Выдыхай

— Курение убивает. — Не надо этого, дорогая, хорошая... что же там дальше? Саша зажмурился, но потом мотнул головой. Забыл. Ну и ладно. — Ты выбросил мою зажигалку? Синюю такую, с... Даня вытаскивает зажигалку из кармана крутит ее в пальцах, но смотрит мимо. А Саша головой кивает, как игрушка с расшатанным шарниром, его кудри падают на глаза, но он не спешит их убирать. С их последней встречи он заметно оброс, Дане больше нравились короткие. Кикир тянется за зажигалкой, смотрит почему-то в пол, нечаянно касается пальцев Дани, а тот хмурится, и руку свою отдергивает. Саша на это ничего не отвечает, только сигарету поджигает, затягивается сразу глубоко, задирает голову и выдыхает дым в серое небо. Напротив них магазин «Продукты», панельные серые дома, в них горят окна, не все, но кто-то просто еще не вернулся с работы. Из магазина «Мясо, рыба, молочные продукты» выходит уставшая женщина, в ее руках пакеты, а за юбку платья ее дергает мальчишка, он скачет, щебечет что-то, а женщина только рукой дергает вяло, отмахиваясь от пацана. На балконах курят полуголые мужики, на секунду Даня забывает, в каком городе он вообще находится сейчас. Мустаев вот не курит уже сколько времени, но теперь хочется жадно, тяжело затягиваться, может, видеть тоже самое, что видит сейчас Саша. Потому что тот так усердно пялится перед собой, что очень, очень хочется видеть, что же ему настолько интереснее, чем Данины глаза. Кикир пинает камушки носком потертого кроссовка. Выпускает дымок через ноздри и чуть морщится. Руки трясутся у обоих, цитировать Маяковского — попса, но Даню это не волнует сейчас. Да и никогда не волновало, пусть Кикир хоть Земфиру, хоть Музыченко своего по памяти зачитывает, лишь бы говорил с ним, с Даней. — Хочешь? Саша тянет полупустую пачку сигарет Дане, тот смотрит непонимающе, но потом неуверенно качает головой — соглашается. Берет сигарету, но не закуривает, только вертит ее в руках, а потом сует за ухо. Кикир только хмыкает на это, пихает сигареты в карман, и снова смотрит. Смотрит мимо, на женщину с ребенком, на кота облезлого, на лужу с бензиновым разводом. И в этой луже он, судя по всему, видит что-то невероятно интересное. Новые музыкальные релизы, выдуманные красочные миры, может, свое будущее, а Даню не видит. Хотя Мустаев в этой самой луже отражается, видно, как он губы поджимает, как прикрывает глаза на секунду, как он ёжится от пробирающего до внутренностей холодного ветра. А может и не от ветра. — А зачем ты приходил вообще? Кикир пожимает плечами, а что сказать? Приходил, чтобы забрать тот носок, помнишь, я его под твоей кроватью оставил недели три назад? Или за чаем, потому что дома он закончился, побоку, что до тебя через полгорода пилить. Приходил, чтобы напомнить о себе, так по-детски наивно. Они даже толком не расстались, не заканчивали ничего, наверно, потому что ничего и не было. Нечего им заканчивать, Даня точно думал именно так. Не было отношений, не было многолетней дружбы, не было ничего, что могло бы их связать. Да у них даже перепихона как такого не было, не дошло до этого. Никто никого не хотел, никто не хотел сделать больно, видимо уже тогда понимали, что это ненадолго. Да они ведь и целовались-то всего пару раз, пусть и трезвые были оба тогда. Не считается? Тем не менее, вот они стоят тут, уже темнеет, а они все молчат. Молчат обо всем, что между ними было. Обо всем, чего между ними никогда уже не случится. И каждый думал о своем. Саша о том, что, пожалуй, зря он это все начал. Зря позвал встретиться, зря сам ходил. Зря говорил, зря слушал, зря, все зря. А Даня о том, что дома закончилась соль. И о том, что нужно провести генеральную уборку в квартире, выбросить все ненужное, все кем-то забытое. И мельком о том, что зря он приехал. — У тебя все хорошо? Саша из вежливости интересуется, ведь так? Он топчет окурок носком своего кроссовка, смотрит пристально зелеными глазами-болотами, и в них отражается весь осенний петербургский холод. Так, впрочем, было всегда. Может, Даня просто не умеет считывать людские эмоции? Вопрос-то не риторический, и на него ждут ответа. Мог бы уже уйти, но Саша стоит и будто хочет что-то сказать. Даня смотрит в одну точку какое-то время, потом снова переводит взгляд на Кикира. Тот длинными ресницами своими хлопает, кепку поправляет как-то неловко. Холод пробирается под легкую куртку, во дворе орет ребенок, хочется курить, а нужный автобус отъезжает совсем скоро. Даня поднимает взгляд на небо, которое уже затянулось тучами, и качает головой. Хочется сказать все то, что он обдумывал неделями после их последней встречи. Хочется вывалить на него все, о чем болела душа. Но, судя по всему, Саше это просто было неинтересно. И с этим можно смириться, и даже жить с этим — почти как всегда, он не маленькая девчонка, способен держать свои эмоции и хотелки в себе. Даня думает, что вместе с солью он купит текилу, напьется, и потом будет жалеть, что не сказал что-то, что могло бы все изменить. Было бы что менять — Даня может и попытался бы. Но Саша тоже стоит молча, наверно, сказать ему нечего. — Да, у меня все отлично, только холодно. И, не посмотрев на Сашу в последний раз, он разворачивается на пятках и шагает по влажному гравию в сторону остановки. Не ловит на себе взгляд зеленых чуть печальных глаз, не видит раскрытый рот, и потом губы, сжавшиеся в тонкую полоску. На остановке, ожидая автобус, Даня достает забытую сигарету, долго неотрывно смотрит на нее, будто она прямо сейчас заговорит голосом Кикира, а потом, подумав, ломает ее, бросая в ближайшую урну. Фонарь, освещающий улицу, гаснет. Саша еще какое-то время стоит и смотрит на перегорающую вывеску «Ломбард», и думает, что говорить действительно было не о чем. А свои чувства он запихнет подальше, наверно, со временем они забудутся. И завтра все будет получше. Саша чертыхается, открывая пачку, и уходит в сторону своего подъезда. Сигарета оказалась последней.