Неужели фейерверк всегда был таким красивым

Декабрь был особым месяцем для Майлза Эджворта. В этом месяце все его страхи всплывали на поверхность и, словно отвесная скала, угрожали вот-вот похоронить его под неподъемными грудами воспоминаний. И в отличие от всех остальных трудностей в его жизни, с которыми он привык бороться единственным надежным методом — бежать как можно дальше и как можно быстрее, без оглядки, чтобы не успеть пожалеть о своем решении, сбежать от самого Времени он не мог. Год за годом листы календаря отрывались и исчезали в забвении, стрелки часов неслись с бешеной скоростью, будто бы старались выиграть гонку, о которой Майлзу по какой-то причине забыли сообщить, а он все никак не мог поспеть за неостановимым и беспощадным Временем. Да, его раны зажили, но шрамам было невдомек, что им положено было со временем затягиваться и исчезать, а потому снова и снова, из года в год, он с ужасом ждал приближения декабря и всего, что могло напомнить ему о смерти отца. Землетрясения — непредсказуемая случайность, которая каждый раз заставала его врасплох, и он падал на пол, беспомощно и отчаянно обхватывал колени руками и все надеялся, что это вот-вот закончится, доказывал себе, что ему не угрожает опасность, убеждал себя, что подобное не случится вновь — все, чтобы оставаться в сознании. Турбулентность — лишь бледный след, призрак его сейсмофобии, однако осознание этого не приносило ему ни капли утешения. Когда ему везло, он все так же дрожал, его сердце так же колотилось, будто пыталось пробить грудную клетку и вырваться на свободу, голова ходила кругом. В противном случае он снова падал в обморок, а после корил себя за слабость и безответственность, будто бы в том была его вина. Лифт — неприятный объект повседневной жизни, явно переоцененный в общественном сознании (или, по крайней мере, подобным образом оправдывал себя Эджворт, останавливаясь после пятого лестничного пролета, чтобы перевести дух). И пусть однажды обстоятельства заставили его подняться на нем все пятьдесят с лишним этажей, не задумываясь ни о страхах, ни об их причинах, ни тем более о последствиях, он все еще оставался человеком, верным своим привычкам, и отдавал предпочтение лестницам. Последнее, что заставляло его сердце пропускать удар каждый раз после того рокового дня, — это звук выстрелов. Будь то в кино, на записи или в метре от него — он вздрагивал и с головой тонул в собственной тревожности. Порой он задумывался, что, быть может, ему не стоит работать прокурором, что уголовная отрасль права — это не то, чем он должен заниматься, имея такой завидный перечень фобий и комплексов, если даже простой выстрел, то, с чем ему приходилось сталкиваться на регулярной основе, мог выбить его из колеи. Как безобидная турбулентность служила для Майлза импульсом, что запускал цепочку воспоминаний и окутывал его разум ужасом, так и выстрел обладал собственными аналогами. Эджворт не боялся грозы как таковой — если он видел молнию, он был готов услышать гулкий раскат и не придавал ему никакого значения. Однако пребывая в беззаботном неведении, он рисковал перепутать торжество стихии с торжеством человеческой жестокости. Другим же ложным источником страха был фейерверк. Пестрые огни, окрашивающие небо всеми цветами радуги и дождем опадающие вниз, словно звезды, быть может, и могли бы впечатлить Майлза, но то, с каким грохотом они разлетались вокруг, было для него очередной жизненной трудностью, пусть и такой пустяковой. От этой трудности он мог сбежать в Европу, когда приближалось начало июля, или вернуться обратно к ноябрю, однако декабрь был действительно особым месяцем. Куда бы он ни поехал, он бы все равно стал свидетелем всеобщей радости: Ханука, Рождество, Новый год — люди всегда находили повод для того, чтобы праздновать и веселиться, повод для того, чтобы украшать дома и улицы огнями и запускать фейерверки. Потому Майлз вынужден был смириться с этой неприятностью и дважды подумать, прежде чем согласиться на заманчивое предложение Феникса отметить с ним Новый год. Предложение было и в самом деле заманчивым: прошло не больше месяца с тех пор, как Феникс решился сделать первый шаг и признаться Майлзу в том, что чувства, которые он испытывает к нему с самого детства, оказались далеко не дружескими — а быть может, никогда такими и не были. Не больше месяца с тех пор, как Майлз облегченно выдохнул, услышав эти слова, устало улыбнулся, осознав, что все его страхи услышать отказ, откройся он ему еще много лет назад, были напрасны, и решился поцеловать его в ответ на признание. Не больше месяца с тех пор, как Майлз мог называть Феникса заветным «мой парень». Свидание с «парнем» было назначено на самый вечер, чтобы успеть со всеми домашними приготовлениями: Майлзу нужно было убрать весь его огромный дом перед приходом Феникса, Фениксу — отвезти дочь на праздник к сестрам Фей. Однако покончив с хлопотами, они все же встретились у входа в парк Восходящего Солнца, и Эджворту приходилось поначалу прилагать все усилия, чтобы сдержать глупую улыбку. Одна только мысль о том, что Феникс Райт, его Феникс Райт, теперь был его парнем, сводила его с ума. Но теперь, стоя рядом с ним и смотря в его большие любящие глаза (не зря все говорят, что у Феникса щенячьи глазки, думал Майлз), он вовсе терял связь с реальностью и вынужден был постоянно напоминать себе, что он все еще не спит и они все еще на публике. Но Феникс чувствовал себя замечательно, держа Майлза за руку, болтая с ним ни о чем и сразу обо всем, осыпая его наивными детскими нежностями и целуя его каждый раз, когда их разговор на одну тему заканчивался, а на другую еще не успевал начаться. Только ближе к одиннадцати мужчины вышли из парка и, делая ненужные крюки и растягивая время прогулки, побрели по узким улочкам, как выяснилось, в сторону Гранд Тауэр. Оказавшись на площади перед самим небоскребом, Майлз оценивающе осмотрел его от основания и до самой крыши, которая, казалось, подпирала чистое звездное небо. Он сглотнул, сам того не замечая, сделал шаг назад и потянул Райта за собой. Феникс забеспокоился, сжал чужую похолодевшую ладонь в своей и поспешил заверить Майлза, что в их распоряжении времени еще достаточно, чтобы подняться пешком, если сегодня подниматься на лифте он не готов, однако тот лишь мотнул головой. Нет, на этот раз дело было не в лифте. Дело было в самой Гранд Тауэр и в воспоминаниях, окружающих небоскреб. Феникс охнул, встал напротив Майлза и потянулся за его свободной рукой, осторожно интересуясь подробностями, опасаясь лишний раз надавить на мужчину. Эджворт сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями, и повседневно, как бы невзначай, перечислил, как пострадала и потеряла память Кей, как сын судьи Кортни, как и прокурор Дебест, оказался в заложниках, как он сам чуть не лишился значка. Но замечая, как поднимаются брови на лице Райта, и предвкушая последующий вопрос, поспешил пояснить, что он бы и рад был рассказать обо всем этом раньше, но учитывая ситуацию Феникса, подходящего момента так и не нашел. Нахмурившись, Райт помотал головой и предложил пойти в другое место. Майлз заметил изменение в лице мужчины, словно на него нахлынуло чувство вины, и, почувствовав, как Феникс потянул его в противоположном от Гранд Тауэр направлении, одернул руку. Он не хотел уходить. Он не хотел портить Райту вечер. И он хотел создать новые воспоминания, связанные с этим местом. Озвучив свои желания, он потупил взгляд, а его щеки засияли ярко-красным цветом. Феникс на это лишь усмехнулся, назвав Эджворта безнадежным романтиком, и, не давая ему оспорить это абсолютно безосновательное обвинение, притянул его к себе и поцеловал, прежде чем повести его внутрь небоскреба. Сделав шаг из лифта и ступив на крышу, мужчины поежились на ветру, и Эджворт приподнял воротник своего пальто. Они осмотрелись. На удивление, людей здесь было немного — видимо, Колизей Саншайн все еще оставался самым излюбленным местом для горожан, откуда можно было наслаждаться фейерверком. С одной стороны крыши стояла одинокая вишня. И пусть в это время года было трудно сказать, какие именно ветки были украшены тусклыми желтыми гирляндами, Майлз знал наверняка, что весной место мерцающих огней занимают нежно-розовые лепестки, и от такого ветра, как сейчас, они бы опадали и кружились в задорном вальсе. Над их головами располагалась некогда обвитая ароматными розами арка, которая теперь состояла из еловых веток, шишек, листов пуанцеттии и ягод остролиста, а посередине, прямо над ними, можно было заметить белые плоды омелы. Увидев их, Майлз поспешил к другой стороне крыши, пока Райту не захотелось последовать запоздалой традиции прошедшего Рождества и смутить его окончательно. Они оказались у прилавка, где торговали глинтвейном, какао и горячим чаем, и Эджворт бросил взгляд на продавца, на случай если Ларри решил найти себе новую работу. Удостоверившись в том, что сегодня их не потревожат, Феникс и Майлз прошли дальше, минуя клумбу с сияющей фигурой некоего мифического существа. Завязался оживленный спор, был перед ними пегас или единорог, однако практически сразу прекратился, как только в поле зрения мужчин оказалась свободная скамейка, и они устремились к ней. Она была достаточно далеко от края, чтобы не было страшно, но достаточно близко, чтобы никто не посмел опереться на ограду и загородить сказочный вид на город. Где-то далеко-далеко внизу мерцали желтоватые и красноватые огоньки: окна домов, фары суетящихся автомобилей, то и дело снующих по улицам, тщетно пытающихся добраться до места назначения еще в этом году, и фонари, подсвечивающие артерии живого города. Так же далеко, но вверху, словно в отражении, мерцали белые и голубые звезды, и пусть их было мало в центре города, они все равно очаровывали, и Майлз позволил себе расслабить глаза, превращая пейзаж перед ним в шедевр импрессионизма. На его лице проскользнул след удовлетворенной улыбки, и, заметив это, Феникс нежно, едва ощутимо, поцеловал его в уголок губ, прежде чем расположиться на его плече. Он зажмурился, почувствовав, как челка Эджворта кольнула его в глаз, и заправил ее мужчине за ухо, продолжая опираться на него и вдыхать запах его одеколона. Майлз закатил глаза — скоро этот экстаз от новых отношений стихнет, надеялся он, и Райт перестанет вести себя, как влюбленный мальчишка. Как и сам Эджворт, который лишь снова покраснел, наклонил голову, опираясь на Феникса, и потянулся за рукой, что только что поправила его челку. Их пальцы переплелись, и Феникс встрепенулся, ухмыльнувшись чему-то новенькому в публичном проявлении чувств со стороны Майлза. Он вновь напомнил, что любит Майлза, а тот лишь уткнулся носом в парадоксально мягкие колючки и что-то буркнул в ответ, скорее всего упрекая Феникса в излишней сентиментальности. Люди на крыше, окружавшие мужчин, с каждым мгновением становились все громче и громче, все веселее и веселее, так что Эджворт волей-неволей бросил взгляд на наручные часы: до Нового года оставалось каких-то пять минут. Феникс приказал Майлзу ждать, подорвался с места и умчался куда-то в толпу, будто бы увидел какого-то давнего знакомого. На всякий случай Эджворт осмотрелся: по крайней мере кого-то, кого он тоже мог бы знать, он не заметил. Затем перевел взгляд в том направлении, где исчез Райт. Все же этот перерыв без него под боком пошел ему на пользу: его голова перестала кружиться, лицо приобрело привычный светлый оттенок, нелепая улыбка исчезла с лица, будто бы тот самый холодный как лед Майлз Эджворт нуждался в перезагрузке и вновь был готов нормально функционировать. Эджворт встал со скамейки и решился подойти к самому краю, опираясь на высокое железное заграждение. Внезапно он понял, почему Райт выбрал именно Гранд Тауэр для их свидания, однако легче от этого осознания ему не стало. Пока они сидели, их взору открывался лишь небольшой кусочек крыши Колизея Саншайн, и Майлз даже не задумывался, что это был он. Однако теперь он понял: фейерверки запускают из парка, а значит, для них они будут практически на расстоянии вытянутой руки. Безусловно, должно быть невероятно красиво, но вот стоит ли это зрелище оживленных воспоминаний о самом травмирующем событии в его жизни? Внезапный возглас из-за спины выдернул его из размышлений, и он резко обернулся на свое имя. Перед ним снова стоял Феникс, лицо его сияло от счастья, а в руках у него были два бокала шампанского. И где он только его нашел? Настроение Райта передалось Эджворту, и тот принял бокал, прежде чем еще раз взглянуть на часы: две минуты. Феникс поднял бокал, чтобы проводить уходящий год, и Майлз заметил неимоверную тоску в его потухших глазах, хотя улыбка продолжала украшать его лицо. Звон бокалов волной прокатился по всей крыше, когда их тост подхватили другие посетители Гранд Тауэр, и Феникс отставил свой на скамейку, которую по-прежнему никто не занял. Эджворт последовал его примеру и вернулся к ограде. Райт оставался чуть поодаль, в шаге от Майлза, и тот протянул ему руку, чтобы поделиться с ним своей смелостью и дать ему разделить его восхищение видом. Феникс задумался, оценивающе рассматривая ограду, но все же согласился и стал рядом с Майлзом, уверенно обхватив его талию одной рукой и вцепившись в перила другой. Эджворт поспешил успокоить его рассказами о статистике смертей от падения с большой высоты (коих, по его словам, было не так много) и интересными фактами о конструкционных особенностях небоскребов (по крайней мере, ему казалось, что эти знания должны были заверить Райта в безопасности их положения), однако поделиться всем, что он запланировал, ему было не суждено. Люди на крыше начали обратный отсчет, и Райт присоединился к ним, до последнего пытаясь вдохновить Майлза тоже принять участие во всеобщем веселье. Тот лишь покачал головой, устремив взгляд в сторону парка и морально приготовившись к грохоту фейерверков. Толпа возликовала, и Феникс, разгоряченный и восторженный, схватил Эджворта за воротник пальто, обнял его и жадно впился в его губы. Эджворт не мог не ответить на поцелуй, что так вскружил ему голову, и ему показалось, будто сейчас во всем мире были только они вдвоем, а все остальное затерялось где-то на фоне и не имело больше совершенно никакого значения. Как вдруг сердце его ушло в пятки, и он в ужасе отстранился от Райта и повернулся к источнику звука, попятившись назад. Фейерверк. Он позволил себе отвлечься и пропустил первый залп. Вокруг них сейчас кружились огни от второго залпа и рассыпались искрами, предвещая новый хлопок. Майлз зажмурился, и Феникс, растерявшийся лишь на мгновение, обхватил его руками и прижал к себе. Он провел рукой по его щеке и снова и снова шепотом повторял его имя, звал его, умолял открыть глаза и взглянуть на него. Эджворт наконец подчинился, продолжая вздрагивать от каждого нового залпа, и теперь смотрел Райту в его небесные глаза. Они с нежностью смотрели на него в ответ, и Майлз заметил, как в них отражались разноцветные искры. Это… завораживало. Вспышка заставляла небесные глаза сиять, будто в них зарождалась очередная гениальная идея, которая бы несомненно уничтожила безупречный аргумент Эджворта, будь они по разные стороны зала суда, будто в них зарождалась надежда, что все еще изменится к лучшему и у него еще будет возможность взглянуть на Эджворта подобным образом. Разлетающиеся во все стороны огоньки, что словно грозились упасть им прямо в руки, заставляли небесные глаза сверкать, будто они теперь были усеяны мириадами звезд — ярче, чище и прекраснее, чем звездный купол над людным городом. Сверкающие брызги, что оставались после залпа, осыпались и исчезали, не долетая до земли, и их желтоватый свет заставлял небесные глаза теплеть, будто где-то в глубине из них брезжили лучи рассветного солнца. Неужели фейерверк всегда был таким красивым, как то, что открыл для себя Майлз? Не высвобождаясь из чужих рук, он повернулся в сторону парка и увидел, что все небо было залито огнями. Было светло, словно сумерки еще не успели тронуть небосвод, но солнце уже укатилось за горизонт. Повсюду сияли фейерверки, и прямо перед Майлзом мелькнула новая вспышка: он вновь зажмурился, чтобы переждать хлопок, но открыл глаза, услышав шепот Феникса, призывающий его сделать это, пока он не услышал звук. Повсюду закружились искры, и Райт сильнее прижал Майлза к себе как раз в тот момент, когда раздался взрыв. Эджворт… не дрогнул. Но как? Звук залпа фейерверка ассоциировался у Майлза с выстрелом, догадался Феникс. И если закрыть глаза, подумал он, ассоциация лишь снова даст о себе знать. Однако если создать новый опыт, новый образ, с которым ассоциировался бы звук, новую обстановку для этого, быть может, что-то изменится? Эджворт уставился на него, затем на следующий залп, затем снова на него — тот лишь скромно пожал плечами. Его теории вечно оправдываются, основываясь исключительно на удаче, и этот случай не был исключением. Майлз вновь перевел взгляд на фейерверки, которые, словно по щелчку, больше не наводили на него ужаса. Он задумался, не находился ли он под гипнозом, но хорошенько ущипнув себя за руку — что заставило Райта рассмеяться — и втянув воздух сквозь зубы от боли, расслабился. Уголки его губ приподнялись, он выбрался из теплых объятий и потянулся к оставленному на скамейке шампанскому. Эджворт посмотрел на кружащиеся пузырьки в своем бокале, затем на разноцветные огни, танцующие в такт, затем на Феникса. Этот человек был невероятен. Он действительно творил с ним чудеса, словно волшебник. Он делал его лучше, человечнее. Он менял мир вокруг Майлза, однако мир менялся вокруг Феникса далеко не в том же направлении. Теперь, подумал Майлз, это была его обязанность — помочь Фениксу, спасти его любыми средствами, оградить его от трудностей, от которых нельзя было просто-напросто сбежать. Небо на горизонте начинало темнеть, и фейерверк над парком тоже почти уже закончился. Несколько огней, так похожих на метеоры, взлетели к небу, и череда залпов в последний раз окрасила небо яркими красками. Эджворт вновь заглянул в глаза Феникса. Он был… счастлив? Да, он был счастлив. Он не терял надежды. Он знал, что все будет хорошо и что прошлое обязательно останется в прошлом. Майлз накрыл его губы своими — тот вскинул брови от неожиданности — и, разорвав поцелуй, поднял бокал. За будущее.