нему, то может пробраться в храм и навредить людям. Цинсюань ушел бы — но не знал, куда идти и не станет ли хуже. И главное — не будет ли хуже его людям, если уйти. Он был рад видеть его высочество Се Ляня. Рад его спокойной улыбке, рад смотреть, как они с Собирателем цветов обмениваются короткими улыбками, как чуть заметно касаются друг друга. Хорошо ведь, когда кто-то счастлив и кому-то хорошо. Гости устроились у огня. Цинсюань присел напротив на низкую скамейку — ее сколотил Ю, потому что «невозможно смотреть, как ты возишься». Подладиться с ногой все никак не удавалось. — Так что у вас за дело? — Восточное море, — сказал Собиратель цветов. — Я обычно не трогаю воду, не моя вотчина. Но с моря пару раз приходила большая волна, чуть не смыло пару деревень. И то, что там чувствуется... Происходит неспроста. Сначала мы хотели спросить тебя. Цинсюань помолчал. — Я... вижу сны, — он опустил взгляд на собственные босые ноги. — Про воду. И про смерть. Он не стал уточнять, что видит лицо брата и слышит его шепот. Его высочество протянул руку и коснулся ладони. — Значит, все неспроста и вправду. То, что мы чувствуем, имеет смысл. Ваше... Он запнулся и нерешительно посмотрел на Цинсюаня. — Зовите просто по имени. Или старина Фэн, все так делают. Фэн как ветер. Имя ему не принадлежало, конечно, и теперь почти не звучало. Но Цинсюань хранил его и мысленно называл себя так. Он, конечно, скучал по вольному ветерку в ладонях, по веселой и грозной силе, такой покорной и послушной, потому и взял прозвище. Но взрослое имя ему когда-то дал брат. Он плохо умел выдумывать, поэтому просто прибавил к детскому «Сюань» любимый цвет, заплел и заколол волосы во взрослую прическу и раз и навсегда выкинул девичью юбку. Это братик Уду впервые произнес — «Цинсюань». И как же теперь было забыть и отказаться? Его высочество кивнул. — Буду звать по имени. Цинсюань, нам нужна ваша помощь. Сможете оставить ненадолго храм и людей? — Именно ненадолго. Зима скоро, нам надо готовиться. Но если в море беда и я могу помочь, то я помогу. Просто могу я теперь немного, сами понимаете, ха-ха... Признаваться в собственной беспомощности было неприятно. Одно дело — такие же смертные, и другое — небожитель и один из Бедствий, которые пришли за помощью и надеялись на него. На что тут теперь, спрашивается, надеяться? И все же они пришли к нему. Пришли, не зная, что ему самому плохо, пришли, чтобы позвать. Его высочество и Собиратель цветов переглянулись. — Еще одно. Нам... нам нужно спросить Хозяина черных вод. Нужно, чтобы вы отправились к нему с нами. Цинсюаню показалось — его окатили ледяной водой. Он так старался вспоминать пореже. Поменьше думать о том, кто был господином Хэ. С кем он разделил большую часть своей жизни — его жизни — и кого умолял о смерти. Господин Хэ, Хозяин черных вод, сказал — исчезни из моей жизни, и ты больше никогда меня не увидишь. Можно ли после такого показаться на глаза? Можно ли вообще показываться ему на глаза, если все самое страшное в жизни господина Хэ случилось потому, что Цинсюань существовал? — Он не захочет меня видеть. — У нас нет выбора. Если это связано с вами обоими, мы должны поговорить с ним, — сказал Собиратель цветов. — Вам не стоит его бояться. — Я не боюсь, я просто... Не боюсь. Я готов. Он не был готов, но не знал, как объяснить. Собиратель цветов веками знал его вину и молчал о ней по просьбе господина Хэ, а его высочество Се Лянь ничего не знал, зато многое успел увидеть. Они поймут, наверное, что господин Хэ не простил, такое не прощают, но как объяснить, что у самого внутри не страх, а... Цинсюань понял, что и сам толком не может осознать, что это. Не страх, потому что он давно устал бояться и шарахаться от теней. Хотел бы — убил, но его отпустили, ему отдали веер, отпуская совсем, но ни видеть, ни разговаривать с ним господин Хэ не желал. Не простил, но отпустил жить своей жизнью — это уже немало. Только грызло изнутри — ну и как теперь показаться на глаза? — Разговаривать будем мы, — сказал его высочество. — Вы просто слушайте и стойте за нами. Он ничего вам при нас не сделает. Отблески огня сложились на лице его высочества странной причудливой маской. — Я верю. Я готов. Я понимаю, что по-другому нельзя. Цинсюань чувствовал, что его «я готов» вряд ли могло обмануть его высочество — тот был очень чутким и проницательным. Но выбора все равно особенно не было. Иначе они не пришли бы — понимая, что он не откажет, даже если страшно, если не хочется и если только выходит, что думать, как же сильно виноват перед... перед господином Хэ. — Хорошо. Тогда идемте. Его высочество помог Цинсюаню подняться. Цинсюань не просил и не хотел этого, но от его высочества так и веяло виной. Отловив ближайшего мальчишку, Цинсюань велел ему передать всем: он вернется. Сходит с господами по делу и скоро вернется назад, он никого не бросает. — Божественные господа обидели старину Фэна, лучше пусть старина Фэн не пойдет, — буркнул тот, но умчался передавать. Цинсюань никогда ни в чем не обвинял Небеса или кого-то из бывших приятелей, но нищие отчего-то все равно крепко их недолюбливали. На их молитвы, конечно, мало кто откликался, даже Повелительница Дождя слушала скорее крестьян, чем просто обездоленных, а эти люди оказались не нужны ни Небесам, ни земным владыкам. Разве вот только — ему... Поэтому права не вернуться у него не было. — Теперь можно. Собиратель цветов достал свои кости, и его высочество Се Лянь потянул Цинсюаня за руку. — Шагнем вместе. Тогда мы вас не потеряем. Им в спины вперились внимательные глаза; Цинсюань чувствовал чужие взгляды, даже не оборачиваясь. По нему они скользили встревоженно и почти ласково: вернись, вернись, вернись к нам. Так даже лучше. Они разберутся, он перестанет видеть кошмары и терзаться по ночам, перестанет быть такой обузой для тех, кого должен защищать, а посмотреть в глаза господину Хэ и еще раз попытаться попросить прощения... не такая уж высокая цена. Вернуться, когда тебя ждут, всегда легче. Цинсюань думал — они перенесутся к порогу мрачного дома на острове, но кости отправили их на берег моря. Пахло водорослями и гниющей тиной; сколько хватало глаз — волны будто нахлынули далеко на сушу, а потом отступили, оставив обглоданные водой ветки, окатанные камни и изломанные останки причала, лодок, порванные сети... — Просто так мы не пройдем, — объяснил Собиратель цветов. — Он усилил защиту. Я могу ее сломать, но это займет время, которого у нас нет, и силы, которые нам стоит поберечь, пока мы не поняли, с чем столкнулись. — Полетим? — спросил Цинсюань. Последний раз, когда ему приходилось вот так летать над водой, он сидел на лопате, а не стоял на мече, и лопатой управлял тот, кому он безоговорочно, всецело и безоглядно верил. — Троих Эмин не унесет. Поплывем. Здесь была деревня, а при ней кладбище... и деревня небогатая. Найдем деревянный гроб, нам подойдет. Его высочество отчего-то покраснел. Цинсюань подумал, что, наверное, ничего не хочет об этом знать. Искать гроб Собиратель цветов отправился в одиночестве. Они с его высочеством обменялись короткими взглядами — наверняка и в сети духовного общения тоже чем-то обменялись, — и демон ушел, оставив их на берегу. — Сань Лан просто боится, не встретим ли мы опасность, — объяснил его высочество. — Здесь была не совсем обычная буря, поэтому прежде, чем идти на кладбище всем вместе, он бы хотел кое-что проверить сам, а я не хочу его волновать. Вам тоже не стоит рисковать, вы ведь смертны. — Я не пойду, я знаю, что нельзя. Признавать слабость перед Непревзойденным было почти не страшно. Цинсюань прекрасно понимал, что если с ним сейчас не поделятся духовной силой, проку от него и правда будет немного, хоть с веером, хоть нет. Почему Собиратель цветов хотел защитить его высочество, было понятно, ну а его самого просто не было смысла подвергать опасности. Он неловко сел на мокрый песок и уставился на море. Вода сейчас была спокойна. Медленно катились волны, с шелестом набегали и плескали прочь — будто не они разнесли берег на час пути в глубину. Мирная, тихая, такая ласковая вода — не прозрачно-синяя, зеленовато-мутная после недавней бури, но все же спокойная и смирная. Брат тоже умел быть ласковым и мирным, просто таким его почти никто и никогда не видел. Но Цинсюань очень хорошо помнил теплые надежные руки, в кольце которых отступали все страхи, помнил ловкие сильные пальцы, разбирающие ему на пряди непослушные волосы, помнил серьезный взволнованный голос и «мы с тобой остались одни, но я всегда буду с тобой, Сюань-эр, я тебя защищу, веришь?». Сколько времени ни прошло, а вспоминать — все еще резало ножом по сердцу. — Отдохните, — сказал его высочество. — Я пойду проведаю Сань Лана. Скоро вернусь. Может, он решил проявить деликатность, заметив, что Цинсюань еле сдерживает слезы, а может, ему просто захотелось побыть с супругом. Стоило бы, наверное, поддержать разговор, но Цинсюань слишком устал. Незаметный для небожителя переход через кости словно высушил его, а день начинал клониться к вечеру, и сил делать вид, что все хорошо, почти не осталось. Его высочество Се Лянь наверняка и понимал, и сочувствовал, просто делиться не хотелось. Ни с кем. Проводив взглядом его высочество, Цинсюань прикрыл глаза. Сейчас, посидеть так несколько мгновений, и... Он снова бежал по темному лесу, покрывавшему остров в Черных водах, а голос гнал и гнал его вперед. Ты один. Ты ничего не заслужил. Тебя настоящего, жалкого, беспомощного, бесполезного, никто не полюбит, потому что любить тебя не за что. Те, кого ты любил, мертвы или ненавидят тебя. Ты ошибка. Я знаю, хотел крикнуть Цинсюань, я знаю, что это правда, я не боюсь ее, но у него не было ни голоса, ни сил. Он вспомнил, что нога неправильно срослась и бежать нельзя — и тотчас же упал лицом в ручей. Вода была ледяная, темная и липкая; пытаясь подняться, Цинсюань снова и снова оскальзывался на камнях, пока не выбился из сил. Надо бежать, здесь быть нельзя — мысль подгоняла его, и он пополз по ручью, не вставая, пытаясь выбраться на берег. Струя воды хлестнула его по спине, пригнув к самой водной глади. Вместо собственного лица оттуда смотрел брат — чуть более строгие и гармоничные черты, чуть сильней вразлет брови, чуть четче скулы; все то, что отличало его, такого похожего, и делало более красивым. Цинсюань бы под страхом смерти не перепутал собственное лицо и его, даже искаженные дрожащей водой. «Ты меня предал, — прошептал брат. — Ты не принял мою жертву. Я спас тебя, а ты меня предал. Как ты посмел?» «Я не предавал тебя! Уду, братик, нет же!» Голос не вернулся, а мысль его не услышали. Струи воды снова хлестнули — по лицу пощечиной, по переломанной руке, заставляя упасть на камни, а потом водяные пальцы стиснули его шею, как тогда, как в последние минуты жизни брата, и передавили дыхание. Я сейчас умру, подумал Цинсюань, и не вернусь, не выполню обещание. Нет. Нельзя. Он отчаянно рванулся прочь, но в уши ударило «Ты меня предал!», и хватка на шее стала сильнее. Чем сильнее он вырывался, тем больнее сжимались водяные пальцы; в глазах потемнело, и показалось, что сейчас все закончится. И боль исчезла. Цинсюань открыл глаза — над ним склонился встревоженные его высочество Се Лянь, за спиной которого маячил Собиратель цветов. Глубоко вдохнув соленый морской воздух, он закашлялся, и чужие руки тотчас подхватили его под спину. — Как вы? — спросил его высочество. — Со мной все хорошо. Простите, наверное, просто задремал. Я готов идти. Ухватившись за протянутую руку, Цинсюань неловко встал. Его трясло крупной дрожью, а шею саднило, но нельзя же было попросить подождать, пока он плохо себя чувствует, как какая-то капризная молодая госпожа. Ничего. Всем снятся кошмары, а его высочество видел столько крови и грязи, что жаловаться ему ну совсем уж непозволительно. Его высочество с подозрением уставился на шею Цинсюаня, и тот поплотнее запахнулся. Ханьфу на нем было с чужого плеча и великовато, зато почти без дыр и материя плотная, хоть кутайся. Правда, теперь вся одежда насквозь промокла — Цинсюань сполз с камня, на котором сидел, в оставленную приливом лужу... ...Никаких луж на песке не было, когда они пришли. Вода выплеснулась из его кошмаров и пришла за ним. Глупости. Нет. — Гроб готов, — сказал Собиратель цветов. — Вам только придется потесниться. Он тоже косился на шею Цинсюаня. Самому ему ничего видно не было, зато на руке, и без того безвольно висящей, медленно проступали синеватые пятна. Будто от слишком сильно сжавших плоть пальцев.

***

Чужое присутствие Хэ Сюань почувствовал почти сразу. Сначала примчались драконы-вестники: граница нарушена, сюда кто-то плывет. Потом — голодные гули, которым не досталось сладкой плоти: гости оказались умные и плыли в гробу. Хэ Сюань послал навстречу течение. Пусть их смоет в Восточное море или еще куда-нибудь подальше. У него не было сил ни видеть кого-то, ни разговаривать, ни даже убить и сожрать. Звенящий в ушах хор то умолкал, то звал снова. Как только истинные небожители жили с этим — конечно, он сейчас слышал молитвы, возносимые троим, и все равно, даже если представить только треть... Слишком много. Невидимые руки все тянулись и тянулись, хватали за ворот, вцеплялись в шею — он отдирал чужие пальцы, закрывал уши, но шепот проникал до самого сердца. Все время вспоминалось, как нелепый бестолковый Повелитель Ветров выслушивал и старался выполнить все просьбы, какие мог. «Убери воду. Нам нужно поговорить, и я все равно не сверну». У Хуа Чэна всегда хватало сил пробиться в сеть. Хэ Сюань никого не ждал и не хотел слышать, но вслед за магическим барьером сломили и его защиту разума. «Я сплю». «Нет, не спишь. Убери воду, если не хочешь стать должен еще больше. Твоя большая волна ушла к берегам. Небожители пока не прознали, откуда она пришла, но они выяснят. Мы хотим разобраться и помочь». Хуа Чэн просил, только если ему самому было что-нибудь нужно, нужно так, что проще выходило договориться, чем прийти и взять. Им двоим договариваться обычно удавалось без труда, да и делить было нечего. По крайней мере, обычно. Что ему могло понадобиться сейчас, Хэ Сюань не понимал. Видеть не хотелось никого, он чудовищно устал — устал сопротивляться голосам, устал слушать, но не мог даже зарыться на дно и заснуть. И вдобавок теперь пришел старый приятель, который не то что в ил зарыться не даст, а вообще вздохнуть спокойно, потому что ему приспичило. Иначе не приходил бы. «Ладно. Я уберу воду. Но и вы убирайтесь побыстрее». В побыстрее Хэ Сюань не особенно верил. Надеялся только, что Хуа Чэн выяснит все, что хотел, и в принципе исчезнет с его острова лет этак на сотню, а лучше подольше. Он усилил защиту, но от слов и видений это не помогало. Веер Повелителя Вод оказывался то тут, то там, грязный и изломанный. Голова, по счастью, лежала смирно, но как ни перекладывай, всякий раз смотрела ему в глаза. Отворачивая ее, Хэ Сюань почему-то вспоминал не свой триумф и не горячую кровь на руках, а отчаянные слезы и крики Повелителя Ветров. Одно хорошо — с усиленной защитой острова Хуа Чэн не мог ввалиться без предупреждения и был вынужден плыть как все, по воде. В гробу, раз уж не хотел отправиться на дно. Почему-то эта мысль веселила — не настоящей радостью, а горькой усмешкой: не тебе, мол, одному, приходится непросто, не ты один чувствуешь себя идиотом. Оставаясь невидимым, он вышел к берегу. Если повезет, то Хуа Чэн быстро задаст свои глупые вопросы и исчезнет прочь. Ему не повезло. Хуа Чэн прибыл не один. Гроб развалился, едва путешественники сошли на песок. Они и доплыли-то, наверное, только на духовной силе — и потому, что Хэ Сюань обещал не трогать и сдержал обещание, отвел течение и отозвал своих драконов и рыб. Они остались стоять на песке среди досок, Непревзойденный демон, его личное божество — и Цинсюань. Как кому-то могло прийти в голову притащить его на остров, Хэ Сюань не знал. Его лицо осунулось и побледнело, щеки ввалились, и он озирался по сторонам так затравленно, что Хэ Сюань чуть не вылез навстречу не дожидаясь, пока они дойдут до его дома. Зачем Хуа Чэн решил привести с собой смертного, который и сам себя-то не может защитить? Цинсюань опирался на свою палку, держался у Се Ляня за спиной и обшаривал взглядом кусты. В прошлый раз Хэ Сюань его сюда не приводил, чтобы не пугать еще сильнее. Он надеялся до последнего, что Цинсюань передумает. Скажет, что брата нельзя простить. Тогда можно было бы оставить его где-нибудь в мире смертных и больше никогда не видеть. Но он цеплялся за свой драгоценный светлый образ старшего брата, рыдал от страха и заблудился в лесу. Сейчас Цинсюань кроме своей палки ни за кого не цеплялся. От него веяло почти таким же страхом, но он не плакал и не дрожал. — Нам в глубину, — сказал Хуа Чэн. — Кости здесь не подействуют, этот затворник хорошо защитил остров... от меня. Придется идти пешком. — Я справлюсь, — сказал Цинсюань. Он улыбался, но улыбка была насквозь фальшивая, странно, что Хуа Чэн не понял. А может, и понял, просто не обратил внимания. Хэ Сюаню казалось, Цинсюань теперь будет до конца жизни вспоминать его в кошмарах. Не сможет посмотреть в лицо и если увидит — шарахнется прочь. Но отчего-то, взяв в тот раз веер, наполнившись духовной силой, он повернулся и посмотрел — отнюдь не на Хуа Чэна. И сейчас зачем-то пришел. Он должен был сидеть среди своих бродяг и заниматься всякими важными бродяжьими делами — искать, чего б сожрать, например. Но он был здесь и шел за Хуа Чэном и Се Лянем, цепко осматриваясь, измученный, напряженный — но не сломанный страхом. Его что-то тревожило, но не остров. И не то, что Хэ Сюань незримо следовал за гостями. — Мы только поговорим, — повторял Се Лянь. — Он не тронет вас, не думайте. — Я вовсе так не думаю, — отвечал Цинсюань, не объясняя, о чем он — о том, что верит в защиту Се Ляня, или о том, что верит: Хэ Сюань не станет причинять ему еще больше вреда, кроме того, что уже успел. Его не переспрашивали, что Хэ Сюаня совсем не удивило: никогда Хуа Чэна не волновало что-то кроме него самого и его драгоценного наследного принца. Им обоим было все равно, конечно, каково Цинсюаню вернуться. Впрочем, ему тоже было совершенно все равно. Слушаясь хозяина, лес расступался перед гостями. Хуа Чэн вздернул бровь, но промолчал; что бы он ни подумал — решил оставить мысли при себе. Хэ Сюань смотрел, как Цинсюань неловко двигается, и велел тропинке лечь ровнее. Чем быстрее они дойдут, тем быстрее уберутся вон, так ведь? Он встретил их у дверей. Глядя под ноги, перегородил проход, кожей чувствуя взгляд Цинсюаня. Человеческого облика Хэ Сюань принимать не стал. Лицо «Мин И» всегда было его собственным, лицом молодого господина Хэ, студента Хэ, заключенного Хэ, мстителя Хэ. Лицо Хозяина черных вод было бы не отличить — если бы не удлиненные острые уши, не серая кожа и не горящие в темноте желтые глаза. — Чего вы хотели? — Поговорить, — Хуа Чэн вошел, отодвинув его плечом. — Друг мой Черная Вода, ты живешь рядом с Восточным морем. Расскажи, что ты видел. Кого, если угодно. Хэ Сюань пожал плечами. — Никого. Ничего. Теперь вы уйдете? — А цунами? — Это я. Охотился, не рассчитал силу. Он встал на пути Хуа Чэна, не позволяя пройти дальше. Се Лянь стоял в дверях, Цинсюань выглядывал из-за его плеча. — Это не ты. Послушай, пока только я понял, что что-то не так. Скоро поймут Небожители. Они уже встревожены. И они придут сюда. — Пускай приходят. Я прекрасно умею их убивать. Он ощерился, глядя Хуа Чэну в лицо. И все же заметил, как побледнел Цинсюань. — Что там, Черная Вода? Что в Восточном море? Чего ты так боишься? — Я не боюсь! — выкрикнул он в ответ. Получилось неубедительно. — Тогда скажи, что там. — Я... Так. Ладно. Вы можете войти. Хэ Сюань жил здесь так мало, а когда жил — то в основном спал, что для приема гостей дом приспособлен не был. Он вообще не был приспособлен для жизни, мертвому ведь это ни к чему. Живым здесь вряд ли хотелось находиться, особенно тому, кто просил о смерти в этих самых стенах. Туда, где сейчас стояли урны с прахом, и туда, где раньше в стену уходили цепи, Хэ Сюань их не повел. Выбрал ту комнату, что посветлее и почище, не пропитанную сыростью; он сам чаще уходил в спячку именно здесь. На полу лежали подушки и покрывала, богато расшитые и очень старые — добыча с корабля. Гости расселись. Хэ Сюань ждал, что Цинсюань спрячется за спину Се Ляня, но он, наверное, слишком устал и опустился на ближайшую подушку, вытянув ногу. — Я скажу про Восточное море, если вы расскажете, зачем вообще пришли. Хуа Чэн и Се Лянь переглянулись. — Расскажешь, Сань Лан? Я боюсь напутать. Ага, мрачно подумал Хэ Сюань, вы еще и не договорились, про что стоит рассказывать, а про что нет. Опять вранье. Впрочем, никто не сравнится во вранье с Небесами. Хуа Чэн хмыкнул и заговорил, не глядя ни на своего драгоценного принца, ни на Хэ Сюаня. — Здесь что-то не так. Что-то охотится на рыбаков, что-то, что появилось совсем недавно. На Небесах нет Повелителя Вод, как и Ветров, как и Земли, некому сходить разобраться. Ближе всех к Восточному морю — ты, как и к воде. Гэгэ решил, что если кто-то что-то может знать — то только ты. Я с ним согласен, поэтому мы здесь. То, что происходит в Восточном море, связано с водой и с тобой. Скажу тебе прямо: ты убил Ши Уду. Ты забрал у Повелителя Вод его последнюю жизнь и вырвал его из круга перерождений. Убить небожителя, да еще такой силы, — это, знаешь ли, незамеченным и без последствий не пройдет. Так что мы хотим спросить — что происходит. Что ты знаешь. — А этого, — Хэ Сюань кивнул на бледного Цинсюаня, — зачем привели? Я, кажется, ясно сказал, что видеть его больше не собираюсь. Я знаю, что его высочество смотрел его глазами, так что вы это слышали. Се Лянь и Хуа Чэн снова переглянулись, но ответить никто не успел. Цинсюань поднял голову и заговорил первым. — Потому что первые ниточки привели их ко мне. Мне очень жаль, господин Хэ, что вам снова приходится на меня смотреть, но я обещаю исчезнуть, как только мы поймем, что происходит. Люди гибнут, а Небеса не вмеш... — Мне нет дела, куда ты там исчезнешь, — оборвал его Хэ Сюань. — И кто там гибнет. Что за ниточки? — Я вижу кошмары. О воде. Не о господине Хэ. У... у воды лицо моего брата, — он отвел взгляд. Грязные спутанные волосы свалились ему на лицо. Какой же ты ублюдок, Ши Уду, и как можно было бы посмеяться: умер, навсегда, насовсем, но даже так не даешь жить своему драгоценному братцу. Да даже если это не ты... Хэ Сюань понял, что рассказывать ничего не станет. Ни о голосах, которые зовут его, ни о лицах из собственного кошмара. Если Цинсюаню тоже страшно — но ему-то с чего, зачем кому-то мог понадобиться глупый смертный? — тогда он не сходит с ума. А если он не сходит с ума, то у него есть враг, и врага можно победить и сожрать — как тысячи демонов до того. — И вы все решили, что Уду переродился как демон, что ли? Собиратель цветов, но мы с тобой почувствовали бы, если бы из горы кто-то вышел. Почувствовали бы другого Непревзойденного. Все просто — вода ничья, я пытался ее подчинить, но она слишком долго пробыла под властью Уду. Что до кошмаров у... — он кивнул на Цинсюаня, — то он навоображал себе невесть что. Все. Теперь вы уйдете? Цинсюань почему-то не обиделся — смотрел из-под ресниц внимательно. На него, Хэ Сюаня, не на спутников, которые примолкли, переглядываясь, и наверняка обсуждали, что же делать, в сети духовного общения. — Ладно, — сказал наконец Хуа Чэн. — Теперь мы уйдем. Я не знаю, как тебя убедить. — Можешь воспользоваться своими костями, я уберу защиту. Хуа Чэн поднял бровь. Свое «так не терпится от нас избавиться?» он, к счастью, придержал при себе. Хэ Сюань встал — не для прощального поклона, а просто так — не сидеть, пока они поднимаются и уходят. Он и без того чувствовал себя слишком уязвимым. А Цинсюань вдруг шагнул к нему — нелепо, дерганно, без своей палки, которая так и осталась на полу, — и отвел в сторону ворот его ханьфу. Рука у него была теплая и не дрожала — как сотни лет до этого дня, Хэ Сюань знал это тепло, эти пальцы на коже, потому что за сотни лет его тысячи раз брали за руку, обнимали, прижимаясь, на него набрасывали новые парадные одеяния («нет, Мин-сюн, стой спокойно, я все сделаю сам!») и расправляли ворот, вот так же проезжаясь пальцами по шее, ему вдевали в уши серьги, и это было щекотно и странно. Только сейчас — ясный лучистый взгляд, глаза в глаза — и собственная открытая шея. Хэ Сюань перехватил его руку, вырвав судорожный вздох, — ну конечно, это же та, что плохо срослась, это, наверно, больно, — но было поздно. И Хуа Чэн, и Се Лянь, разумеется, увидели, следы на шее — от тех, кто хватался за него во сне. Кто душил его так, что он едва не вспомнил, как дышать живому. — Вы тоже видели эти сны, господин Хэ, — негромко сказал Цинсюань. Свободной рукой он отвел собственный ворот. Ярко, так ярко вспомнилось, как Уду сжимал шею младшего брата, как отчаянно рванулся из его рук Цинсюань, как закричал Уду мгновением позже, когда Хэ Сюань оттащил его прочь и вырвал руки из плеч. На молочно-бледной коже такие же синяки расцвели тотчас, а потом глупый, бесполезный, бессмысленный Цинсюань сквозь слезы умолял о смерти. Хэ Сюань разжал пальцы — и тотчас увидел под собственной рукой отпечатки чужой. То, что приходило к Цинсюаню, тоже схватило его, наверняка причиняя боль. — Я тоже видел сны, — согласился Хэ Сюань. — Ну вот, — улыбнулся Хуа Чэн, — теперь другой разговор. Может, все-таки расскажешь все с самого начала? Хэ Сюань рассказал. Не вполне все — ни о веере, ни о голове Уду он упоминать не стал, зачем бы. Рассказал о голосах, взывающих к мертвым Повелителям. О воде, которая так плохо слушалась. О Восточном море, которое волновалось. О тех, кто потянулся к нему во сне, хватался, кричал и сжимал шею. — Нам пока нельзя спать, — сказал он. — Если за нами что-то приходит, оно приходит во сне. — Цинсюань не сможет не спать, — возразил Се Лянь. — Смертные долго не продержатся. Нужно отправиться в Восточное море как можно скорее. Нам втроем. Промолчать Цинсюань, конечно, не смог. — Я могу не спать еще долго, ваше высочество, я недавно отдыхал. И... если есть хоть какой-то шанс, что там... что мой брат... Я тоже поплыву. Хэ Сюань понял, что все они смотрят на него — будто это за ним должно было остаться последнее слово. — Мне нет дела, поплывешь ты куда-то или нет. Но на моих драконах мы не сможем подплыть незаметно, на мечах тоже не подлетим. Там буря. И то, что там прячется, будет настороже. Можно попытаться подплыть тихо и украдкой, но тогда нам придется строить гроб. — Не в первый раз, — пожал плечами Хуа Чэн. — Справимся. По крайней мере, справляться они с Хуа Чэном ушли вдвоем. Оставив Цинсюаня под присмотром Се Ляня. Хэ Сюаню показалось — он никогда еще не ненавидел ни свой долг, ни Хуа Чэна так сильно.