Подлец!

      Я наблюдаю за ним в ДК уже на протяжении месяца, на постоянной основе. И я точно знаю что он приметил, как я, точно противная муха, назойливо маячу у него перед глазами. Он ломается, но взор свой на меня не поднимает. В сотый раз убеждаюсь в том, что он делает это специально. Точно мне назло.       Иногда я позволяю себе задержать свой взгляд на нем чуть дольше обычного, делаю вид будто просто задумался и не соображаю куда смотрю. Сразу примечаю его приглушенную реакцию - слегка поджимает аккуратные губы, а брови настойчиво ползут к переносице, выражая презренное недовольство. Но в ответ он никогда не смотрит. Забавный он.       Он даже не поменялся за столько лет. Повадки те же, все те же клетчатые рубашки. Ходит ссутулившись, все так же худ и бледен. Лишь какая-то странная щетка появилась над его верхней губой. Но признаюсь честно, щетка эта несомненно ему шла.       Он избегает меня. Делает вид, словно меня нет совсем, а имя мое и отчество, что слышит он из уст других преподавателей - точно белый шум спортивного телеканала на побитым жизнью советском телевизоре. Ведь для него давно не существует ни малейшего смысла ни в моем имени, ни в моем внезапном появлении в его жизни.       Безусловно, у него есть право на меня злиться. Я трижды, четырежды виноват перед ним. Признаюсь честно, время от времени, что я находился в Москве, совесть брала надо мной верх, загоралась, как спичка, но затем гасла. В душе я надеялся, что еще хоть раз в этой жизни мне будет суждено увидеть его, поговорить с ним... Это были голые, пустые надежды. Я так ничего и не предпринял, хотя множество раз мне подворачивалась такая возможность. Сама мысль о моем возвращении в Залещинск меня до невозможности пугала, казалась мне ничтожно глупой. Все нутро сжималось в неподдельном страхе каждый раз как я думал об этом. Ведь с этим ничтожным городом связаны те воспоминания, из-за которых я вновь ощущал себя болезненно уязвимым. Здесь прошла моя юность, здесь люди, которых я знал и любил... Здесь Аркадий.       Скорее всего, я лишь оправдывал себя. Ведь на деле я был обычным трусом, который попросту боится нести ответственность за собственные слова и действия. Я знал, что просто не пересилю себя и не смогу посмотреть Аркадию в глаза, знал, что справедливая совесть все равно одолеет меня, обрушит на меня весь гнев к самому себе, что таился во мне долгие годы.       И вот, я все же его повстречал... И даже через такой промежуток времени, я, словно крохотная влюбленная девчонка, трясусь каждый раз при виде его, а горло предательски обсыхает, и голос моментально куда-то испаряется. И не в моих силах сделать ничего, кроме как наблюдать за ним. И, возможно, верить... В то, что я для него тоже не просто радиопомеха, что я все еще что-то для него значу, хотя бы как тот, кто был ему дорог когда-то давно.       Я не знал как было на самом деле. А мне хотелось обсудить с ним это, поговорить о том что тревожило нас обоих, я хотел хотя бы суметь извиниться перед ним. Но для меня он всегда был нем, как рыба. Конечно, что ему до моих извинений? Они не сыграют погоды. Так много боли я причинил ему, он только научился жить без воспоминаний. И вот я - снова здесь, в Залещинске. Словно вновь рану расковырял - и корочку содрал, и больно вновь, и старые болезненные воспоминания опять сочатся гноем из болячки, которая и так заживала с превеликим трудом.       С улыбкой на лице вспоминаю день, как он заговорил со мной впервые за мое пребывание в Залещинске. Он что-то мямлил про свою Лилию, пытался угрожать электрошокером. Нет, Гурьев, меня ты таким не напугаешь. Лишь позабавишь. И даже порадуешь... Поговорили ведь наконец, пускай и таким спонтанным образом. Тогда я таки ушел, обронив холодное «Понял, отстал.» Понял, отстал... Но отставать уже не хотелось.

***

      На душе сталось тошно. Осознание своей никчемной значимости начинало меня душить, дышать становилось тяжело... Или это нехватка никотина в крови так сильно начала заявлять о себе.       Я стремительным шагом покинул здание и выудил из кармана джинс пачку «Премьера». Остановился на крыльце, потому что сил идти далее не было, ноги попросту не держали. Чиркнул зажигалкой, поднес огонек к сигарете, зажатой в зубах, смачно затянулся - и вот уже спокойствие едким дымом заполняет легкие, заменяя собой наэлектризованный тревожностью кислород. Вредная привычка, без которой я, увы, более существовать не могу.       Окидываю взглядом сигареты, лежащие в руке, теперь уже как влитые. Ухмыляюсь - даже спустя столько лет не изменяю своим традициям. В Москве брал только их, для меня они были буквально единственным напоминанием о том, кого я оставил здесь, в абсолютном одиночестве, в забытой всеми заднице мира, забрав какую-либо надежду на возможность светлого будущего... Ебаный ублюдок. Я.       Пронзительно скрипнула дверь. Нет ни малейшего желания поворачивать голову на звук, нет желания тушить сигарету, чтоб не начала бубнить завхоз в случае, если это вышла она.       Краем глаза я заметил, что вышедший остановился, точно застыв, как вкопанный, а потом звонко ойкнул, потому что открытая дверь больно вдарила. Я лишь хотел обернуться на звук, как то нечто пронеслось мимо, едва не сшибая меня с ног. Услышав ворчливое «подлец» я на автомате поднял взгляд. Он агрессивно упирался в сутулую и тощую спину Аркадия. Тот буквально бежал прочь от ДК, по пути потирая ушибленный бок.       Клетка на его рубашке въедалась в мозг, разжижая все его составляющие и заставляющая меня разжать руку, роняя на асфальт сигарету, дотлевшую уже до самого фильтра. Где-то глубоко в животе что-то болезненно, но одновременно с тем приятно ухнуло. Я азартно улыбнулся. Так я всего лишь подлец?