Гнев на свалке

— Ну сколько можно? — рыкнул Гнев. — Он до сих пор с ней? Притворяется, что ничего не случилось, а мы должны прозябать в этом отстойнике? — носок его хищно-красного Док Мартенса метко послал мятую пивную банку в другой конец мусорной кучи. — Мямля… Четыре пары глаз с разной степенью безразличия проследили изящную траекторию ракеты типа «свалка-свалка». Она пролетела над долиной Бесполезных Подарков, на которой паслись фарфоровые коровы, тапки-единороги и галстуки с поросятами, продолжила свой путь над озером Выпитого Вместе Чая, снизилась над лесом Прочитанных Вместе Книг и наконец достигла финальной цели, мягко уткнувшись в зеленый бок Огромного Плюшевого Крокодила. Гнев хмуро окинул взглядом мусор, а потом повернулся к ступеням, что вели к парящей в воздухе торжественно-деревянной двери. Табличка наверху равнодушно горела электронной надписью: «Отрицание». Уже который час. — Ни в какие гребаные ворота не лезет, — Гнев подтянул рукава кожанки, оголяя татуированные под хохломскую игрушку предплечья. — Тут, между прочим, очередь. — Он имеет право провести время с Отрицанием так долго, как ему требуется, — подал голос Торг, устроившись в объеденном молью кресле. Манжеты его рубахи были расстегнуты, галстук — ослаблен, из-за уха воинственно торчал огрызок карандаша. В руках он держал прошлогоднюю газету, однако использовал ее не для чтения: все поля были исписаны карандашными заметками. Подняв толстые очки с треснувшими стеклами на лоб, он вздохнул: — Имей терпение, по-человеческому времени прошел всего месяц. Рано кулаками махать. — А бредом твоим торгашеским заниматься не рано? — сплюнул Гнев. — Что ты там настрочил? «Да если бы я был рядом»? «Да если бы я тогда не уехал»? «Да если бы динозавры не вымерли…»? Угадал? — Он сунул руки в карманы, качнулся на резиново-гусеничных подошвах. — Хрень это все, обойдёмся. У нас мужик сильный. — А без Отрицания даже ему не обойтись. — Да что там отрицать? Он же видел Влада в больнице! Монитор у него на глазах потух. Лучше пойти и всем врачам морды разбить. Каждой очкастой твари. Сразу дышать легче будет. — Не будет, — заметил белобрысо-кудрявый Принятие, почесывая за ухом сидевшую у его ног пятнистую дворняжку. Псина самозабвенно лизала его ладонь, тыкалась носом в рукав прозрачно-голубой, в цвет глаз, водолазки. Принятие посмотрел на Гнев с упреком: — Сам знаешь, легче с тобой ему никогда не становится. Ты хоть раз к нему без Вины ходил? Мы после тебя ее неделями не видим — а потом она еще сколько скулит, забившись под диван. — А ты помолчи, — процедил Гнев. — Тебе свою очередь все равно лет десять человеческих ждать — если вообще дело дойдёт… после нее-то, — он оглянулся на шезлонг, на котором неподвижно лежала молодая женщина в облегающем чёрном платье. Огромные темные очки делали ее похожей на модную муху. Остальные тоже покосились в ее сторону — с откровенной неприязнью: Торг сплюнул, Принятие поежился, Вина забилась под кресло. Равнодушной осталась лишь крошечная золотая птичка, устроившаяся на деревянной жердочке в углу — и то потому, что сладко спала, нахохлив блестящие перья. — Стадии горя жестко не зафиксированы, — сказал Принятие, отворачиваясь, — каждый переживает утрату по-своему. Человек может возвращаться к уже пережитым стадиям, а какие-то пропускать. — Вот пусть он вас и пропускает, — махнул Гнев. — А без меня ему сейчас не справиться, ясно? Не тот случай. — Да ты просто злишься, что он тридцать лет без тебя обходился. Когда тебя в последний раз вызывали? Когда он картины Влада прибивал и молотком по пальцу попал? Смирись уже, у нас не такой человек. У него холодный аналитический ум. Доктору наук Гнев для саморегуляции не обязателен. Он даже с матерью тогда после пары дней Отрицания прямиком ко мне пришёл. — Ага, а через год бухнулся в Депрессию и чуть не упился… — Ну не уследили, — признал Принятие с досадой. — Но у нас плохая наследственность… Это был стресс. — Вот если бы он Влада тогда не встретил — вот это был бы стресс! — Ни х-хрена вы не з-знаете про стресс, мелочь п-пузатая, — встрял Шок — не старый, но с седыми перманентно вздыбленными волосами. Он сделал длинную затяжку, сжигая сигарету до фильтра, и тут же прикурил новую. — Вы хоть сразу з-знаете, з-зачем вас вызывают. А я… я когда Влада там увидел… в проводах… з-запах этот горелый… В придавленной тишине громко скрипнула дверь, и все подняли головы. На пороге показалась пожилая дама. Одетая в вязаный свитер и игривую шляпку, она застряла на спектре где-то между старушкой на лавочке и королевой Елизаветой. Все черты ее обеспокоенного лица странным образом группировались в центре, будто собранный в середине хвостик воздушного шарика. — Следующий, — объявила она, горделиво направляясь к белоснежному дивану, покрытому, словно прыщиками, розовыми подушками. С тихим дзыньком над дверью вспыхнула табличка: «Торг». Торг еще раз пробежался по записям на газете, пошевелил губами, будто первоклассник перед уроком, и шмыгнул в дверной проем. Пробыл он там недолго. Гнев и Принятие только снова принялись от души препираться, как раздался грохот, и Торг, прикрываясь руками, скатился вниз по ступеням. Вдогонку ему летели грязные кисточки, жамканные тюбики краски, разодранные на бахрому холсты. На шее у него артхаусным ожерельем болталась деревянная рама. — Картины, — охнула Отрицание. — Картины Влада… Табличка над дверью замигала алым боевым знаменем. «Гнев». — Иди! Иди, гад! — крикнул Торг. Гнев аж подпрыгнул. — Ну вот! Может же! — бросил он, вспрыгивая по ступеням. — Ну, лузеры, теперь держитесь… Бухнул дверью так, что зашатался весь проем и посыпались щепки. Когда пыль осела, свалка притихла. Все разбрелись по местам. Шок шуршал упаковкой сигарет, Торг мусолил свою газетку, Отрицание достала из тазика вязание, а Принятие чесал Вине пушистое пузо, то и дело поглядывая на дверь. «Почему же тебя не вызывают, дружище?» — тихо спрашивал он у собачки. Гнев вернулся спустя пятнадцать минут. Рукав кожанки свисал полуоторванной тряпкой, из разбитого носа на футболку капала кровь, под глазом наливался синяк. — Господи, — Принятие вскочил. — Что случилось? Он попытался оценить ущерб, но Гнев увернулся. — Отстань… отпусти… — Да погоди ты… С жёстким хрустом табличка над дверью окрасилась в адский черный. Горящие буквы передернулись, словно в дешёвом ужастике. «Депрессия». Коллективный вдох пронесся над свалкой, все напряжённо замерли. Женщина в чёрном выпрямилась, хищно улыбнулась, а потом начала пузыриться: тело ее вытекло из платья, словно перегретая каша. С шезлонга сползла уже огромная пупырчатая пиявка, и узнать ее можно было лишь по темным очкам, все еще болтающимся где-то в середине черной жижи теряющего очертания тела. Голодно всхрюкнув, существо прошлепало за дверь, оставляя за собой склизкий след — серый, словно высасывающий краски. Дверь захлопнулась, и все накинулись на Гнев. — Ну, рад? — мрачно бросил Торг. — Д-добился? — процедил Шок. — П-полегчало? — У нас же наследственность… — простонала Отрицание. Гнев упрямо молчал. — С кем ты подрался? — тихо спросил Принятие. Гнев отвернулся, но Принятие обхватил его лицо и заставил посмотреть в глаза. — С кем ты подрался?! Гнев сжал губы и хмурился, но даже так было видно, что он едва сдерживает злые слезы. — С братом Влада, — сказал он сквозь зубы. У Принятия округлились глаза. — С братом?.. — А что я должен был, стоять и слушать? — закричал Гнев, срываясь. — Он сказал, что это я виноват. Что если бы не я, ничего бы не случилось. Что если бы не я, то Влад был бы жив… — Возможно, он прав. Гнев поражённо отпрянул. — И ты туда же? — Если бы мы не выбрали тот ночной рейс, возможно, он не мчался бы так поздно в аэропорт. — Заткнись… — Если бы мы не отправили ему сообщение, возможно, он не отвлёкся бы… — Заткнись… — Если бы мы не послали фото, возможно, он не пропустил бы сигнал… — Заткнись, заткнись, заткнись! — Гнев замахнулся, тяжело дыша и стискивая челюсти. Принятие обвил его руками, прижался губами к уху. — Этих «возможно» так много, что одно из них неизбежно будет правдой. И это нам тоже придется принять… Руки Гнева опустились и он обмяк, повис у Принятия на плечах. Его тело затряслось, а из груди вырвались скомканные рыдания. — Не могу… без него… — Он вцепился в светло-голубую водолазку. — Влад… Люблю… так люблю его… Принятие погладил по встопорщенному ёжику. — Я знаю. Только ведь я люблю его не меньше. Все мы любим. Каждый по-своему. Гнев постоял еще немного, а потом отстранился, неуклюже вытирая слезы огромным кулаком. Принятие держал его за плечо. Они все еще были близко, почти в обнимку, когда взвывшая сирена заставила их подпрыгнуть. — Что за хрень?.. — Депрессия усилилась… Табличка над дверью потемнела и треснула. По раме побежал толстый слой льда, сцепляя створки вместе. Принятие дернул Гнев за рукав: — Быстро! Еще немного — и уже не откроем. Гнев вскочил по ступеням и схватился за ручку, но тут же отдернул пальцы — металл обжег морозом. Выругавшись, он пнул в замок своим хищно-красным Док Мартенсом. Тяжелая подошва ударила со злорадством и дерзостью. Дерево затряслось, лед пошел трещинами. — Скорее! — крикнул Принятие остальным. — Бросайте туда! — Что? — проскулил Торг. — Все! От очередного могучего удара дверь распахнулась. В ту же секунду в черноту проема полетело содержимое свалки. Первыми упорхнули картины, за ними последовали фотографии в рамках, а дальше ухнули книги, тапки-единороги, галстук с поросятами. — Смотрите! — завопил вдруг Торг, тыкая в табличку. С ней происходило что-то странное. Словно сошедшая с ума новогодняя гирлянда, она мельтешила объявлениями. «Отрицание», «Торг», «Гнев» и «Депрессия» сменяли друг друга с хаотичной непредсказуемостью, а когда последним, глумливо ревя, в темноту подсознания отправился Огромный Плюшевый Крокодил, она погасла. Погас свет и на свалке. Никто не шевелился. В полной тишине захрустели доски: через развороченные створки переползла Депрессия. Черты ее быстро становились человеческими, тело обернулось в платье, ноги — в каблуки; как всегда, издалека она становилась притягательной и даже эротичной. Недовольно фыркнув, она обвела собравшихся презрительным взглядом. «Тряпки», — бросила она, прежде чем водрузиться на шезлонг. Все взгляды устремились на табличку. Та долго думала. А потом, дважды вспыхнув, дзынькнула – только блестящие буквы загорелись не совсем так, как все ожидали. Вместо «Принятие» там мягким светом переливалось: «Надежда». На жердочке мгновенно проснулась золотая птичка. Она встопорщила пёрышки, взмахнула цветным крылом и юркнула в темноту. Дверь захлопнулась, превращаясь в изначально-целое состояние. Катастрофы будто и не было. Все понемножку вернулись на свои места. Торг уселся в кресло с газетой и принялся просто читать, Шок развернул коврик для йоги и счастливо прикрыл глаза, Отрицание разлеглась на диване с вязанием и то и дело прикладывала полуготовый свитер Шоку к спине. В ногах у нее уже дрыхла Вина. Тихонько заиграл джаз. Гнев подошел к Принятию, сунул кулаки в карманы. — Я тут подумал, ты это… может, захочешь выпить… — сказал он негромко, кидая на остальных опасливый взгляд, — вдвоем. Принятие улыбнулся. — С удовольств… Оглушая свалку, взвыла сирена, над дверью замигали алые буквы: «Гнев». — Да не может б-быть, — Шок приоткрыл створку и заглянул внутрь. Некоторое время он щурился в темноту, а потом хмыкнул. — Вешал обратно к-картины Влада, ударил себя по п-пальцу. Хочет выматериться. Иди. Жители свалки ощутимо выдохнули. Гнев взбежал по ступенькам. У самой двери он обернулся и улыбнулся Принятию: — Я ненадолго.