Точный расчёт

      Я влюблён в тебя со сто первого взгляда.       Хотя сначала ощущаю, пожалуй, только сочувствие и жалость. Кто-то утверждает, что можно влюбиться в плачущего человека сразу, от ушей до пяток, но мне это кажется сомнительным. В сопли и слёзы, в опухшее раскрасневшееся лицо, в чужие страдания?       Одно дело, если ты уже утопленник из «озёр этих глаз», и всё это второстепенно. Другое — когда вы друг другу — посторонние, чужие люди.       Честно, я даже сходу не замечаю тебя в твоём укрытии. В тёмном закутке под мёртво неподвижной, неусовершенствованной руководством школы лестницей.       Эта часть здания вообще практически заброшена. Чёрт их знает почему. Ограниченный бюджет, избыток учебных помещений? Как бы то ни было, я этому рад. И побыть один, и воспользоваться неучтённой лазейкой на крышу.       За всё то время, что пользуюсь этим ходом, дабы предаться одной из своих любимых вредных привычек, я вообще впервые встречаю тут кого-то. И замираю, щурясь в полумраке коридора и заталкивая пачку обратно.       Ясно, что ты глушишь рыдания, но я достаточно близко, чтобы тишина предательски расступалась куда охотнее.       Я вижу такую боль впервые. Кажется, её можно резать топором и продавать на развес. Ты весь из неё: в этой позе, сломанной где-то в центре, с побелевшими от напряжения пальцами, впившимися в плечи мёртвой хваткой, в сдавленном и жутком тихом вое.       Не знаю, что стряслось и могу ли чем-то тебе помочь. Я вообще чувствую себя так, словно увидел то, что не должен был. Кажется, если коснуться или позвать тебя сейчас, ты или окончательно обернёшься зверем, либо развалишься на куски. Остаётся только отступить обратно в оживлённый корпус, к суматошному движению лестниц и людей, оставляя тебя наедине с собой. Только с этого момента мысли о тебе преследуют меня неотрывно.       Я бросаю курить.       Говорят, ты не переносишь запах никотина.       Ты дерзкий и высокомерный. Даже с преподавателями. Ты можешь это себе позволить. Твой отец — большая шишка. Его проекты о выпуске новых смартстиков, альтернативном методе шифрования магических знаков и чипировании заклинаниями гремят по всем каналам.       А ещё — ты лучший на потоке. И уже не из-за родственных связей. К тому же, немного снисходительности тебе даже к лицу. Тем более что ты всегда знаешь, где поставить точку и промолчать. Ты холодный и расчётливый.       И этот образ никак не вяжется с тем воспоминанием из коридора.       Какой же ты на самом деле?..       — Длинная передача на Моррана. Кобаль. И Сигурд пропускает мяч. Неудачный пас начинает атаку «Ястребов»! Атака смещается на левый фланг… Тирольт. Скидка на Андерса. Открывается под передачу Янсен. Диагональ на МакКэллоу, выходит Андерс! Удар с дальней дистанции иии! Аут?..       Комментатор выглядит таким же ошарашенным, как и остальные игроки вокруг. А я… И думать ни о чём другом не могу, когда замечаю тебя там, на углу поля, на котором в свободное время мы без всяких магических приблуд гоняем в старый добрый соккер — который ученик по обмену со странным именем Айван называет футболом. В голову не приходит ничего лучше, чем направить мяч в твою сторону, привлечь твоё внимание. Я одержим этой идеей настолько, что осознаю, что делаю, с большим опозданием. И срываюсь с места так же бездумно, явно не успевая предотвратить возможный удар, но холодея от мысли, что ты пострадаешь от моей неспособности держать себя в узде. К счастью, хоть мяч и пролетает предательски близко, кажется, тебя он не касается.       Но я уже на взводе, уже взволнован до предела, потому и задаю тот самый, запредельно банальный вопрос: «Ты в порядке?». Ты поднимаешь на меня глаза цвета неба перед грозой, хмуришь брови, в своём извечно пасмурном, дурном настроении. Цыкаешь, отводя взгляд и сухо подтверждая, что для человека, которого намеревались убить футбольным мячом, вполне себе цел и невредим. Я действительно виноват. Потому рассыпаюсь в искренних извинениях, чуть ли не стелюсь перед тобой. Честно, я и представить не мог, что ты возымеешь надо мной такую власть, не обронив до этого и единого слова. Но она есть. Как мифическое приворотное зелье заставляет жадно ловить каждое движение, каждую мелкую деталь. У меня впервые есть уважительная причина бесстыже глазеть на тебя. Отчаянное желание продлить мгновение толкает на нелепые поступки. Я предлагаю угостить тебя мороженым в качестве искупления вины. И да, ты снова прожигаешь меня взглядом, который, несмотря на отличное осознание ошибки, заставляет электрические импульсы бежать по позвоночнику. Я весьма успешно изображаю из себя побитого щенка. И замираю, замечая появление в уголках твоих глаз едва заметных морщинок, смягчающих взгляд, и золотых смешливых искорок в грозовых облаках радужки, поневоле расплываясь в глупой широкой улыбке, глядя в ответ с безумной надеждой.       — И где только делают таких болезных… Что ж, я как раз свободен и сахар организму после стресса не помешает. Веди, снайпер, раз так настаиваешь.       И я хватаюсь за возможность, как утопающий за соломинку. Упрашиваю тебя стать моим репетитором, чтоб подтянуть оценки по требованиям родителей. Но, по правде говоря, вряд ли что-то может волновать меня меньше собственной успеваемости. Меня волнуешь только ты.       Словно нарочно в автобусе ты садишься на соседнее сидение, вынуждая меня как никогда остро чувствовать нехватку личного пространства между собой и кем-то ещё. Кровь стучит в висках и в духоте школьного транспорта становится совершенно нечем дышать. Я открываю форточку в отчаянной надежде на глоток кислорода. Ты же совершенно невозмутим, лишь едва морщишься, сообщая мне, что стекло стоит вернуть на место, как только я надышусь, потому что тебе дует. Я не знаю, как держусь до конца поездки.       Как только прибываем на место, обычная суета с установкой палаток, распределением обязанностей и прочим отлично переводит всё внимание на более привычные и обыденные вещи. Это ежегодная поездка — и в этом году все особенно воодушевлены тем, что нам, как скорым выпускникам, позволено провести последний кемпинг без надзора преподавателей.       Для тебя же эта поездка ещё и первая. Ты — переведённый ученик. Хотя никто толком не знает, почему же ты, почти закончив учёбу, переводишься в незнакомое место. Однако, когда я освобождаюсь и осматриваюсь вокруг в поисках тёмной макушки, нигде тебя не вижу. По-настоящему начинаю волноваться, когда и другие ученики не могут точно сказать, где ты. Отшучиваюсь, чтобы не поднимать панику раньше времени, пристально высматриваю проплешины в высокой траве вокруг площадки лагеря. И нахожу.       Иду по твоим следам до обрыва за полем. Вид изумительный, не считая того, как близко от края твоя узкая фигура. Ты слышишь шаги, оборачиваешься, твоё лицо — как всегда, грозовая туча. С тонкими изломами-молниями бровей. Но по глазам я вижу, что небо готово разразиться ливнем.       Ты насмешливо сообщаешь, что лишь хочешь проверить одну новую задумку отца и искать тебя совсем не обязательно. Но что-то в твоём голосе выдаёт фальшь. Я молчу. Я не знаю, что тебе сказать. Лишь пытаюсь удержать, хотя бы взглядом. Ты смотришь в ответ пытливо и насмешливо, впиваясь в моё лицо тёмным ледяным взглядом. И всё-таки предсказуемо срываешься. К моему облегчению, лишь в слёзы. С болью, с рокотом изливаешь всего себя. И смерть матери, и беспристрастную тиранию отца, всю расписанную и распланированную за тебя заранее жизнь. Таким, конечно, не удивишь. Но в отношении тебя мне важно все. Несмело и осторожно заключаю тебя в объятия, вынуждая сделать шаг навстречу, от обрыва. Ты позволяешь это, со всей искренностью ища утешения в этом жесте, пока бушует гроза.       Мы сидим у обрыва, а ветер за спиной тихо шуршит травой. Над пропастью во ржи… Я не слишком понимаю эту книгу, но описать это состояние могу лишь так. Ты вертишь в руках какой-то стебелёк, глядя одновременно и на, и сквозь него, лишь бы не встречаться со мной взглядом. Когда ты внезапно нарушаешь тишину снова, твой голос хриплый и ломкий, словно чужой, и такой же непривычный, неловкий вопрос:       — Любишь васильки? Мне нравится, как они пахнут.       Я оглядываюсь, замечая синие звёздочки в разнотравье вокруг. Цвет почти такой же, как у твоих глаз. Примеряясь, срываю цветок и с твоего молчаливого согласия вплетаю стебель в тёмные пряди, ловя проблеск редкой эмоции в твоём бездонном взгляде. Да. Мне нравишься ты.       Вся жизнь словно пронеслась перед глазами, когда я узнал, что в заложниках у бандитов, которых наш отряд силовиков выслеживал почти месяц, именно ты. Выяснилось, что твой отец доигрался, связавшись с преступной группировкой и став очередной их жертвой на пути к власти и капиталам. Тебя же держали в живых лишь чтобы добиться подписи наследника на документах о передаче компании третьим лицам.       — Мы на месте. Начинаем операцию.       — Вас понял. До связи.       На этом телепатический канал радиста штурмовиков прервался, и я первым нырнул в тёмный провал коридора. Активировав чип ночного видения, рванул дверь на себя, зная, что теперь нам поможет лишь эффект неожиданности и очень надеясь, что этого окажется достаточно.       Темноту прорезали вспышки зачарованных выстрелов, ругательства, вскрики. И затем всё внезапно стихло. По вновь прошившему мозги каналу капитан отчитывался о зачистке базы противника, о количестве пострадавших, а я всё вглядывался в сумрак помещения, отчаянно ища движение по ту сторону. Преступники не вели переговоров, не угрожали расправой над пленником… Что если они держали тебя не здесь? Или всё же тут, и ты тоже попал под обстрел?       Я передумал с сотню худших версий до того, как кто-то из наших смог врубить электричество, и удалось обнаружить скрытую дверцу в небольшое помещение, больше похожее на камеру.       Ты ничуть не изменился. И даже явственно потрёпанный вид не помешал тебе гордо вскинуть подбородок и смерить меня таким знакомым грозовым взглядом.       Я настоял на том, чтобы сопроводить тебя до дома. Втайне лелея корыстные эгоистичные мечты. Теперь, впервые с того момента, как ты сказал, что уезжаешь, я мог попробовать снова. Предложить тебе иной сценарий.       — Мне нужно кое-что тебе сказать. Если ты не против? — стараясь звучать уверенно, сказал я, остановившись у порога.       Ты сделал широкой жест рукой, позволяя пройти и уходя в комнату.       Когда я, прикрыв за собой дверь и собрав решимость в кулак, присоединился к тебе в гостиной, ты сидел за столом и что-то искал в ящиках. Но тут же поднял взгляд на звук шагов, пригвоздив меня к месту.       — Садись.       Вероятно, это всё же было приглашение, и я, стремительно теряя уверенность под твоим немигающим взором, присел на край софы. Но прежде, чем я успел открыть рот, ты сработал на опережение.       — Я знаю, что ты видел меня тогда.       Я непонимающе похлопал ресницами, только собираясь уточнить… Но не успел.       — Знаю, что ты намеренно запустил в меня мячом.       В мозгу постепенно, со скрипом складывалась общая картинка, но понимание не спешило меня озарять. И ты с усмешкой покачал головой.       — И что репетитор тебе ни к чёрту не сдался, тоже знаю.       Достав из стола небольшую записную книжку, ты встал, шагнул навстречу и сел уже совсем рядом, раскрывая её на странице старого календаря. Последнего года нашей учёбы, с яркими, цветными точками дней и карандашными метками на полях. Ты отмечал… дни наших занятий? Ты перевернул страницу. Посередине, в самом сердце Июня тёмно-синей звездой распустился засушенный василёк. Я поднял глаза лишь затем, чтобы столкнуться с удвоенным васильковым блеском на расстоянии дыхания.       — Я чертовски долго ждал твоего следующего шага.