Странности Всеволода Старозубова

Закутанный в мягкую тяжесть габардинового пальто, народный артист РСФСР Всеволод Старозубов расположился на заднем сиденье такси, полный самых радужных надежд. На коленях у него лежал чёрный дипломат, а в нём — страшно подумать! — паспорт с визой и билет. Валюты любимцу миллионов, правда, от социалистических щедрот перепало не так уж много, но какое это имело значение, если он летел на гастроли в саму Америку! От низа живота к горлу пузырьками шампанского поднималась волнительное предвкушение. Америка представлялась ему то абстрактным, как на картинах Поллока, буйством красок, то строгой геометрией Мондриана, в которую вплетались сполохи огней, отражения фар в блестящих витринах, запахи бензина и раскалённого асфальта, виски и кубинских сигар. В общем, распалённое артистическое воображение рисовало ему чёрт знает что. Водитель такси, темноволосый, средних лет мужчина в блестящем чёрном картузе, был явно настроен поговорить. — Вы кто по профессии будете? — спросил он, поправляя зеркало заднего вида. — Артист. Автор-исполнитель Всеволод Старозубов. Может, слышали? — с нарочитой небрежностью добавил Сева. — Как же, как же. Тет-а-теты с лееетом... От навязшей в зубах за несколько лет постоянного исполнения песни Старозубова уже подташнивало (а может, просто слегка укачало), но голос у водителя был довольно приятный. — А меня Фёдор зовут, будем знакомы. Куда путь держите? — Не поверите. — Сева мечтательно посмотрел за окно, где вихрились крупные пушистые снежные хлопья. — В Америку, на гастроли. — Америка... Эх, какие там машины, — вздохнул таксист. — Наши машины инженеры сделали так, чтобы водитель за рулём всех ненавидел и всегда готов был идти в атаку. Вот посади простого советского человека в какой-нибудь линкольн... — И он быстро станет антисоветским, — хихикнул Всеволод и тут же прикусил язычок. А таксист всё не успокаивался. — А какие там женщины! — Он поцокал языком и сделал рукой неопределённый жест, будто обводил контур чьих-то форм. Сева замялся. Женщины, как бы это сказать, не были первостепенным объектом его интереса. Но бытность любимцем публики накладывала определённые обязательства, и приходилось блюсти реноме и поддерживать образ эдакого богемного донжуана. — Проклинаю, обожая и дивясь, проливная пляшет женщина под джаз... — "Вы — Америка?" — Спрошу, как идиот. Она сядет, сигаретку разомнёт. "Мальчик, — скажет, — ах, какой у вас акцент. Закажите мне мартини и абсент", — закончил Старозубов. А про себя подумал, нет, ну какие кадры у нас сейчас в такси работают — Вознесенского по памяти шпарит! Водитель определённо начинал ему нравиться. Некоторое время Сева отстранённо пялился на крепкую жилистую руку на рычаге переключения передач. "А ну прекращай, — одёрнул он себя. — Вот только сегодня, один разъединственный день в году не надо глупостей". — Поэзию любите? — спросил Фёдор. То ли он не любил долгих пауз, то ли каким-то шестым чувством понимал, что пассажиру нужно на что-то отвлечься, иначе волнение сожрёт его с потрохами. — Люблю, — кивнул Сева. — Я же сам тексты песен сочиняю. Всегда интересно, как рифмуют другие. Вот Евтушенко, например, у него стихи хорошо на музыку ложатся... — Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит... — А ходят в праздной суете разнообразные не те, — подпел Сева. Пальцы начали легонько подрагивать. Мандраж перед самолётом, просто мандраж, так бывает. В узком зеркале заднего вида отражалась мужественная квадратура челюсти водителя и блестящие от волнения и выпитого на дорожку армянского коньяка глаза Севы. — П-приходите на мой концерт. — Откуда-то появилось противное заикание. — Я через месяц вернусь, аккурат к Новому году. Буду исполнять песню, она уже готова, но её никто не слышал. На неё и видео есть... Сапогов с 9-го канала обещал, что песню, то есть видео в сетке вещания почти перед курантами поставят. Я вам телефончик запишу... Он достал из дипломата блокнот, размашисто написал на листе цифры и сунул водителю. — Контрамарку обеспечим, скажете всем, что вас сам народный артист позвал... Он мямлил и мямлил про концерт и кресло непременно в первом ряду, а сам наклонился вперёд между водительским и пассажирским креслом и вдохнул запах кожаной куртки и одеколона "Шипр". — Что это с вами, товарищ артист? — спросил Фёдор. Сева дёрнулся, как от удара. — Самолётов боюсь. Столько лет гастролирую, а к самолётам так и не привык, ха-ха. — Есть у меня одно лекарство, — подмигнул таксист и извлёк из бардачка пузатую армейскую фляжку. Старозубов открутил крышку на тонкой цепочке и понюхал. Коньяк, и, судя по всему, неплохой. Он приник к фляге и глотал так жадно, будто внутри плескалось колдовское зелье, которое помогло бы ему выбросить из мыслей полоску шеи над кожаным воротником и чётко очерченную скулу с тонким порезом от бритья. Разумеется, это не сработало. Сева откинулся на спинку сиденья. В голове привычно крутились слова и строчки, шуршали, как волна, перестукивались, как галька на берегу. Феди — меди, Фёдору — до одури. Мне было весело и робко, в тяжелокованной коробке ты вёз меня в страну снегов. — "Для счастья не хватало риска, ночь молода, и свет горел. В твоих глазах мерцали искры, как в прибалтийском янтаре," — пробормотал Сева. — Ась? — переспросил водитель, не подозревая, что стал объектом творческих потуг. Это ничего, там, где про свет, можно заменить на что-то про "геометричное каре", и никто ни о чем не догадается. — А вы про себя расскажите, — попросил Сева. — Как вы в такси оказались? — Нравится мне это, —отозвался Фёдор. — Едешь, крутишь баранку, на людей, опять же смотришь. Людей неинтересных в мире нет и всё такое. Вот вы, например. Сева забегал глазами, застучал пальцами по велюровому сиденью. — А что я? — Народный артист, а ездите на такси. — Водителя отпустил, отпросился на сегодня. А лучше бы не отпускал, тогда бы не пришлось Севе сейчас неловко елозить на месте. Легко же тебя купить, товарищ Старозубов. Стишки почитали, жёсткую линию скул показали профиль и анфас, а ты и размяк, как институтка. Сева вскользь посмотрел на наградные часы "Полёт". — Давайте остановимся ненадолго, — попросил он. — Что-то укачало немного. Это всё нервы. Машина остановилась, шурша колёсами по заснеженной обочине, водитель и пассажир вышли и привалились спинами к её глянцевому боку. После натопленного салона на морозном воздухе слегка познабливало. На тёмно-синем небе поблёскивали тусклые зимние звёзды. Из кармана таксиста показалась чуть помятая пачка Герцоговины Флор и сразу перекочевала к Севе. Вообще он не курил, берёг голос, но сейчас прямо чувствовал — надо. — Страшно мне, — по-детски искренне признался он. — Страна незнакомая, люди все другие, ещё и куратор сами знаете откуда стоит за спиной, как тень отца Гамлета, и прямо-таки пасёт. Тёплая рука водителя накрыла его пальцы. Сева замер, не смея шелохнуться, пока чужой палец оглаживал косточку запястья, забираясь под ремешок часов. И тут Фёдор убрал руку, и магия момента прошла. — Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке, — подмигнул он остолбеневшему Севе. — Забирайтесь в машину, пора ехать. Старозубов кое-как погрузился в салон. Машина плавно тронулась, ворча двигателем, и когда водитель переключал передачу с первой на вторую, Севе представилось что-то совсем уж непотребное. Он снова крепко приложился к фляжке. *** В аэропорту народный артист РСФСР Всеволод Старозубов вывалился из такси нетрезвым и расхристанным. Расстёгнутое пальто развевалось на ледяном ветру, в правой руке мотылялся тяжёлый фибровый чемодан, левая прижимала к груди драгоценный дипломат. Водитель такси проводил взглядом неловкую и как будто придавленную к земле нежданной громадой разнообразных чувств фигуру и — вместо того, чтобы ехать обратно и искать новых пассажиров — зачем-то дождался, пока стальная птица не растворилась в пушистых облаках сверкающей точкой, взяв курс на далёкий ю-эс-эй.