***
После той ночи он не приходит к Алфи в течение нескольких недель. У них нет причин для встреч: бизнес отлажен достаточно для того, чтобы не требовать их активного совместного вмешательства. Но когда это все-таки происходит снова, Томми подбирает одежду и заставляет себя уйти, как только Алфи начинает дрейфовать в этом его нечетком посткоитальном пространстве. Заводя машину, Томми снова напоминает себе, что все делает правильно. Нет абсолютно никаких шансов на то, что оказавшись в аду, он будет так же засыпать рядом с Алфи, верно? И ему точно не нужно драматичное шоу от Соломонса, пытающегося выяснить причину его ухода. Не то, чтобы Алфи Соломонс когда-то устраивал шоу. Вообще-то, он не делал этого никогда. Но Томми кажется, что он может так сделать. Может скрестить руки на груди, выставить перед Томми напоказ абсурдность всех этих идей, попытаться заставить его остановиться, остаться. Может или нет? Неожиданно для себя Томми не в состоянии отмахнуться от этого вопроса. Он закуривает сигарету и опускает окно машины, просто чтобы побыть здесь на законных основаниях еще немного. Все это время он был слишком слаб, чтобы позволить Алфи увидеть, как… все это происходит с ним. Все это время Алфи, сонный и ничего не понимающий из-за внезапного пробуждения, просто безуспешно пытался утихомирить его каждый раз, когда это начиналось. И по какой-то непонятной причине он никогда не бывал равнодушен или раздражен. Только тихонько что-то напевал и качал его, пока Томми, неподвижный, лежал в его руках и курил, не участвуя в этой кампании по собственному успокоению, но и не противясь ей. Это Томми обсудит сам с собой позже. Вместе с бутылкой виски, и, вероятно, плотно набитой трубкой, припрятанной в ящике у кровати. Томми думает все же, что Алфи может. Он поднимает взгляд и в зеркале заднего вида ловит окно спальни Алфи. Оно подсвечивается со стороны машины Томми. Томми едет медленно и уверенно, и так же курит. Наблюдает за ярким пятном света краем глаза и чувствует, как это пятно прожигает в его животе огромную дыру. Это ужасно похоже на предвкушение. Но Томми не останавливает машину. В конце концов, прямая дорога заканчивается, и перед тем, как Томми повернет, свет в окне Алфи гаснет. Томми оставляет этот дом вдали холодным и тихим. Дым на вкус становится противным. Томми сухо сглатывает и выбрасывает сигарету в окно, так и не прикончив ее. А потом вдавливает педаль газа в пол так сильно, как только может. Наверное, Алфи не сделал бы этого. Особенно после всего, что произошло.***
Есть много вещей, которые Томми считает жалкими. Оказывается, некоторые из этих вещей жалкие только пока речь идет о ком-то другом, а не о нем. Желание того, чтобы Алфи Соломонс бросился за ним в ночь после случайного траха, слишком сильно. Томми не может его игнорировать. Сам того не желая, Томми провел всю ночь в ожидании. Томми уговаривает себя: это просто маленькая слабость. Томми заставляет себя оставаться в постели, потому что слишком долгое отсутствие сна вредит бизнесу, но все бесполезно. Лопаты начинают долбить в стены комнаты, как только голова Томми касается подушки. Томми никогда не слышит их, если остается с Алфи. Кошмары появляются, иногда их даже вызывает само присутствие Алфи, но лопат никогда не бывает. И то, как Томми просыпается в ужасе, намного лучше этого медленного, затхлого, капающего на мозги позвякивания. Это невозможно терпеть. С этим невозможно справиться. Вот где, оказывается, твое утешение. Вот, что заставляет тебя забыться. Томми садится в кровати, прижимается спиной к стене и тянется за сигаретами. Хотелось бы, конечно, трубку, но у него встреча завтра утром. Как бы он не был уверен в себе, он не прикасается к наркотикам, если знает, что на следующий день ему нужны его мозги. Выходит, Алфи – отличная замена опиуму. По крайней мере, когда достаточно затрахивает Томми, и ему остается только упасть на постель, чтобы уснуть. В такие моменты голова Томми пустая, и руки Алфи для него теряют свой угрожающий оттенок. Даже, блядь, забавно, как мечущиеся мысли Томми снова и снова возвращаются к ебаному Алфи Соломонсу. Томми крутит в руках зажигалку. То позволяет ей светить, то гасит ее. Смотрит в узорчатую стену напротив. Пытаясь дышать ровно, слушает, как лопаты становятся все громче и ближе. Не отводит взгляд от слегка дрожащей точки на обоях, где, кажется, штукатурка медленно отслаивается. Когда Томми был ребенком, он часто бывал в лесу. Блуждал там и никогда не боялся, чувствовал себя как дома, проворный и тихий, давно заслуживший молчаливое признание леса. Но однажды он вышел на поле рядом с тем лесом. Проклятое поле вызвало самую настоящую дрожь. Огромное, практически безграничное для детского воображения, оно тянулось все дальше во все стороны, серое и грязное под ногами Томми. Небо на этом поле выглядело темнее, лошади тоже казались мрачными и далекими, а их глаза – пустыми. Но самым страшным на том поле было рваное чучело, сидящее на короткой гнилой палке. Оно свисало с этой палки, как дохлая кошка с забора. Когда сгустились сумерки, оно будто бы начало двигаться. Потом Томми бывал на этом поле не раз. И каждый же раз он следил за чучелом, следил, не отрывая взгляда, до тех пор, пока не достигал безопасной зелени леса. Чучело всегда глядело в ответ, но Томми знал, что если он будет храбрым, сдвинуться с места страшилище не сможет. Главное – не переставать смотреть. С тех пор Томми успел избавиться от многих страхов. Но лопаты – это слишком. Даже если они исчезнут сегодня, завтра вернутся. И послезавтра. И еще через неделю, и через две эта гонка снова начнется. Он проигрывает в ней каждый раз. Уставшая, бессильная, загнанная лошадь – вот он кто. Томми отрывает взгляд от стены, когда первые лучи серого солнечного света проникают сквозь шторы. Он дает себе время, чтобы послушать, как чирикают птицы, которым не повезло оказаться так далеко от дома, в этом залитом дымом городе. В последний раз он думает о Кэмдэне, когда заталкивает ночь и все предшествующие события глубоко в свое сознание. Одевается, проверяя, нет ли засосов на шее или запястьях. Он не хотел, чтобы Алфи остановил его. Это просто не то, что стоило бы делать. Но он, блядь, ждал этого.***
После этой ночи все становится только хуже. Доходит до того, что на пятый день Томми напивается, чтобы уснуть, потому что цветочный узор на обоях начал двигаться слишком убедительно. Утром чувствует себя мертвым. Выглядит так же. Но встать немного легче, и это – единственное, что имеет значение. День выдается насыщенным: все начинается со скучной бумажной работы, а заканчивается окровавленными костяшками. Томми охуительно устает к вечеру, так что ему приходится буквально напрягать мышцы, чтобы выбраться из машины рядом с пекарней Алфи. У него были смешанные чувства по поводу встречи с Соломонсом. Но он хотя бы продумал свое поведение. Всего лишь один документ по поводу доставки, который нужно подписать. Сразу после он может поехать домой и упасть куда-нибудь. Он обещает это себе, как тогда – в ебучих окопах. Еще одно усилие – а потом можно расслабиться, отдохнуть, и вообще сделать все, что нужно, чтобы почувствовать себя здоровым. Но бизнес – на первом месте. В пекарне нет почти никого: только охрана и сам Алфи. Последний бессовестно разглядывает Томми, севшего в кресло у стола. Его расчетливый взгляд задерживается на губах Томми, цепляется за красную царапину под нижней губой и небольшой синяк на скуле. – Что за хуйня произошла с тобой, Томми? – спрашивает Алфи так серьезно, что Томми даже отрывается от цифр. Алфи теребит кольцо на пальце, оперевшись на локти. Смотрит на Томми пристально из-под поднятых бровей. Он молчит, но при этом – требует ответов, этот чертов жид. Перед тем как ответить Томми прочищает горло и старается изо всех сил говорить ровно. – Бизнес иногда бывает грубым. – Он делает ставку на отрешенность, чтобы освободиться быстрее. Переводит взгляд на бумаги. – Ничего такого, что не исчезнет завтра. Алфи не удовлетворяет ответ. – Когда ты в последний раз спал, приятель? Томми неторопливо подписывает документы и поднимает на Алфи ледяной взгляд. Неподвижный, вроде как даже невозмутимый. Почти расслабленный, несмотря на злость, вновь проснувшуюся в груди. Томми сжимает зубы и безуспешно пытается сохранить холодную голову. Пытается решить все, как профессионал. Он чертовски устал быть таким. – Ты, кажется, очень озабочен моим благополучием, Алфи. – Слова начинают выходить из его рта, хриплые и жестокие, и Томми почти наслаждается тем, как дергается лицо Алфи, не ждавшего такого ответа. – Может, у тебя появились какие-то чувства? Мне начинает казаться, что во всей этой ебле для тебя есть что-то еще. Перестань, блядь, бегать за мной. Это вообще не твое дело. Алфи переплетает пальцы. Ничто в его позе не выдает волнения, но оно есть в его глазах. А Томми зашел слишком далеко, чтобы оставаться рациональным. Не стоило Алфи, черт возьми, его расспрашивать и ковыряться в ранах. Томми делает паузу, наклоняет голову и наносит последний удар: – Видишь ли, Алфи, я восхищаюсь тобой именно потому, что привязанность – это не про тебя. Держись того же курса. Не расслабляйся. Тишина, наступившая после слов Томми, похожа на ту, которая приходит после треска стекла. Алфи покачнулся из стороны в сторону. В его обычно плавных движениях завелось необычное напряжение. Томми обнаружил, что отчаянно хочет, чтобы Алфи что-то сказал. Чтобы пошутил, поиздевался над херовыми предположениями Томми и разметал их взмахом руки. Но Алфи не шутит. Томми упорно отказывается отводить взгляд, и тогда Алфи делает это вместо него. Собирает подписанные документы целенаправленно медленными движениями, убирает их, берется за гроссбух, надевает очки-полумесяцы. – Пошел ты нахуй, Томми, – кратко отвечает Алфи. Он не награждает Томми за его эскападу ни единым взглядом, и это буквально убивает. – Желаю тебе долгой дороги до твоей ебаной дыры. Томми в полной мере чувствует боль только когда захлопывает дверцу машины и уезжает. По дороге он убеждает себя в том, что сделал все правильно. Правильнее причинить Алфи боль сейчас, чем наделать ошибок, которые дорого обойдутся им обоим в будущем. В любом случае, все это не может быть важным – Томми слишком поломан, чтобы кому-то из-за него долго было больно. Это было бы охерительно неправдоподобно. Он сделал все правильно. Теперь он сам со всем справится. Томми зажимает рот ладонью, чтобы не закричать. Так будет лучше. Он сделал все правильно. В какой-то момент он перестает пытаться удержать себя – и просто дает этому произойти. Позволяет этому забрать себя и выплескивает все наружу. Все, что накопилось за прошедшее время. Все, из-за чего его ребра горят. Этот херов эмоциональный момент забирает у Томми достаточно много времени. Придя в себя, Томми без энтузиазма выглядывает в окно. Надеется, что «авария» застала его уже в Бирмингеме, но вокруг – темнота и безмолвное поле, лишенное конца и края. Томми даже хочет начать бояться. Это ведь его давний страх. Он должен быть сильнее боли. Но ничего нет. Внутри него – ничего нет.***
Каким-то образом он продолжает ехать. В такие моменты Томми хочется, чтобы часть его жизни просто исчезла. Чтобы он закрыл глаза будто бы на секунду, а открыл их в другой день, в другой час. Становиться счастливее не обязательно, достаточно просто открыть глаза в каком угодно другом состоянии. Лишь бы не еще одна секунда вот этого. Как водится, мир глух к его желаниям. Поэтому Томми наливает себе еще и рассеянно стучит пальцами по стеклу наручных часов. Прошло всего двадцать минут с тех пор, как он открыл бутылку. Прошло целых полчаса с тех пор, как он забрел в свою контору, внезапно испугавшись перспективы нырять в холодную кровать и снова вступать в бой против лопат. Только не сегодня. Было ощущение, что они уже ждут его у двери, а он еще даже не добрался до подушки. Вот оно. Они наконец-то выгнали его из его ебаного дома. Томми хрипло смеется. Потом еще раз. Затем опускает свой стакан совсем низко и заглядывает в него. Вряд ли в мире есть такая проблема, которую не может ухудшить самоотверженность, но Томми прямо сейчас охвачен чувством свободы, потому что признал свое ебаное состояние полным дном. Наконец-то все достаточно хуево. Это почти медитация. Он вынимает из кобуры пистолет и прижимает его к виску. Такая вот любопытная поза. Томми почти что стыдно, и он регулирует ствол так, чтобы дуло прилегало к кости. Медленно сгибает палец на спусковом крючке, пробуя его на вкус. В конце концов, у него сейчас есть все время мира. Ему не нужно спешить, чтобы избежать собственного страха или удержать руку. Томми выдыхает, позволяя глазам закрыться. Прислушивается к безумному биению своего сердца, к тиканью часов в тишине, к звуку колес, катящихся по гравию где-то далеко. Металл нагревается. Томми чувствует его вкус на своем языке. Шире открывает рот и втягивает воздух. Будто бы плавно давит на спуск и не замечает скрипа двери за спиной – кровь прилила к ушам. Его тело действует само по себе, оно хочет жить, в отличие от хозяина, и оно сопротивлялось бы... Но в эту секунду Томми хорошо и спокойно. Вот оно. Вот, что с ним случится. И никаких ебучих кошмаров. – Уверен, что твое лицо сейчас выглядит охуенно непристойно, Томми. Это рефлекс, над которым Томми не властен – он рывком разворачивается и направляет пистолет на голос, как ребенок закрывает глаза от страха. Сердце бьется где-то в горле. Алфи опирается на дверной косяк и смотрит на Томми из-под низкой шляпы. – Знаешь, приятель, ты, похоже, один такой бедняга, которого можно ебать даже со всеми этими соплями, отеками и синяками. Томми опускает пистолет. Его рука дрожит. Он бросает взгляд на бутылку виски – на всякий случай. Бутылка не опустела даже на половину, а это значит, что Алфи абсолютно, блядь, реальный. Томми пробует сказать что-то. Получается только: – Пошел ты. Томми мнется, его глаза бегают, пока он снова не останавливается на Алфи. Он пытается еще раз: – Извини. Должен был наступить этот момент, когда эмоции нахер сожгли мозг. Томми понятия не имеет, как слова формируются у него во рту. Он вздыхает, трет глаза, откидывается на спинку стула. Задается вопросом: надо ли просить Алфи молчать о том, что он только что увидел? Может, нужно идти совсем другим путем. Трудно понять, и к тому же у Томми кружится голова. Как долго он не спал? Алфи терпеливо наблюдает. На этот раз даже не делает никаких остроумных замечаний. Просто стоит там, в тени, и согревает Томми одним взглядом. Не говорит о той словесной пощечине, которую Томми нанес ему всего несколько часов назад вместо прощального подарка. Память Томми отматывается назад, к блядскому прощанию. – Что ты здесь делаешь? Алфи улыбается – Томми кажется, он делает это даже горделиво. Но, по правде сказать, сейчас точно определить он ничего не может. – Ты забыл свою кепку. А я знаю, что твоя цыганская башка не может справиться без нее ни с чем. – Алфи роется в карманах и швыряет Томми его кепку, не обращая внимания на то, что он даже не пытается ее поймать. – Все выглядело так, будто ты забыл свою ебаную голову у меня на столе. Довольно противно. Так что я милостиво возвращаю ее тебе. Алфи, кажется, нисколько не беспокоит то, насколько абсурдно звучит его объяснение. Он скрещивает руки на животе, с бесконечной самоуверенностью подходит к столу, за которым сидит Томми. – Теперь, как я думаю, должен настать момент, когда ты очень вежливо приглашаешь меня в свою постель. – Я не могу пойти домой, – слышит Томми собственные слова. – «Не могу», так, хорошо. Почему? – Лопаты. За стеной. – Значит, лопаты? – Точно. Алфи с минуту стоит молча. – Томми, дорогой, если кто-то сегодня придет за тобой с лопатой, я, блядь, просто ебну его, ладно? И мы выбьем это Богу неугодное предупреждение прямо над твоими дверями, чтобы все были в курсе и не планировали новых визитов, ага? Алфи качает головой, когда видит горькую улыбку, неконтролируемо расползающуюся по лицу Томми. Он подходит ближе, опирается на стол обеими ладонями, надвигается на Томми тучей. – Нет, нет, нет, приятель, ты должен понять вот что: я очень серьезен. – Он и сам почему-то улыбается, и это портит все дело. – Я, блядь, приехал сюда, да, приятель. Сто двадцать миль. Сто двадцать миль в сторону самой настоящей пизды старушки Англии. И ты должен понять, Томми, что прямо сейчас, после двух этих ебаных часов езды я единственный, кто имеет право сегодня вечером распотрошить твою жалкую задницу. Томми страшно хочет его ударить. Это идеальное решение для того, чтобы разделаться с Алфи. Ударить хотя бы за то, что он ухмыляется над лопатами и всеми этими вещами. Но у Алфи есть преимущество – во всех смыслах функционирующий мозг. И Алфи целует Томми, жестко ухватив его за подбородок, раньше, чем Томми успевает сказать хоть что-нибудь. Сначала это короткое прикосновение, потом – настойчивое движение, потому что Томми не отвечает. Алфи охуительно сильно ненавидит, когда Томми ускользает от него к себе в голову. Тогда он обычно толкается в него сильнее, целует глубже, подбирает самые грязные слова, чтобы вырвать Томми из его мира и вернуть в собственные объятия. Чтобы забрать себе все внимание Томми. Наверное, сейчас Алфи кажется, будто он целует статую, но он знает, что надо делать. Он кусает губы Томми, прижимает руку к его затылку, смотрит в его глаза. Томми их не закрывает – стыдно. Хочется сбежать, но сопротивляться Алфи нет никакой возможности. Он лишает Томми воли и сил, как какой-нибудь токсин. Томми позволяет Алфи все – и смотрит, смотрит в его темные глаза. – Ты приехал из Лондона, – говорит он, когда Алфи останавливается и прижимается к нему лбом и губами. – Да. Томми знает, что завтра он проснется разбитым настолько сильно, что, может быть, в утренней ванне постарается содрать с себя кожу. Даже сейчас все это ужасно. И так же ужасно его сейчас это не волнует. Томми отвечает на поцелуй. А затем Алфи сам приглашает себя в кровать Томми.***
Томми рассеянно разглядывает Алфи, прикрывая глаза от полуденного солнца. Прижимается лицом к его широкой груди, пока обе руки Соломонса надежно сжимают его. Вот блядская загадка: как они умудряются оставаться в пределах кровати, если один Алфи уже больше, чем весь ебаный матрас? Все это охуительно неправильно, конечно. Но Томми чувствует, что он на верном пути, когда Алфи расслабляет захват и сонно, лениво оглаживает его спину. Томми издает какой-то неясный звук. Хочет крепче обнять Алфи – и не может, мышцы отказываются сотрудничать и лишь слабо дергаются. Такое ощущение, что за ночь все тело Томми превратилось в сраное желе. И все же Томми старается напрячься, хотя бы и на зло. – Полегче, приятель. Остановись хоть на секунду, а? – глубоко и низко рокочет голос Алфи, заставляя ребра Томми дрожать. Алфи перекатился на спину, взяв на себя весь вес Томми. Провел руками по его спине снова, размял больные мышцы поясницы, заодно дразня Томми, вернулся к его шее, рисуя там узлы. Эти мелкие движения помогают. Тело снова набирает силу. В своей обычной манере Алфи касается каждого дюйма кожи Томми. Его прикосновения достаточно грубы для того, чтобы Томми, непривычный к продолжительному контакту кожи с кожей, утонул в чувствах. Таким же образом Алфи давит волну тревоги, которая накатывает на цыганскую башку. Томми ловит себя на том, что рисует поверх рубашки Алфи узоры и пытается почувствовать его сердцебиение. Чтобы открыть глаза, Томми отворачивается. После вчерашней ночи зрелище будет явно не из лучших. После… Томми минуту смотрит на ярко освещенную стену комнаты, пытаясь вспомнить, что, блядь, произошло после того, как они вышли из конторы. Единственное, в чем он уверен – они не трахались. Но Алфи расстегивал его жилет. А потом мозг Томми, похоже, раскланялся и попрощался. Остается только предполагать, что он был слишком заебан для кошмаров. В итоге размышления Томми прерывает рука Алфи в его волосах. Это даже комфортно. И удивительно мягко. Томми, наверное, мог бы даже расслабиться, но его тело было к этому не способно. Да и проснулся он уже окончательно. – Как ты себя чувствуешь? Алфи прикасается к лицу Томми, и эти его пальцы буквально вдыхают в кожу Томми жизнь. Томми целует его ключицу. Затем шею. Оставляет горячий мокрый след, задевает кожу зубами. – Хорошо. – «Хорошо»! – фыркает Алфи, а его грудь от этого вздымается под губами Томми. Дыхание Алфи проседает на мгновение, и Томми осознает, что улыбается этому звуку. – Ты очень красноречив, Томми. И отпусти мою, блядь, задницу. Алфи очень старается не выглядеть впечатленным. Дергает Томми за волосы, отрывая его губы от своей кожи. – Ты пытался убить себя вчера, приятель. Это точно не может быть «хорошо». Я бы тебе посоветовал, знаешь, такую штуку. Называют «коммуникация», ага? Алфи удивленно выдыхает, когда Томми сжимает его член. Вот это уже что-то. Томми приподнимает бровь, сохраняя спокойствие, и легко оглаживает Алфи. – Ты что-то сказал? Теперь Алфи знает, что он не единственный, кто умеет контролировать прикосновениями. Он возится, чтобы раздвинуть ноги пошире, и открывает рот, чтобы попробовать еще раз выдать Томми то, что он имеет сказать. – Да, приятель, я сказал о ебаной коммуникации. Она чертовски необходима, потому что слова… – Алфи вздыхает шумно и тяжело, – чертовски необходимы. Послушай… Томми и слушает. Алфи несет еще какую-то чушь, но только до тех пор, пока Томми не стягивает с него штаны и не проходится языком сначала по головке, а потом и по всей длине. – Томми, – неубедительно ворчит Алфи, – я пытаюсь тут объяснить тебе что-то, да? Томми смотрит на него и вытирает мокрые губы. – Так не дай мне остановить тебя. Но все, что Алфи имеет сказать, превращается в шипящее «блядь», сорвавшееся с языка, когда Томми насадился на его член горлом. Томми делал это с Алфи всего один раз, и было все неудачно – офис, пыльные полы, испачканные брюки. Сейчас все намного лучше. Алфи на вкус соленый. Его руки путаются в волосах Томми, но не давят, позволяя Томми делать, что ему взбредет в голову. Сейчас это больше, чем просто «лучше». Член Томми заинтересованно дергается, и Томми пытается отвлечь мозг. Он хочет чего-то – черт возьми – нормального. Но не хочет позволять Алфи возвращать услугу. Пожалуй, его тело недостаточно реально для такого. Это просто сделка, да? Они оказались вместе в одной постели, вот и трахаются. Так было всегда. Это оправдание – единственное, что смиряет Томми с собственным желанием спать до полудня на груди у Алфи. Это оправдание вернет Томми на землю и оградит от всего. – Томми… - Алфи дергает его за волосы, заставляя Томми сначала взглянуть на него, а затем соскользнуть со своего члена. – Знаешь, а ведь есть причина, по которой я пошел за тобой. Томми позволяет Алфи провести большим пальцем по скуле. – И что это за причина? Алфи хватает наглости просто пожать плечами. – Если бы я, блядь, знал. Алфи лежит почти минуту, поворачивается, чтобы взглянуть на Томми, а тот смотрит на него и все еще сжимает основание его члена в кулаке. Томми ныряет вниз, втягивает всю длину ствола, прижимает головку к нёбу, пока Алфи ни о чем больше не может думать. Потом Алфи хватает Томми за плечи, проклинает его цветисто, а Томми выпрямляется, глядит на него темным взглядом и добивает быстрыми, грубыми движениями. В конечном итоге Томми снова прижимается к боку Алфи, вялый и еще будто бы занемевший от вчерашнего. Позволяет Алфи путаться в волосах. А потом, на этой самой более-менее знакомой территории, Алфи говорит что-то, что угрожает нарушить покой. – Ты знаешь, ты не… Тебе не обязательно делать это, верно, Том? Потому что у тебя нет причины. Томми коротко выдыхает. – Да, знаю, – говорит он все еще хриплым голосом и не открывает глаз. Странно, но в таком уставшем состоянии говорить даже проще. Томми понятия не имеет, почему он чувствует себя таким истощенным, но использует эту возможность, чтобы добавить еще кое-что и не думать об этом. – Но все меняется, да? Оказывается, все это время Соломонс не дышал. А потом взорвался словами, жестами, такими невыносимо оживленными и яркими, каких Томми никогда не видел в его исполнении раньше. Его заносит. Но Томми слушает. На секунду прикрывает глаза. Когда Томми собирается погрузиться в то, что можно назвать коротким дневным сном, Алфи, наконец, успокаивается и приходит к какому-то выводу. Томми уже не может разобрать контекст, но может услышать, как в голосе Алфи разливается улыбка. Алфи притягивает Томми ближе и подтверждает: да, некоторые вещи действительно имеют тенденцию к переменам.