Самообман

      В этом сарае, за который мы с Егором стабильно платим пятнадцать косарей в месяц, жизнь остановилась лет тридцать назад. Убитая в хлам мебель, закрытые дешманскими картинами дырки в стене, вазы в трещинку и ковры с молью — попытка в богатство и уют. В каждом шкафу какие-то книги и старые шмотки, которые хозяин квартиры запретил трогать нам, но и сам не спешит забирать свое вонючее барахло.       Знаешь, здесь невозможно жить. Или нет, возможно — мы же как-то живем. Но очень трудно.       Этот упадок медленно убивает. Чем дольше ты здесь находишься, чем чаще задумываешься о том, что тебя окружает, тем легче начинаешь воспринимать царящую разруху. Кран в ванной брызгает во все стороны, но новый — гладкий, без налета — будет смотреться нелепо рядом с черной от грибка плиткой. И мы его не меняем.       Можно купить новую посуду, но какое удовольствие жрать из золотой миски, если напротив тебя на стене сидят тараканы? И ждут, пока ты доешь и поставишь им тарелку, чтобы они тоже могли приобщиться к этой роскоши.       Тут хреново все, за что возьмешься. Дверные ручки покрыты жиром, кладовка в плесени, подушки воняют так, что их мерзко брать в руки. А принимать душ лучше утром, потому что за ночь на этом диване ты испачкаешься больше, чем за весь день на улице. И спать в идеале нужно стоя посреди комнаты — так шансы, что ты опять наткнешься на очередную дрянь, минимальны.       Относиться к этому с долбаным оптимизмом невозможно. Ты отмываешь тарелки от тараканьего дерьма, а тебе на голову уже сыпется штукатурка, потому что соседи сверху прошли в другую комнату. Ты хватаешься за веник, но под ним сидит мышь, и приоритеты опять меняются. Шутить над таким убожеством удобно, когда ты сидишь в своей уютной комнате. А когда ты сам часть этого убожества — можно только плакать.       Стало немного легче, когда мы все-таки продали квадроцикл. Получилось купить нормальный диван, постельное белье. На новом мы с Егором спокойно помещаемся вдвоем, и утром можно не мыть голову заново.       В планах так много всего: поменять обои в коридоре, купить нормальные стулья на кухню, плафон в ванную. Егор все порывается продать «шкоду», но я против. Я не хочу вкладывать в этот разваливающийся мир абсолютно все. Я не хочу оставаться здесь надолго.       Когда не идет сон, я представляю твое выражение лица, если бы ты увидела этот ужас. Как дернулись бы светлые брови, округлилось и без того круглое лицо. Ты бы неуверенно позвала в пустоту: «Ста-ас?» И растянула последние буквы, как делаешь только ты.       Ведь ты бы смогла вновь обратиться ко мне? Как в детстве, Том? Смогла бы?       Мы подали документы в колледж. Егора оторвали с руками, мне благосклонно кивнули. Весь июль мы работали на годы вперед, чтобы отложить что-то на первое время осенью, и Егор так упахался, что растянул руку. Мазь стоила, как еда на три дня.       Мы сидели на кухне, подобрав ноги, пытались закрепить эластичный бинт, дышали этой разогревающей хренью и смеялись. Много смеялись. Так сильно я не голодал с первой недели в новой школе, когда загремел в карцер сразу же, стоило мне переступить порог класса. Живот скрутился в узел. Вонь из холодильника начала казаться аппетитной. Мы вспоминали любую дурь, свидетелями которой были, и старались отвлечься. Вновь возвращаться к голодовке после сытой жизни было тяжело.       Я не помню, как заснул. И спал ли вообще. Но утром мы с Егором переглянулись и молча побежали в магазин, где на все оставшиеся деньги накупили макароны.       Том, ты знаешь, какие макароны с маслом вкусные? Надеюсь, что не знаешь. И никогда не узнаешь. У тебя должна быть другая жизнь: без макарон, мышей и грибка на плитке. Ты не должна видеть этот ужас.       Но мне так хочется узнать, что бы ты сказала, если бы увидела мою жизнь сейчас. Неловко пошутила? Засобиралась домой? Делала вид, что все в порядке, и канализационная вонь тебя не смущает?       У тебя совсем другая жизнь, Том. Наконец-то все правильно. Так, как должно быть. Мрази живут на помойке. Светлые правильные девочки вроде тебя получают образование и ходят на свидания после курсов при институте. Все об этом мечтают, да? Я не знаю. Я мечтаю о другом.       Увидеть тебя еще. И чтобы ты тоже увидела меня. Твои глаза широко распахнутся, губы растянутся в легкой улыбке. Ты не убегаешь — стоишь и смотришь на меня. Мы оба не знаем, что сказать. Но понимаем, чувствуем на животном уровне, что это начало. Наше с тобой начало, Том. Общее. У тебя за спиной маячат твои друзья. У меня за спиной неловко переминается Егор. Похудевшая шляпа в новой рубашке обнимает Дашку, Дашка несет какую-то бессмысленную дружелюбную чушь. Мы все вместе идем куда-то. Беззаботно тратим время и деньги.       А когда расходимся, я иду с тобой. И я приду куда угодно.       Ты ведь придешь, Том? Раньше я всегда тебя находил, но, может, в этот раз все будет наоборот? Наша с тобой жизнь меняется кардинально. Теперь ты бежишь не от меня, а за мной. Теперь я не бегу за тобой, а терпеливо жду, пока ты сама не протянешь руку.       Ты же протянешь? Я верю, что да. Я проведу пальцами по каждому шраму, которые оставил на тебе. И той же рукой, которой калечил, обниму.       Мне теперь нужно так мало, Том. Я многое могу сделать по дому, могу отличать свежие продукты от гнилья по скидке, могу учиться, могу работать, могу играть на гитаре — паршиво, но я стараюсь. Если бы кто-то два года назад сказал мне, что я буду мыть унитаз, я бы его туда макнул.       Нет, стоп. Забудь, что я сказал. Все не то… Черт, не так, нет, нет-нет-нет.       …Знаешь, Том, карусель наконец-то прекратила свой адский забег. Ее остановили. Погасли огни вокруг. Она больше не крутится, Том, представляешь? Она повернута к выходу зеленым креслом — и ждет, пока ты займешь свое место. И потом она будет крутиться только для тебя. Каждая лампочка будет гореть для тебя. Только для тебя.       Прошло уже так много времени. Ты знаешь, что я приехал? Ты все так же смело ходишь по улице, или воспоминания раздирают тебя изнутри, пока ты крадешься по кустам? Ты ведь можешь жить нормально? Ты должна жить, Том. Наконец-то должна. Без меня.       На прошлой неделе Егор получил больше обычного, и мы заказали суши. Это был глоток свежего воздуха, весточка из старой жизни. Мы сидели, как короли, на нашей драной кухне, смахивали тараканов, слушали какую-то попсу и думали о том, что курьер едет сюда из-за нас. Что мы не низшее звено эволюции, что мы упали, но не опустились, и все еще можем позволить себе быть, как все.       Когда раздался звонок в дверь, я забыл, что мы ждем эти долбаные суши. Первая мысль — ты все-таки пришла. Ты узнала адрес у мамы, у Янки, вытрясла из Егора — плевать. Ты пришла.       За каждую секунду надежды пришлось расплатиться минутами разочарования, когда я открыл дверь и не увидел там тебя.       Я помню, как шел к двери, как слепой пес, которого наконец позвал хозяин. Я помню, как я лихорадочно подбирал слова. Как ерошил заново отросшие волосы, расправлял складки на футболке. Я так хотел забыть о том, что не видел тебя целых два года.       А потом меня опустили в холодную воду.       Не ты… Да почему не ты, Том? Есть хоть какая-то справедливость в этой жизни? Или ты не пришла именно потому, что она есть, и я сполна получаю свою часть?       Сколько стоит боль, которую я тебе причинил? Я смогу когда-нибудь расплатиться за нее?       Но чувство ожидания… Предвкушение твоего голоса, твоей улыбки, твоих мягких кудрявых волос, от которых меня отделяет фанерная дверь…       К нам не приходил никто, кроме курьеров и фантомной тебя.       И знаешь, Том, я клялся не делать этого, но я не могу. Завтра я запущу свою карусель еще раз. Сам.       Я закажу какую-нибудь хрень, и, когда в дверь позвонят, буду медлить. Я представлю, что за дверью стоишь ты. Ты от неловкости мнешь края кофты, прикусываешь губу. Ты улыбаешься, но в нервном любопытстве — ты не знаешь, что тебя ждет за дверью, но очень хочешь узнать. Веришь, что что-то хорошее. На тебе зеленая рубашка. Или зеленый летний сарафан. Одежда красиво оттеняет твои глаза. В руке у тебя будет пакет с какой-нибудь съедобной мелочью — ты воспитана не приходить в гости с пустыми руками. Хотя, знаешь, к черту твое воспитание. Приходи без ничего. Я буду умирать от голода неделю, но сейчас — здесь и сейчас, пока ты рядом — что-нибудь соображу. Я знаю, что ты меня ждешь, но до последнего оттягиваю момент встречи. Радости слишком много. Знаешь, Том, если опрокинуть ее на меня сразу всю целиком, я не выдержу. Я уже так давно не радовался.       Мысль, что ты меня ждешь, затапливает сердце теплотой. Ты пришла, Том. Ко мне. За мной. Ты очень хотела, но не смогла сдержаться. Потому что твоя жизнь слишком идеальная, и тебе неуютно без своего ручного чудовища.       Я набираю номер, называю адрес и жду.       Притворяйся, пока не получится.       Обман начался.