шанс

      Когда Борис и Тео сбежали после смерти отца Деккера, им главное было не допустить того, чтобы их застали, настигли. Погоня русского пляса начинается с остервенелого вдоха: пока не узнали, где они, пока за ними не наблюдают, пока не похитили инопланетяне — и разгоняется. Только бы не посвятили в сироты. Они бегут туда, не знают куда, ведь если они не знают, то не узнают и их преследователи, так? Анонимно крадут в придорожных магазинчиках и пускаются наутёк в тёплый сон в отдалённо сырой толстовке на сидении автобуса. Попчик тычется влажным носом. У них коммунизм: всё, что моё — то наше.       Они сперва мчатся в Мексику — Борис находит способ перебраться под прикрытием. Там они пьют текилу, раскалённо босоногие, вместе с другими беспризорниками, истыканные колючками кактусов. Борис ненавидит солнце. Найти работу на их правах не составило труда, так что они остаются там, пока не коричневеют и не разъедают язык специями.       Они выбирают злачные места: им бы только дотянуть, пока им не станет больше лет, чем сейчас, а потом они смогут остановиться.       Борис говорит на всех языках, которые ему знакомы — и не говорит ни на одном из них, так что они образуют наркотическую невыразимость, будто поймал инсульт и всё кажется навязчиво знакомым, но ничего не имеет смысла. Он говорит на языке Тео, обязательно вспомнил бы язык Котку, встреться с ней снова, и говорит на языке всех ребят, ради которых оставляет Тео, как только намечается что-то интересное. Его никто не держит, и ему не нужно, чтобы его что-то держало. Борис — это общий язык.       Праздник всегда переходит во враждебность, подумаешь, на пьяного человека нельзя обижаться. Борис всегда пьяный, Тео не упрекнёт его даже про себя. Мистический разгул надменен непостижимостью - басмановская синева, возведённая в фольклор жестокость обвивается веночком на чёрных волосах Бориса.       Борис никогда не учит языки, он их впитывает побочно, пока черпает ложками вселенную. А для Тео даже птицы поют на чужом языке, так что он очень радуется, когда слышит в их щебете скрип качелей.       Его маленький Вергилий Мефистофель показывает ему дороги, но Тео без него никак не может их вспомнить.       Поблуждав, они махнули в Канзас и работали в захолустье на ферме, и да, Тео носит комбинезон, растянутый на коленках, и Борис дышит тёплым сеном его волос. Так было до тех пор, пока однажды, нагулявшись по кукурузному полю под фиолетовым небом, они не вышли к краю, не закурили, сидя у дороги, и не уехали на попутке, прямо так, в запылённых штанах и с соломинкой в зубах.       Пальцы Тео судорогой сводит вокруг шанса, сворачивается вокруг него клубочком: стиснув зубы, нахмурив брови, он уже не упустит его, а вот их упустили. Есть ли суть в этом стремлении, если кто-то не знает о них постоянно, не держит на них глаз? Он решил бежать без оглядки, но выяснилось, что если оглянуться, то за спиной у него ничего нет, кроме собственного рюкзака.       Когда после цепи скитаний Борис находит возможность отвезти Тео в Санкт-Петербург, он приходит к нему с восторгом безразмернее его зрачков. Они приезжают зимой, и Тео понимает, почему Борис ворует, видит во всём хорошее и любит литературу. По приезде Борис первым делом ведёт его на балет, посмотреть на небывалую лёгкость титанического усилия. В позолоченной полутьме у Тео в уголках маминых глаз блестят слёзы. Они уходят раньше конца и на улице долго восхищаются увиденным, облизывая пальцы, покрытые крошками приправы от чипсов, надругаясь над городом блокадником. Пепел развеивается по набережной, у Бориса червивая улыбка.       Они находят ребят, с которыми снимают квартиру и тонут в колодце домов. Борис иногда поворачивается к Тео, ещё не очнувшемуся ото сна, серым утром, и не узнаёт его. Тео разваливается у него в руках, будто он из мягких игрушек муляж, спят усталые, баю-бай.       В России революционно красный борщ густо дымится на лавке у автозаправки, пока они втыкают цветные булавки в потрёпанный атлас — тоненькие, поддевают ещё более тонкую кожу карты венных рек Тео, сыпятся, подхватываемые течением.       Они ездят к Финскому заливу, и стужа стегает их, белый снег прямо внутри — ничего страшного, пока не начинает вязко слипаться.       Они исследуют тёмные пятна.       Они тёмные пятна.       Вот это вызвано нехваткой витаминов, это — столкновением с чужими костяшками, это — с губами. Белое пятно в том месте, что было хорошо исследовано — пропало, не найти, не попасть, поработайте кулачком.       Они закончат и вернутся обратно с другой стороны.       Тео под веществами растерянно озирается: а где же преграды? Они все улеглись вместе с лёгким, как снег, разочарованием, музейные руины. Он готов был пробиваться через препятствия, а ему, оказывается, весь мир нипочём, только монотонная равнина.