не один

Москва разочаровывает и бьёт под дых. Москва Яра перекусывает поперёк хребта и выплевывает на пустую дорогу — недостоин, мальчик, проваливай, адьё. В Москве своих талантов полно — гитисы, вгики, мхаты — ей самоучки, из колледжа сбежавшие, совершенно не нужны. Яр устал, если честно. Он помнит, каким вдохновлённым был после первых в жизни гастролей, помнит, как думал, что все дороги перед ним открыты, помнит, как ринулся покорять столицу с мелким рюкзаком за плечами и бесконечной верой в себя. Как устроился в крохотный бар на подработку, чтобы иметь какие-то средства к существованию, и постоянно брал отгулы, сбегая на кастинги, где ему отказывали раз за разом. Но он продолжал биться в каждую дверь с упорством вездехода. Кажется, Яр сбился со счёта где-то на пятьдесят восьмом «извините, вы нам не подходите» и продолжал бежать чисто по инерции За полтора года безуспешных попыток закончились силы даже на это. Яр стискивает зубы и решает вернуться в родной Петербург, потому что, похоже, «Рок-опера» его потолок, как бы он ни пытался убедить себя и мир в обратном. У него батарейка села, понимаете? Устал, хватит. Отработает последнюю смену за стойкой и купит билет на первый же плацкарт до дома. Наверное, он даже будет скучать по ночной жизни ставшего привычным бара, но убивать здесь свою молодость точно не планирует. Год за годом пялиться в унылые измученные рожи, подливая коктейли в пустой стакан, и слушать бесконечные душеизлияния о ты-не-представляешь-насколько-важных-проблемах? Нет, увольте. Он предпочитает быть по другую сторону барной стойки, заливая алкоголем собственные провалы и смешиваясь с этой чёрно-серо-розовой толпой неудачников. Стоп… розовой? Вырвиглазно-алого оттенка шуба подлетает к стойке и врезается в неё всем телом. Под шубой обнаруживается весьма симпатичный парень с растрёпанными волосами, в которые он тут же запускает нервно подрагивающие пальцы, приводя и без того неаккуратную причёску в полный хаос. Делает глубокий вдох и переходит практически на ультразвук, выпаливая слитное: — Знаете, я ищу одну девушку, она стильная, хорошо одевается, жутко невнимательная к окружающим, вы её не видели? Яр думает, что где-то уже слышал подобное. Но это бар, в конце концов, тут одни и те же фразы по сто раз за вечер повторяют, плюс у Яра мозг перегружен десятками цитат из самых разных кастингов, поэтому от назойливого зуда в голове он отмахивается и натягивает на лицо дежурную улыбку. Выходит немного злобно. — Прости, парень, тут все неплохо одеваются, а мне сложновато заметить жутко невнимательных, я от стойки не отхожу. За сегодняшний вечер было кадров восемь, жутко внимательных к себе и своим трагедиям вселенского масштаба, я всё время на них потратил. Парень расстроенно поджимает губы и сверлит Яра пристальным взглядом из-под жёлтых очков сердечками. — Я Реджи, — протягивает вдруг руку с широкой улыбкой во все зубы. И как у него только рот растягивается так широко и искренне, что аж под рёбрами тянет? Яр, кажется, год назад разучился улыбаться. Чужое жизнелюбие бесит. — А я работаю. Ты здесь либо пьёшь, либо меня не отвлекаешь. — Ладно-ладно, понял, — на проигнорированную руку будто не обижается даже, приподнимает ладони в примирительном жесте. — Значит, я сегодня пью, — и тычет пальцем в первый попавшийся коктейль из меню. Реджи (и зачем Яр только запомнил имя очередного нервного неудачника, у него этих историй и имён и так по горло, нахватался за полтора года, сколько можно, скорее бы это закончилось) болтает без умолку, лениво потягивая какую-то слабоалкогольную дрянь, и упорно пытается вывести его на диалог. Яр упускает момент, когда это получается. Сначала пытается огрызаться в духе: — Ты вроде искал кого-то. Но его колючки ломаются об ослепительную улыбку (хватит, господи, слишком ярко, люди не должны так светиться) и легкомысленное: — Она отписалась, всё в порядке, так что этим вечером я абсолютно свободен. Яру кажется, что новый знакомый телефон в руки не брал за всё это время, но он, в конце концов, не так пристально за его руками следит, он же не маньяк какой-нибудь. — Ты, как я понимаю, тоже не очень занят, — задумчиво бросает Реджи. — Оторвёмся? Яр честно пытается вспомнить, когда успел разболтать ему и про работу опостылевшую, и про Москву, которая его принимать не хочет, и про рюкзак собранный на съёмной квартире. У Яра предсказуемо ничего не выходит. Когда они с Реджи синхронно закидываются алкоголем в соседнем баре и тащатся на танцпол, он уже почти ничему не удивляется. Удивление накрывает чуть позже, сразу следом за шумом в голове и поплывшим взглядом, когда он мутными глазами на Реджи з а л и п а е т. Тот выделывает руками что-то абсолютно непристойное, смесь тектоника с арабскими танцами, так что кажется, будто в этих руках и вовсе нет костей. Чистые мышцы и грация. В сочетании с тремя широкими кольцами и бессчётным числом браслетов на руках выглядит абсолютно завораживающе. И непристойно, да. На втором по счету клубе и хрен-знает-каком стакане виски с колой у Яра срывает предохранители. В конце концов, ему терять нечего, он завтра из этого города свалит навсегда, может же он позволить себе увезти отсюда хоть одно хорошее воспоминание? Даже если оно закончится разбитым в кровь лицом. Он слитным движением подаётся вперёд и вжимается в мягкие губы Реджи, приоткрытые в удивлённом вздохе. Секунда. Две. Три. Музыка пульсирует в голове взамен остановившегося сердца. На четвёртой Яр отстранённо думает, как будет смотреться Иисус в новой постановке с разукрашенным ссадинами лицом. Наверное, в сцене с плетьми весьма правдоподобно. На шестой Реджи отвечает ему так отчаянно и пылко, что любые мысли из головы вылетают напрочь. Они лижутся, как пьяные подростки на школьной дискотеке, скользят руками по телу и вжимаются друг в друга сильнее и ближе, чем следовало бы посреди заполненного людьми танцпола, но окружающие, кажется, пьяны чуть менее, чем вусмерть, поэтому всем восхитительно поебать. Яр реально счастлив, потому что оторваться сейчас от этих губ, отзывчивых и чувственных, не смог бы даже под угрозой шумного скандала. Реджи хватает его за руку и тащит в ночную прохладу, которая, как ни странно, не освежает, а распаляет только сильнее. Яр, в принципе, не против. Он спотыкается почти на каждом шагу и пьяно жмётся к мягкому шерстяному боку, неспособный устоять на ногах. Реджи обнимает его за плечи и уверенно ведёт по одному ему известному маршруту. Момент, когда они оказываются у Реджи в квартире, из памяти Яра предусмотрительно стирается. Видимо, только для того, чтобы заполнить память каждым моментом, что накрывает за порогом. А за порогом есть Реджи, отпускающий себя вдали от чужих глаз, ласковый и заботливый. Он стягивает с Яра дурацкий пиджак и проникает руками под футболку с комиксным принтом, гладит, касается, ц е л у е т. Впалые скулы, линию подбородка, проходится языком по напряжённой шее и слегка прикусывает кожу, вырывая внезапный стон. Толкает в комнату и заставляет опуститься спиной на кровать. Яр в ощущениях теряется и тонет, удовольствие яркими вспышками взрывается под веками и расплывается по телу. Яр даже подумать не мог, что с парнем может быть настолько хорошо, что почти незнакомый человек может считывать его настолько чутко и сливаться в одно целое в прямом и переносном смыслах. *** У Яра наутро голова раскалывается, что пиздец, и чувством невыносимого стыда полнится. Вторая половина кровати пустая и холодная. Что ж, ожидаемо. Но всё равно неприятно. Впрочем, ему уезжать вот-вот, ему в Москве ни проблемы, ни отношения эти дурацкие и безнадёжные совсем не нужны. Он умывается, стискивая зубы от боли, и плетётся на кухню — заварить чай и свалить отсюда навсегда. На кухне обнаруживается Реджи, уютный и мягкий в просторных домашних штанах, напевающий что-то тихо под нос и колдующий у плиты. Без колец-браслетов-шубы он выглядит неожиданно уязвимым. Разве что жёлтые очки никуда не исчезли с его лица, пусть и сменились с изящных сердечек на простую чёрную оправу. — Доброе утро, — и снова эта широкая улыбка во все зубы, — завтракать будешь? При мысли о еде желудок подскакивает куда-то к горлу и грозится выскочить наружу. — Спасибо, обойдусь чаем. Говорить не хочется, но тишина не приносит облегчения. Только давит сильнее на и без того измученную голову. — Знаешь, я тут подумал… — Знаешь, я тут подумал… Восхитительный синхрон. Просто великолепный. Яр устало прикрывает глаза и позволяет Реджи начать первому. — Так вот, я подумал, что тебе не обязательно вот так вот бросать всё и сразу. Знаю, что Москва тебе не зашла и с работой не получилось, но ведь можно попытаться ещё раз, а я покажу тебе город, увидишь его с другой стороны, вдруг вы ещё понравитесь друг другу. — Будешь водить меня по местным барам? — криво усмехается Яр. — С этим я и в Петербурге могу справиться. Сам. /Я со всем могу справиться один, отвяжись, отстань, исчезни, мне никто не нужен./ Реджи демонстративно дует губы. — Ты слишком плохо обо мне думаешь, заюш, я знаю много хороших мест и без алкоголя. Да-да, ты уже собрал вещи и сдаёшь квартиру сегодня, но… ты мог бы пожить у меня, на двоих гораздо дешевле выйдет, да и вообще весьма удобно, я думаю. — По поводу того, что было вчера… Реджи, видимо, замечает что-то в его взгляде и поджимает губы, пытаясь справиться с собой. — Ты был пьян, понимаю, со всеми случается. Но мы можем попробовать стать друзьями. И диван в соседней комнате у меня довольно удобный. Яр, если честно, сам не понимает, почему соглашается и перетаскивает вещи пару часов спустя. *** Яр, если честно, ни секунды об этом дурацком решении не жалеет. Реджи оказывается интересным собеседником, когда увлекается, он даже на истеричный фальцет забывает переходить, и говорит очень мягким, глубоким голосом с красивыми интонациями. Реджи тем же вечером тянет его играть в приставку, и они сидят плечом к плечу до четырёх утра, несмотря на то, что понедельник на носу, а Реджи вроде как на работу надо. Куда именно на работу, Реджи почему-то молчит, а Яр не хочет быть навязчивым и принимает правила игры. Реджи держит слово и почти через день водит его по музеям, выставкам и паркам, таким восхищённым взглядом залипая на картины и простые природные пейзажи, что Яр этим восторгом не проникнуться никак не может. Всё-таки улыбка у Реджи очень заразительная. Через пару недель Реджи приползает с работы измученный и какой-то разочарованный, губы не может растянуть в ставшее привычным сияющее нечто, ломается на полпути и кривится почти болезненно. — Прости, я знаю, что обещал всякое, — он мнёт в руках купленные позавчера билеты на спектакль. — Но давай сегодня без культурной программы? Может, просто пройдёмся? Яр видит по глазам под жёлтыми стёклами очков, что Реджи сейчас лучше не расстраивать отказом. Да и театр он, если честно, наблюдать из зрительного зала пока не готов. Смотреть на самодовольных выпускников всех этих гитисов, вгиков и мхатов, у которых сбылась его, Яра, мечта и ломаться изнутри два часа подряд (если повезёт обойтись без ночных загонов) — всё ещё выше его сил. — С удовольствием. На вечернем воздухе Реджи словно оттаивает и становится похожим на прежнего себя. Они просто шатаются без смысла и цели по ночной Москве и говорят-говорят-говорят. Яр впервые делится своей мюзикловой мечтой и получает в ответ поражённое: «Да ладно?!». Реджи внезапно в мюзиклах разбирается не меньше него, они наперебой обсуждают Моцарта, Нотр и Иисуса. Они встречают рассвет на Воробьёвых и поют дуэт из Тетради смерти, хотя Яр в английском языке до сих пор путается и слова коверкает безбожно. Яр поражается тому, как хорошо звучит голос Реджи сам по себе и сливаясь с его собственным, будто они репетировали месяцы подряд. Яр чувствует, как внутри зреет желание снова его поцеловать. Не как симпатичного незнакомца в клубе, который помогает развеять тоску перед отъездом, а как человека, в котором соединилось всё, что он когда-либо искал. Яр вспоминает, как оттолкнул его в самое первое утро, и своё глупое неуместное желание давит. Брошенный на него грустный взгляд Реджи он, конечно же, не замечает. Когда они возвращаются к дому, солнце уже палит вовсю, а ноги буквально гудят от усталости. — Спасибо тебе за ночь, Реджи. Это было лучше любого из спектаклей. — Саша. — Что? — Называй меня Сашей, пожалуйста, — он закусывает губу и смотрит как-то смущённо. — Реджи вроде как творческий псевдоним, люблю им представляться, но после всего… Мы вроде как не чужие люди, так что мне было бы приятно общаться с тобой под настоящим именем. Яр порывисто его обнимает, пряча нос в розовом мехе шубы. — Спасибо тебе за всё, С а ш. — Боги, — стонет Яр пару минут спустя, когда они закрывают за собой дверь, — ты можешь хотя бы дома эти жуткие очки совсем снять, а не менять их на такой же жёлтый кошмар в другой оправе? — Неа. Мне ещё пару недель из них вылезать не следует. Яр, кажется, от непонимания заискрится вот-вот. — Лазерная коррекция. Глаза пока что беречь надо и от света защищать хотя бы жёлтыми стёклами. Яр мысленно пополняет список фактов о Р…Саше и немного пугается того, каким объёмным этот самый список в голове выходит. И как катастрофически м а л о этой информации, как жадно он впитывает каждую новую деталь. *** — Меня взяли-взяли-взяли, представляешь? Реджи налетает на него с порога и стикивает в объятиях, повторяя одно и то же, как заведённый. Яр ему руки на плечи опускает осторожно, поглаживает спину и моментом близости д ы ш и т. — Куда взяли, Саш, расскажешь наконец? Согласный радостный кивок Яр не видит, но чувствует всем телом. Он разливает чай по кружкам и терпеливо ждёт, пока Саша переоденется в домашнее и немного придёт в себя, хотя любопытство изнутри так и жжётся. Расскажи-расскажи-расскажи, я всё про тебя и твою жизнь знать хочу, хватит закрываться. Саша делает первый глоток и тут же оставляет кружку — его прорывает. Он говорит про театральный в Нижнем Тагиле, про то, как петь учился в перерывах почти тайком, а потом случайно в этом нашёл призвание и смысл, про то, как всю жизнь дома бросил и отчаянно в Москву сорвался. Про то, как по кастингам себя изматывал, за любую возможность хватаясь. Про то, как спустя месяцы провалов его наконец на второй этап отбора пропустили, скептично сощурив глаза со словами: «пока неубедительно, но можно дать шанс», про то, как он в этот шанс почти зубами вцепился, тут же начав работу над образом и погрузившись в него целиком. У Яра в голове картинка начинает складываться, а мир — рассыпаться потихоньку. Всё вдруг на свои места встаёт: и фразы, где-то на подсознательном уровне знакомые, и вечное молчание по поводу работы, и дурацкая манера речи, так часто дома пропадавшая. И резкое визгливое «Реджи». — Знаешь, я ведь таким неудачником себя считал. Наивный дурак из провинции, которому дома слишком тесно показалось, а Москва, а зачем я этой Москве, у неё гитисы, вгики, мхаты есть, для понаехавших уже и места не остаётся. Я ведь почти решил вернуться, думал, попытаюсь последний раз, да и брошу всё к чертям, вернусь в Тагил спиваться. А мне… зелёный свет вдруг дали, как тут не воспользоваться? «И что, воспользовался, да?» — хочется ядовитое прошипеть ему прямо в лицо. И даже чтение мыслей внезапное не спасает, слова из своей головы в Сашиной речи сейчас слышать как никогда противно, опять кто-то оказался удачливее и счастливее его, опять кто-то Ярову мечту украл. От кого угодно другого это предательство было бы проще принять, но не от Саши, который стал буквально всем за считанные недели. Не от единственного человека, которому Яр довериться смог по-настоящему. Хочется разрыдаться по-детски и хлопнуть дверью. Саша эту перемену в нём чувствует сразу же (и в кого ты такой чуткий, зараза, зачем?) и ладонью дрожащие пальцы накрывает. — Ярик, Ясь, что не так? Да всё, блять! — Актёр, значит, — сдержанно роняет Яр вместо этого. — Не было у тебя, значит, никакой подруги в тот вечер, никого ты не терял и не искал. «Первое свидание», да? А я ещё думал, почему текст такой знакомый… Идиот. У Саши неловкие морщинки вокруг глаз разбегаются, когда он взгляд опускает. — Не было. У меня вообще в Москве никого нет, — глупое «кроме тебя» Саша предусмотрительно проглатывает. — Да и актёр громко сказано, я ведь ни одну роль до этого получить не мог. Яр мысленно считает секунды до взрыва. — Теперь получил, поздравляю, — он искренним быть даже не пытается сейчас. — Доволен? А со мной ты тоже по роли был, нарепетировался, наигрался во влюбчивого гея в розовой шубке? Тепло чужих пальцев на своих Яр больше не чувствует — Саша руки в замок сцепляет и как будто собирается с мыслями. — Я ещё студентом любил образ героев в голове достраивать, придумывать им какие-то черты, о которых только я буду знать. Так они живее ощущались. И Реджи, понимаешь, он ведь только с виду такой легкомысленный позёр в красивых шмотках, а на самом деле одинокий очень и потерянный. Он людям доверять боится. Но влюбляется, дурак, с первого взгляда и навсегда, — Саша улыбается тускло и ломко. — Так что, можешь считать, мы с ним слишком срослись, актёр я всё-таки не слишком опытный. Как увидел тебя за стойкой, так и пропал. На такого Сашку, болезненно искреннего и уязвимого, злиться совсем не получается, хотя Яр пытается, честно. Но его хочется только обнять. Нельзя, не стоит, глупо это всё. — Впрочем, это всё неважно, — Саша встряхивается, прогоняя неуместную тоску из голоса, и резким жестом лохматит волосы. — Ярик, ты же талантливый парень, просто зажатый очень, но ты реально раскрываешься, когда мы вместе поём. Давай ты попробуешь ещё раз? Недавно кастинг на «Алые паруса» объявили. Мне кажется, из тебя получится отличный Меннерс. Яр ушам не верит. Яру верить очень страшно, но хочется как никогда. Яр давит в себе сопливое «только если ты будешь моим Греем» и внезапно защипавшие глаза трёт тыльной стороной ладони. Судорожно вздыхает, когда слышит от Саши тихое: — Ты так экспрессивен. — Ты слишком мил, — не может не ответить на знакомый мотив, вспоминая текст с давнего кастинга. — Ты послан мне судьбой, чтоб больше не был я один. Яр всё-таки ржёт сквозь пелену подступивших слёз. — Там в тексте было «чтоб я больше не грустил», ты опять все слова попутал. На кухне повисает молчание, но больше не тягостное, а даже как будто уютное. Хотя Саша всё равно его нарушает через несколько секунд с раздражённым вздохом. — Дурацкая фраза, дурацкая мысль. Люди рядом не для развлечения нужны, в конце концов, — передёргивает плечами. — Самое главное — это ведь чтобы тебе было с кем грустить и кому в плечо уткнуться, когда хреново. Я хотел бы… грустить с тобой. И радоваться тоже. Если ты сам этого хочешь, конечно же, — быстро поправляется он. Яр в ответ обнимает его молча, стискивает худые руки на рёбрах и, кажется, тихо всхлипывает куда-то в шею. Саша считает, что это «да».