I knew you were You were gonna come to me Katy Perry - ‘Dark Horse’
Чонгук и не вспомнит, когда в последний раз так уставал. Да, бывало, что на работе случался полнейший завал, дома накатывала душащая тоска и сочащееся из каждой щели одиночество. А на рабочем столе временами не было места, чтобы поставить хотя бы ещё одну чашку с кофе: всё было завалено кучей скетчбуков, набросков и просто белыми листами, на которых позже оживали эскизы по заказам модных брендов. Но сейчас ему просто срывало крышу. Чонгук не железный. Говорил ему Юнги: «Возьми перерыв, ребёнок. Сходи на тусу, трахнись с кем-нибудь, не знаю, подцепи бабу там или парня, кого тебе угодно. Только не кисни так. На твою рожу, от которой унынием за километр несёт, я смотреть больше не могу». С этими словами он вытолкал его из кабинета, говоря, что передаст часть работы Чимину, своему парню и их ещё одному сотруднику, разумеется. Думая об этом, Чонгук пришёл к выводу, что, возможно, он и правда дошёл до той самой точки кипения, когда понимаешь, что не хочешь делать абсолютно ни-че-го. Он, словно спичка, сгорел дотла и осыпался пеплом, настолько в последнее время высосала из него все силы работа, ну, или... ...или тот, чьё имя вслух произносить, вроде как, нельзя. Пеплом-то он осыпался, но восстать обратно не в его компетенции — он творец, дизайнер, в конце концов, но уж точно не феникс, чтобы вновь ожить ярким пламенем. Чтобы подобное чудо свершилось, наверное, на горе должен свистнуть рак, не иначе. Ну, или же его отец должен смириться с тем, что его сына одинаково притягивают как парни, так и девушки, но это уже из ряда фантастики, так что Чонгук и не мечтает об этом. И вот так вот пятничным вечером его заносит в ночной клуб с яркой, сияющей на весь переулок вывеской. Клуб наверняка какой-то задрипанный, судя по району, в котором он находился, но Чонгук не вправе жаловаться: он притащился сюда, потому что услышал об этом месте как-то от коллег, и никто гарантий ему не давал. Хотя плевать ему вообще, где бессмысленно прожигать своё время. Он ведёт плечом, поправляя движением руки уложенные в пробор волосы — чтобы лоб открывали, это ему так Юнги сказал сделать, чтобы вероятность кого-то «подцепить» возросла в 10 раз — и носом улавливает доносящийся из открытых дверей далеко не приятный аромат алкоголя, пота, сигаретного дыма и бог знает чего ещё. Чонгук проходит внутрь, прикрывая на мгновение глаза: мысленно настраивает себя на последующие несколько часов в этом месте. В клубе орёт какая-то ритмичная музыка, басы бьют по ушам с непривычки, но Чонгук на это только шикает и направляется сразу к барной стойке, намереваясь выпить, чтобы побыстрее почувствовать то самое обещанное от отдыха и алкоголя облегчение. Наверное, он настолько отчаялся, что верит в то, что сумеет потопить свои проблемы в бутылке. Жизнь у него, а не этот клуб, задрипанная. Он просит у молодого парня — красавчика, между прочим, — для начала пива. Потом попробует какой-нибудь коктейль, но это точно потом. Сразу наклюкаться будет не интересно. А что не интересно — Чонгук и сам не знает, и оттого скучающе обнимает рукой холодящую кожу кружку пива и обводит глазами толпу. Глаза ни за кого так и не цепляются, и Чонгук со вздохом тянет светлую жидкость, думая о том, чего бы ему выпить следом. Он задумчиво склоняет голову набок и жмурится: ноющая спина дала о себе знать. Он снова просидел весь день за работой, лишь бы забыться и избавиться от назойливых мыслей. Но потом ему позвонил Юнги, навалил на него еще парочку заказов, на что он послал его к 'Чиминни' (даже ведь не к чёрту на кулички!) и попросил дать тому хотя бы чуть-чуть работы. Если интересно, Юнги психанул и бросил трубку. Если всё ещё интересно, Чонгук в курсе, что иногда истеричка. Но ведь все мы не без греха, да? Возвращаясь к сегодняшнему вечеру, ему, вообще, следовало бы не искать приключений на свой шикарный (помним: сам себя не похвалишь — никто не похвалит) зад и просто съездить в какую-нибудь небольшую поездку. На Чеджу там, в Тэгу к родным, к брату в Лондон на крайняк, но точно не в какое-то мутное заведение, где из приятного был один только красавчик-бармен. Который то и дело поглядывал куда-то в толпу, совершенно не обращая на Чонгука внимания. Ну и, в прочем, ему ничего не оставалось, кроме как теперь коротать здесь своё время в гордом одиночестве. — Хей, — зовёт Чонгук бармена, кусая щёку со внутренней стороны, и отставляет в сторону пустую кружку. Брюнет отрывается от натирания и без того идеально чистых стаканов и поднимает на него вопросительный взгляд. Чонгук видел много красивых людей. Правда много, но у этого парня прекрасными и идеальными были даже брови — на них он, наверное, дольше всего и залип, упустив тот момент, когда под дымкой недавно выпитого пива провёл влажным языком по пересохшим губам. Чонгук приходит в себя, когда слышит лязг стекла: парень убирает его стакан и принимается мыть, закатав рукава белоснежной рубашки выше. Кажется, с сегодняшнего дня он официально вступает в клуб фетишистов. — Кхм, — прочищает горло Чон, бросая беглый взгляд на бейдж бармена. — Да? Вы что-то ещё хотели? — спрашивает он, подходя ближе, и Чонгук опускает голову, потому что в черепной коробке так и бьет набатом: «Что за красавчик, господи». — Какой-нибудь коктейль на ваш вкус, только покрепче, — бормочет Чонгук, поднимая взгляд и видя, как Сокджин (даже имя у него колдовское) кивает с лёгкой улыбкой и принимается за напиток. Если бы Чонгук был пьян чуточку (намного) сильнее, то он бы пошутил про исполнение трёх желаний, но, к счастью, он ещё совершенно не в зюзю. И, к счастью, его чувство юмора не настолько отбитое, как у Мин Юнги.***
Кажется, всё пошло под откос после того самого коктейля. Когда Чонгук спросил, что за распрекрасное красно-оранжевое месиво у него в стакане, Джин сказал, что этот напиток он сделал, вдохновившись его видом. Коктейль, кстати, «Зомби» назывался. Ну и Чонгук, до этого пребывавший и так не в лучшем состоянии, по-настоящему превращается в зомби. Сделав глоток, он чувствует, как ром обжигает глотку, а после вся эта жидкость, пахнущая апельсином, лаймом и немного ананасом, течёт по горлу. Через пару минут алкоголь ударяет в голову, и он смотрит в сторону танцпола уже отнюдь не скучающе. Он не помнит, как поднялся со стула. Не помнит, как с некой опаской смотрел ему в спину красавчик-бармен и как он сам преодолел путь до дрыгающейся в такт музыке толпы. В голове лишь застыл кайф от того, как много людей создавали вокруг него непроглядную стену, как он растворялся в грохочущих битах и как потерял где-то свою кожанку, но это уже и неважно, потому что Чонгуку хорошо. Чонгуку легко и Чонгуку абсолютно всё равно. Он скользил руками по своему подтянутому телу, запрокидывал голову назад, наслаждаясь эфемерной свободой и свистящим от алкоголя ветром в голове, пока вдруг не почувствовал на талии чужие, большие ладони и впившиеся в кожу длинные пальцы. Металл колец на них холодил кожу, но в то же время прикосновение обжигало, и Чонгук никогда прежде не испытывал таких ощущений от обычных объятий. Может быть, всему виной был пресловутый «Зомби», может быть, он просто так чувствовал, но какая вообще разница? Он отпускает себя, как вдруг чувствует на себе ещё чей-то взгляд, но предпочитает не открывать глаз — так можно получше ощутить горящей спиной прижавшегося сзади незнакомца. — Чего такая красавица здесь одна делает? — раздаётся в самое ухо, обжигая, и Чонгук не может не усмехнуться тому, что вся эта ситуация до ужаса банальна. И, конечно же, такое могло произойти только с ним. Пока что не зная, кто там такой к нему клеится, Чонгук кусает губу, жмурится и всё-таки жмётся ближе, чувствуя даже через свою белую майку жар чужого тела. Конечно, он устал, пьян и всё такое, но ясно понимает, к чему всё идёт. Не пять же лет ему. Но Чонгуку как-то не хочется заботиться об этом, особенно сейчас, когда он носом улавливает тонкие нотки сладковатого аромата, исходящего от парня, и его ведёт. — Хочешь это исправить? Есть что-то захватывающе в сексе на одну ночь. Нет обязательств, ответственности — вы просто сталкиваетесь, трахаетесь хоть в кабинке туалета, хоть в чужой квартире — и разве от этого не может не гореть под кожей, будоражить кровь? Чонгуку кажется, что иногда такое даже полезно. Например, такому, как ему — двадцатипятилетнему дизайнеру, который просто заебался на работе. Ну, а что? Никто не хочет себе сложной жизни. Или же Чонгук просто пытается игнорировать тот факт, что не смог спасти своё сердце после неудавшихся отношений. И что оно до сих пор до боли и хруста рёбер сжимается, стоит ему выцепить взглядом в толпе Хосока, стоящего у стены и болтающего в стакане какой-то напиток. По телу пробегает дрожь, а кровь приливает обратно к мозгу, вызывая липкий страх. Чонгук боится. Боится смотреть в глаза своему прошлому и ощущать, как захватывают его голову воспоминания, кажущиеся теперь чужими, далекими. Страх опутывает его, манит в свои сети, и он почти готов сорваться и убежать. Он никогда не был трусом, но когда ты вот так вот лицом к лицу сталкиваешься со своей старой сердечной болью — сильной, к слову, болью, — то ни о каком здравом смысле и речи идти не может. Чонгук сглатывает, и вдруг парень сзади сжимает его крепче, а после разворачивает к себе лицом. Хосок из поля зрения тут же пропадает, как и пропадают все слова и мысли в голове Чона, стоит ему увидеть, наконец, лицо незнакомца. И, о Боги, он впервые испытал на себе подобное: его голова мгновенно опустела. Пропал страх, всякие переживания и прочая чепуха, которой сопровождался каждый взгляд на его бывшего (нормально благодарить за это «зомби»? Или лучше Джина?). Так что Чонгук глубоко вздыхает, а после облизывает губы, в который раз пробегаясь глазами по чертам лица блондина. Поздновато конечно, но... Божемойгосподивсемогущий. Если Джину он дал бы сотку по десятибалльной шкале, то этому парню он дал бы прямо здесь. — Конечно хочу, — улыбается тот, и Чонгук не помнит, какой вообще вопрос задавал, он не помнит абсолютно ничего, потому что только что, кажется, воочию увидел ангела. Его светлые волосы вились у концов, сзади спадая каскадом почти до плеч, в ушах блестели золотые серьги, на губах застыла ухмылка, а в глазах... в его глазах Чонгук видел космос и звёзды. А вдруг в них отражались обычные софиты? Пьяный Чонгук точно видел там звёзды. Не спорьте. — Ты... ангел? — склонив голову, Чонгук облизывается, позволив вопросу сорваться с губ прежде, чем он успевает всё хорошенько обдумать. Дизайнеру сейчас всё равно: плохо о нём подумают или же нет; покажется он обдолбанным идиотом или же настоящим психом. И потому он мгновенно жмётся ближе, когда усмешка касается глаз ‘ангела’, и ведёт ладонью выше по его расстёгнутой на две пуговицы белой рубашке. Её белоснежный цвет, который по природе своей отождествляет чистоту и непорочность, просто до невообразимого невероятно контрастирует с чёрной полоской ткани на его шее, под которой от чужого пристального взгляда заметно дёргается кадык. Проведя пальцами по чёрному чокеру, Чонгук не контролирует свой язык, который опять скользит по губам. Кажется, во рту не было так сухо даже тогда, когда он с горла в студенчестве выпил водки, а после сорвал джекпот в виде своей милой однокурсницы. Его студенческие годы — то ещё чудо расчудесное, но сейчас не об этом. — Можно просто Тэхён, но если хочешь звать меня ангелом — дерзай, это очень горячо, знаешь ли, — Чонгук смеётся, хватается руками за ворот чужой рубашки и утыкается лбом в крепкую грудь, чувствуя, как колотится в ней, словно в клетке, сердце. Его собственное не отстаёт, и если бы его врач сейчас делал ему кардиограмму, то у него бы точно обнаружилась тахикардия и прочие сердечные болячки. Потому что это ненормально — то, как бедный орган замирает на несколько секунд, а после срывается на бешеный темп, и как из лёгких выбивает весь воздух, когда Тэхён (теперь он знает имя этого ангела и хочет выжечь его у себя на подкорке) проводит своей изящной рукой с длинными пальцами вдоль его спины, пуская по телу табуны мурашек и электрические разряды. Кажется, в них даже не двести двадцать вольт. Тысяча как минимум. — А как тебя зовут, красавица? Это первый раз, когда потенциальный партнёр на ночь интересуется его именем, и Чонгук кусает губы, охая, когда прохладная тэхёнова рука забирается под его майку с огромными вырезами и сжимает кожу на талии. Боже, если это Рай, то он готов умереть прямо сейчас. А они ведь ещё даже не трахались. А он надеялся, что они обязательно этим займутся. Теперь точно надеялся. — Чонгук-ах, — он сжимает губы в тонкую полоску, чтобы не застонать, когда Тэхён сжимает его сосок, и это абсолютно нечестно, поскольку они у Чонгука самые чувствительные. Как он успел так быстро проскользнуть с его спины на грудь — загадка для Чона, который не может не таять в чужих руках, словно его впервые ублажают. Вообще, так хорошо ему и правда впервые. — Потанцуем? Чонгук слушает его голос, тягучий, словно патока, низкий и бархатный, как шёлк, и кивает, разворачиваясь в руках Тэхёна не без его помощи и пытаясь сдержать бьющую тело дрожь. Из колонок льётся, на этот раз, мелодичная и спокойная музыка, и Чонгук выдыхает, позволяя своему телу двигаться в такт и не задумываясь ни о чём. Это клуб, здесь нет никаких приличий и рамок, это — уголок мнимой свободы от предрассудков и реалий, здесь можно ненадолго отпустить тяготы жизни, и каждый человек здесь подальше загоняет мысль о том, что завтра реальность вновь обрушится на него, хоть это и неизбежно. Сколько бы ни бежал — убежать от себя и от проблем невозможно. Чонгук двигает бёдрами, а в голове — звенящая пустота. Он впитывает в себя каждое скольжение руки Тэхёна по своему телу, каждый шёпот на ухо и каждый невесомый поцелуй куда-то в шею. Он тает, словно мороженое под июльским солнцем, и, наверное, это всё Тэхён. Тэхён, который горяч настолько, словно его в своей печи выпекали несколько тысяч лет Боги, и, сто процентов, лепили его тоже они. Потому что Чонгук пленён им безоговорочно, даже если завтра проснётся где-нибудь в переулке, в чужой квартире, в туалете — неважно. Сегодня он пришёл отпустить себя, и так же, как и все, толкает здравые мысли ногами, запихивая в самый дальний уголок сознания. Он не думает о том, что ему предстоит рисовать для корейского Vogue, что послезавтра к ним приезжает какой-то знаменитый мажор, связанный с этим же журналом, который устраивает конкурс, и он совершенно точно не думает о том, как посмеётся Юнги, когда узнает, что его Чонгукки не зря последовал его совету и всё-таки отдохнул как следует. И подцепил не кого попало, а настоящего ангела. Ну, или ангел нашёл его сам, но это ведь неважно в данных обстоятельствах, да? Когда Чонгук резко жмётся пахом к бёдрам Тэхёна, издав ужасно пошлый звук, тот судорожно выдыхает ему в шею, а его руки сжимают талию сильнее, и Чонгук ощущает всем своим естеством чужое возбуждение. Он использует всю свою выдержку, чтобы не упасть перед блондином на колени, но тот вдруг хватает его за руку и тянет в сторону туалетов. Всё-таки туалет, думает Чонгук, кусая губы и пожирая взглядом упругие ягодицы Тэхёна, обтянутые тканью чёрных кожаных штанов, и, о Боже, он так ненавидит собственные джинсы, что теперь его главное желание — сжечь их у Юнги на даче. Пах ужасно сдавливает, член молит о внимании, но он продолжает идти за Тэхёном. Они вместе петляют меж целующихся парочек, проходят мимо приоткрытых дверей, из которых доносятся непристойные звуки, и проскальзывают в туалет, дверь которого Тэхён закрывает на защёлку. Непонятно каким образом, но все кабинки пусты, и Чонгук впервые благодарен такому совпадению и неожиданному везению, которое наверняка пришло от его ангела. Потому что сам он словно магнит, притягивающий неудачи, и так всю жизнь. Но сегодня небеса, видимо, на его стороне. — Подожди, Чонгукки, я сейчас, — из уст Юнги это дебильное «Чонгукки» не звучало так... не звучало. Чонгук сглатывает, чувствует, как чужая ладонь отпускает его и безотрывно смотрит, как Тэхён подходит к раковине и достаёт из кармана своих штанов пакетик с белым порошком. И Чон... ...и Чон молчит. Глядит, как блондин кредиткой ровняет дорожку, не давая мелким крупинкам осыпаться на грязный пол; глядит, как тот наклоняется ниже и, зажав одну ноздрю пальцем, снюхивает наркотик. Он совсем не удивлён. Он ведь уже приличное время крутится в мире под названием «модельный бизнес и всё с ним связанное» и видал вещи куда более... впечатляющие? Пусть так, да. Чонгук, на самом деле, правда против подобных развлечений. Он всегда недолюбливал таких вот весельчаков, для которых сначала это всё забава, а потом они не могут слезть с иглы, проходя через все круги ада. Только когда это делает Тэхён, то в Чонгуке вдруг что-то щёлкает, и он подходит к нему, обхватывает его лицо руками и слизывает языком несколько прилипших к щекам крупинок. — А ты не так уж и прост, красавица, — Чонгук смотрит в расширенные зрачки напротив и тонет, тонет, тонет. Тонет, как пакетик чая в глубокой кружке, заполненной кипятком; тонет, как дайвер, изучающий пучину морскую, у которого закончился кислород. Тонет, как... Просто, блять, очень сильно тонет. И плюет на все свои принципы, мысли, установки, совесть, в конце концов, и тянет Тэхёна к себе, прижимаясь к его манящим губам. Он теряет счёт времени: они просто изучают языками рты друг друга, Чонгук обхватывает руками затылок Тэхёна, посасывая его язык, и ловит его стоны, когда чересчур сильно в порыве страсти прикусывает его нижнюю губу. Кислород резко исчезает, Чонгук задыхается, но последнее, что он сделает, — это оторвётся от своего ангела, который на сегодняшний вечер его маяк во тьме, тот, с кем он сможет получить удовольствие и расслабление, и тот, кто, может быть, утонет вместе с ним. Он упускает тот момент, когда Тэхён переходит на его шею, кусая и тут же зализывая следы мокрым языком, и Чонгук вжимается в раковину спиной, откидывая назад голову и предоставляя больше пространства для поцелуев блондину. Тот задирает чужие руки и рывком стягивает его майку, припадая губами к рельефному прессу, руками исследует каждый миллиметр чонгуковой кожи, и только от этих ощущений Чонгук уже готов кончить. — Боже, ты такой прекрасный, моя красавица, — Тэхён путается в словах, а Чонгук не сдерживает стон, когда парень обхватывает губами его сосок, второй рукой перекатывая другой. И всё это сносит крышу, отключает здравый смысл и оставляет одно лишь животное желание, которому без всякого зазрения поддаётся Чонгук, а Тэхён следует его примеру, и, кажется, их обоих затянуло куда поглубже простой Марианской впадины. — Хочу тебя съесть, — с этими словами Тэхён порывисто и размашисто проводит языком от пояса его штанов до ключиц. Он оставляет на выпирающих косточках россыпь засосов, глотая стоны Чонгука и глядя на него снизу вверх блестящими в полумраке глазами с расширенными чернильными зрачками, закрывающими почти всю радужку. Чонгук стонет громко, удовольствие заполняет каждую клеточку его тела, и если его член прямо сейчас не освободят от этих ёбаных джинсов, то он обкончает их прямо здесь и сейчас. — Тэ-Тэхён, — Чонгук сглатывает, запрокидывает назад голову и сводит ноги вместе, сжимая бёдра Тэхёна, и тот тоже стонет, но быстро понимает, что к чему. Одной рукой он не прекращает истязать покрасневшие ореолы его сосков, а другой быстро справляется с пуговицей и вжикает ширинкой, глядя полными похоти глазами на мокрое пятно, окрасившее чужие трусы. — Красавица, ты... — Тэхён сглатывает и в унисон с Чонгуком стонет, стягивая его джинсы вместе с бельём до колен и обводя глазами его член. — Боже, ты прекрасен, — от этих слов Чонгук весь дёргается, он уже настолько возбуждён, что член отзывается на каждое сказанное Тэхёном слово. Он раскрывает тяжёлые веки и закусывает губу, видя, каким взглядом смотрит на него Тэхён. — Хочешь мне отсосать? — охрипшим голосом произносит он, и блондин гулко сглатывает. — Блять, я мечтаю тебе отсосать, красавица, — Тэхён отстраняется от его тела всего на миг, чтобы стянуть свою рубашку через голову, оставаясь в своих чёртовых и ох-каких-пиздецки-возбуждающих штанах с явно заметным бугорком в области паха. После он вновь припадает губами к чонгуковой коже, языком проводя влажную дорожку от пупка и до самого ствола, отчего Чонгук едва не хнычет, изнывая от желания, чтобы Тэхён, наконец, взял его в свой рот. — Твой член — самое прекрасное, что я видел в своей жизни, — языком проводит по всей длине блондин. Чонгук стонет, выгибаясь в спине от заметной нежности, с которой всё это говорит ему Тэхён. Как можно говорить такое с подобной интонацией? Если бы все его партнёры были такими, то он бы с каждым из них наверняка попробовал построить отношения. Может быть, он слишком преувеличивает, и нежность Тэхёна, как и сам Тэхён, ему просто снятся сейчас. Но он не хочет отпускать это тепло в груди и это наслаждение, что дарит ему его ангел, даже если это всего лишь мимолётная фантазия, родившаяся в его подсознании. Даже если это просто грязный туалет в каком-то клубе, после случайной встречи в котором они больше не встретятся вновь. Тэхён берёт его в рот, сжимая рукой у основания и водя ею вверх-вниз, заставляя Чонгука рассыпаться под ним на молекулы и атомы. Блондин смотрит на него своими всё так же ярко блестящими глазами и то глубже заглатывает, то с пошлым хлюпаньем выпускает член изо рта, а Чонгук только сильнее кусает губы, поднося к лицу одну руку и впиваясь зубами в ребро ладони, чтобы не стонать так громко. Второй рукой он сжимает раковину до побеления костяшек, и этот контраст от холода её поверхности и жара тэхёнова языка — самая ядерная смесь, с которой ему доводилось когда-либо в жизни иметь дело. — Боже, Тэхён, — Чонгук запускает руку в волосы и сжимает их с такой силой, что с его губ срывается шипение, и на это Тэхён вопросительно приподнимает бровь, не переставая самозабвенно сосать. — Тэхён, ты... ты просто ангел. Тэхён прыскает, отрываясь от своего дела, и подтягивается выше, опираясь руками о раковину по обе стороны от Чонгука и глядя тому прямо в глаза, постоянно облизывая свои влажные губы. — Красавица, за кражу твоего сердечка я отвечать не собираюсь, — и всё с той же улыбкой, что и на танцполе — широкой, искренней, — он прижимается к губам Чонгука, целуя так, что тот бы точно упал, если бы не опирался о ледяную поверхность раковины. Их поцелуй грязный, мокрый, на языке Тэхёна всё ещё его, Чонгука, вкус, и это просто что-то запредельное. То, по чему успел соскучиться Чон за время, которое провёл в своей квартире или в офисе, никуда не выбираясь и занимаясь самокопанием и жалостью к самому себе. И какие, к чёрту, Хосоки и прочая хрень из прошлого? У него сейчас есть его собственный ангел, и это всё, что ему нужно на данный (правда ли?) момент. — Как и я, — выдыхает он в губы Тэхёна, а затем вплетает пальцы в его светлые волосы, которые наощупь оказались до невозможного мягкими. Тэхён стонет, раскрывает губы шире, и Чонгук скользит в его рот своим языком, изучая дёсны, нёбо, ровные ряды белоснежных зубов, а после с громким чмоком отстраняется, чтобы вновь поцеловать, только с ещё большим напором. Тэхён позволяет Чонгуку вести, но только сейчас, потому что следом он резко отрывается от него и разворачивает лицом к зеркалам над стоящими в ряд раковинами, прижимаясь грудью к его спине. — Смотри, красавица, как ты красив и как я заставляю тебя разваливаться на кусочки от удовольствия, — Чонгук мычит, вертит шеей, чтобы Тэхён поцеловал его, но тот вновь обхватывает рукой его сосок и принимается вылизывать его спину, считая родинки и не отводя взгляда от зеркала, через которое смотрит на него Чонгук. От этого зрелища блондин едва сдерживается, чтобы не сорвать с себя штаны и не ворваться в его волшебное тело без подготовки, но Тэхён не настолько жесток, чтобы так поступать с настолько прекрасной красавицей. — Обопрись локтями и оттопырь задницу, милый, — Чонгук делает, как велено, а после чувствует, как ему на спину и ягодицы что-то сыпется. — Ещё одна? Ты точно уверен? — не скрывая переживания в голосе, интересуется Чонгук. Это всё, конечно, охренительно и тому подобное, но оказать первую помощь при передозе он не сможет: с таким-то количеством выпитого и затуманенным от возбуждения рассудком у него и до дома дойти самостоятельно не выйдет. — Да, — бросает Тэхён и снова ровняет кредиткой дорожку. Чонгук кивает и задерживает дыхание, когда Тэхён всё снюхивает. После блондин жмурится, не переставая удерживать его руками, чтобы Чон не упал. Всё это грязно, пошло, но Чонгук забывает обо всём, когда Тэхён прижимается к его входу губами и одновременно с этим обхватывает его член в кольцо из пальцев, начиная надрачивать. — Боже, Тэхён! — Чонгук толкается бёдрами навстречу горячему языку, что проходится от мошонки до сжимающейся дырочки одним движением, и поднимает взгляд на зеркало. Оттуда на него смотрит совершенно затраханный, взмыленный парень, и Чонгук кусает губу, в очередной раз закатывая в удовольствии глаза, когда Тэхён ускоряет движения рукой и скользит языком внутрь. — Ты определились уже, красавица, Бог я или ангел. — Всё сразу, — выпаливает Чонгук, чувствуя знакомый жар внизу живота и приближающийся оргазм. — Тэхён, я почти... Боже! — Чонгук снова впивается зубами в ладонь, сдавленно мыча и чувствуя собирающиеся в уголках глаз слезинки — настолько ему хорошо. — Ну же, детка, не переставай издавать для своего ангела такие звуки, и он поможет тебе кончить. Ты ведь хочешь кончить, да? — Чонгук яростно кивает, подмахивает бёдрами навстречу блондину и дрожит. — Давай, кончи для меня, Чонгукки, красавица моя, — и Чонгук спускает Тэхёну в ладонь, которой тот не прекращает двигать, как и не прекращает вылизывать его сокращающуюся дырочку, самозабвенно причмокивая. Если Тэхён так хорош в римминге, то на что он ещё способен? Кажется, теперь Чон хочет это узнать. Боже, мысленно молит Чонгук, потому что его фантазия уже где-то далеко, в то время как он дрейфует на волнах оргазма и видит белые вспышки под закрытыми веками, дрожа всем телом и обмякая в руках Тэхёна, который еле успевает подхватить его где-то под рёбрами. — Ты невероятен, Чонгук, — куда-то в спину бормочет Тэхён, и Чон улыбается, потихоньку приходя в себя. — Это должен был сказать я, — возражает Чонгук, и на этот раз улыбается уже Тэхён. — Спасибо, конечно, но я всё ещё хочу, чтобы ты задушил меня своими бёдрами. Хочу, чтобы ты кончил мне в рот. — Ну уж нет, — Чонгук разворачивается, отлипая наконец от холодной поверхности, и облизывает губы, как только видит перед собой по-прежнему возбуждённого Тэхёна со всё такими же блестящими глазами. В них густая тьма, искрящаяся звёздами, и это наверняка от наркотика, но Чонгуку правда плевать. — Хочешь мне отсосать? — повторяет его недавний вопрос Тэхён. Чонгук ухмыляется. — Блять, я мечтаю тебе отсосать, Тэхён.***
Чонгук шипит, жмурится, трёт пальцами виски — всё бессмысленно. Боль не то, что не отпускает, она отдаётся пульсацией, кажется, по всему телу, и он с безнадёжным стоном касается босыми ногами холодного пола, следом вставая с кровати. Коридор встречает его пустотой, звенящей, но привычной; нейтрального цвета обои в некоторых местах перекрыты большого размера фотографиями, а цветочные горшки... на них лучше не смотреть. Их не так давно привезла к Чонгуку в квартиру его мама, причитая, что с его работой ему нужно больше кислорода, на что он тогда ответил, что кислорода станет больше, если народу в квартире поубавится хотя бы на одного человека. Мама у него понимающая и добрая, но тогда дала ему хорошую затрещину, и ему пришлось клятвенно уверить её в том, что он заведёт дружбу с зелёными друзьями и будет исправно их поливать. Чонгук зевает, бросает беглый взгляд на приунывшие растения и думает, что, наверное, переставив их в коридор, где большую часть дня темно, он поступил максимально глупо. Но сейчас он не в том состоянии и настроении, чтобы заниматься садоводством, а потому направляется на кухню, чтобы выпить стакан воды и таблетку. Иначе голова и правда грозит разорваться на кусочки. Звонок в дверь застаёт Чонгука врасплох, но не сказать, что он удивился. Так к нему может заявиться только один человек, которому плевать на его состояние: если он захочет его увидеть, то хоть из-под земли достанет. — Хён, голова и так болит, говори, чего хотел, и вали, — болезненно щурясь от света лампочки из подъезда, Чонгук пропускает в квартиру Юнги, который с искренним удивлением рассматривает явно страдающего от похмелья друга. — Только не говори мне, что ты и правда сумел кого-то подцепить, — не дожидаясь ответа, он удивленно распахивает глаза, а его рот приобретает форму буквы «о». — Чтоб меня за ногу, да Чимин же мне теперь должен сотку! — Юнги неверяще хватается руками за голову и, даже не обернувшись на страдающего Чонгука, шлёпает мимо него на кухню, находя там свежесваренный кофе и после этого звучно присвистывая. — Хён, я и так сейчас умру, не добивай меня. И кофе мой не трожь, — закрыв за старшим дверь, Чон быстро находит Мина, который, вопреки его предположениям, самозабвенно уничтожает запас его энергетиков. Ну, зато кофе не тронул, это уже лучше, чем ничего. Чонгук плюхается на стул, всем видом показывая, что не хочет слышать сейчас ни писков, ни визгов и всего прочего, чем сопровождается удивление крайне эмоционального Юнги, который чаще всего пытается казаться безэмоциональной глыбой. Но люди просто не видели, как он пищал, когда распаковывал свою новенькую плейстейшн, называя её «моя бейби, моя жизнь, моя вторая вечная любовь после Пак Чимина». И как этот человек является одним из самых известных дизайнеров в стране — одному богу известно. — Как же мне сдержаться, когда мой лучший друг, на минуточку, впервые за столько времени сходил в клуб и кого-то подцепил?! — Юнги машет руками, отчего Чонгук опасливо косится на жестяную банку в его руках, надеясь, что её содержимое не испачкает его белоснежный махровый коврик. — Это всё моя идея с укладкой, хён дерьма не посоветует, — громко сюрпает он, и Чонгук закатывает глаза. — Да с чего ты вообще взял, что я кого-то подцепил? — Чон прочищает горло, обхватывает пальцами горячую кружку и вдыхает полной грудью аромат своего кофе, расплываясь в лёгкой улыбке. Тепло. — Да ты же впервые за эти недели улыбнулся, Чон мистер-никогда-не-признаюсь-что-подцепил-кого-то Чонгук. — Нашёл мне весомый аргумент, — хмыкает тот самый ранее упомянутый «мистер» и бросает в рот валявшуюся до этого на столе шоколадную конфету, с удовольствием смакуя сладость. Юнги поднимает бровь, мол: «Давай уже, колись, я весь внимание». Но Чонгук не хочет обсуждать произошедшее вчера. Да-да, по закону жанра он помнит всё до мельчайших мелочей, даже расположение родинок на груди и спине Тэхёна, но это всё не имеет абсолютно никакой важности, поскольку они с ним больше никогда не пересекутся. Отчего он так уверен в этом? Всё просто: Чонгуку никогда в жизни так не повезёт, чтобы его запомнил подобный Тэхёну красавчик и, уж тем более, чтобы тот искал с ним встречи. Ему уже давно не пятнадцать, а он не маленькая девочка, тешащая себя глупыми фантазиями. Его отдых прошёл хорошо, даже более чем. Но уже сегодня он возьмётся за работу, точнее, за карандаш, и быстренько забудет обо всяких там Тэхёнах и их***
— В смысле? То есть ты сначала заваливаешь меня кучей работы, а теперь просишь сходить с тобой домой к сыну того мажора, который владеет корейским Vogue? — Чонгук от греха подальше закрывает бутылку воды, из которой до этого благополучно пил, и убирает ту в сторону, в упор глядя на Юнги. Который, к слову, на его явное возмущение только плечами пожал, так и не оторвавшись от своего ноутбука. Они сидели в кафешке неподалёку от офиса, — был обеденный перерыв — и Мин даже здесь не прекращал корпеть над договорами и прочей документацией, изредка делая по несколько глотков своего карамельного латте. Чонгук же просто пил водичку, потому что поддерживать работоспособность организма и не давать ему обезвожиться — его главная каждодневная миссия. Ну, после работы конечно. Кофе он любит, но пьёт только по утрам или вечерами, когда уставший приходит из офиса и тут же садится за стол работать, порой даже не снимая жаркого пиджака и галстука. Иногда он просто не может противиться мощнейшему желанию взять в руки карандаш и выплеснуть свои мысли на бумагу. — Чёрт, хён, — Чонгук бросает попытки достучаться до Юнги и откидывается на спинку мягкого кресла, потирая виски и негромко шипя: боль в голове всё ещё давала о себе знать. — Это же как-то слишком. Ну, идти к нему домой. Почему ты хочешь пойти именно со мной? А как же Чимин? — приводит свой аргумент Чонгук (на самом деле, единственный аргумент) и скрещивает под столом свои ноги. Как-как? По-ка-зуш-ность. Она самая. В кафе было душно, несмотря на работающий во всю кондиционер, но расстегнуть рубашку и хотя бы чуточку ослабить галстук Чонгук не мог: вся нижняя часть его шеи и ключицы были иссиня-красными, и, как бы он себе ни противился, от этого факта его тянуло улыбаться. Глупо так, по-дурацки, знаете? Как когда заходите в социальные сети, а там ваш кумир выложил отпадную фотку. Так, когда человек, на которого вы словили явный краш... — У тебя амнезия что ли? — Юнги на секунду отрывается от экрана и трёт уставшие глаза, а после вновь возвращается к своему делу, вжимая пальцы в несчастную клавиатуру. — Чимин улетел к матери в Японию на неделю. Чонгук никогда в жизни так не радовался, что кто-то прервал поток его явно глупых мыслей. — Да и Ким младший не кусается вроде. Я с ним пару раз в ресторане был, когда мы обсуждали детали с Тэвоном, его отцом, и он показался мне довольно привлекательным. Может быть, я бы даже сказал, что он в твоём вкусе, — Чонгук не может подобрать упавшую на пол челюсть. Извините...? — Ты чего это, — сглатывает он, а после принимается теребить пальцами манжету выглядывающей из-под пиджака рубашки — нервная привычка. — С-сватать меня собрался? — от произнесённых самим собой же слов Чонгук икает, потом затыкается и хватает со стола бутылку воды. Он открывает её и, конечно же, проливает на себя. — Ребёнок, да ладно тебе, ни с кем я тебя не сватаю. Чего ты так завёлся-то? — Юнги даже смотрит на него дольше миллисекунды, но Чонгуку уже не до этого: он судорожно пытается понять, отчего ж его так перекорёжило от слов друга о том, что какой-то парень, как бы чисто теоретически, может быть в его вкусе. Сердце предательски ёкает, когда он вспоминает того, кто правда оказался в его вкусе. И почему-то мысль о том, что его, Чонгука, попытаются кому-то сосватать — Юнги же сказал, что нет, но разве один небезызвестный Чон может высунуть свою голову из задницы? — заставила его сжаться. Словно так он ещё больше отдалится от того, с кем априори сблизиться не может. Но что говорит Чонгук всем своим правильным мыслям? Он говорит им: «Блять, нахуй идите, и так тошно». Ну и, соответственно, мотает головой, чтоб наверняка припал этаких от себя отодрать. — Пф, да кто тут завёлся? — наконец хмыкает Чонгук, чувствуя раздражение от прилипшей к груди влажной рубашки, и Юнги старательно делает вид, что верит в его «блестящий актёрский талант». — Я заеду за тобой в семь, только пиджаки свои эти не натягивай. А то Ким подумает, что к нему и правда свататься пришли, — Юнги усмехается уголком губ и быстро складывает свой ноутбук в сумку, оставляет деньги за кофе и, отсалютовав младшему, выходит из кафе, оставляя того наедине с бутылкой воды «из самых чистых горных источников». Самых чистых? Самых глубинных.***
Чонгук вот уже как пять минут торчит возле главных дверей жилого комплекса, в котором находилась его квартира, и вспоминает о Юнги исключительно самое хорошее. Вот честно. Как тот однажды захотел отыскать у Чона дома аптечку, чтобы помочь своему другу, и случайно разбил бутылку его дорогущего коньяка, который тот оберегал как зеницу ока. Да, он хранит коньяк на одной полке с аптечкой, и? Он ведь, вообще-то, лечится им. Периодически так. Вспоминает, как Юнги ещё и укусил его во сне за руку, когда они, нажравшись вдвоём, уснули перед телеком на диване. Было страшно. Чонгук ёжится от неприятного порыва прохладного ветра и с упором вглядывается в темноту города, на который постепенно опускалась ночь, в попытке разглядеть там родную машину Юнги. На нём, как и просил старший, не было никаких пиджаков. Вместо них он натянул на себя простую чёрную оверсайз кофту, такие же чёрные карго и берцы, чтоб прям выглядеть как скрывающийся от фанаток айдол. Жалко, маски чёрной у него дома не оказалось, так вообще всё было бы по фэн-шую. Кстати, плюс их неформальной поездки в том, что он позволил себе не тратить время на укладку, и теперь мог свободно запускать пятерню в пушистые вымытые волосы, пытаясь отвлечь себя от того, что Юнги, блять, опаздывал. Уже на семь минут и пять секунд. Конечно, он мог бы позвонить, но Чонгук думает, что лучше сохранит своё раздражение и пожурит Юнги уже в машине, если он, конечно, не забыл о том, что позвал его на ужин к Киму младшему. Странно, но Чонгук раньше об этом парне никогда не слышал. Да, он знал о главе Вог и прочей ерунде, смотрел с ним интервью, сам участвовал в пошиве одежды для его коллекций и не раз, но его сын, типа... нигде не светился? О нём Тэвон и не упоминал как-то особо, и если Чонгук изо всех сил напряжёт свои мозги, то наверняка даже не вспомнит и его имени. Ну и пусть остаётся Кимом младшим, нечего голову ненужной чепухой, вроде имён папеньких богатых сыночков, забивать. Только Чонгук думает, что раз уж на то пошло, то, может быть, он успеет выкурить одну сигаретку, как вдруг прямо перед ним тормозит знакомая-родная чёрная мазерати. Чонгук хмыкает, и его рука, сменив маршрут с кармана штанов на дверцу автомобиля, тянется вперёд, после чего он заскакивает в уютный салон и тянет носом аромат сосновой пахучки*, опрокидывая голову на мягкое сидение. — С Чимином затрынделся? — в лоб спрашивает Чонгук, даже не думая сейчас открывать прикрытых глаз — он устал, правда, и хочет только спать, но ради своего любимого друга он вот сейчас не в своей постели (ладно, он сидел бы и горбатился с карандашом в руке и ластиком в зубах), а направляется непонятно куда и непонятно к кому. Юнги же ловко выкручивает руль и выезжает из района, напичканного высоченными многоэтажками, и только хмыкает. — Совсем оборзел, мелкий, — совершенно беззлобно журит Юнги, и Чонгук не может не улыбнуться. Ладно, так и быть, он засовывает колючки назад (которые и так липовые и совершенно ненадёжные). — Как он там? — интересуется Чон и перекладывает свои сигареты другу в бардачок: в чужой квартире он курить не собирается, а тут место надёжное. Юнги всё равно не даст забыть. Амнезия-то из них двоих только у Чонгука. Юнги одной рукой тянется к подстаканнику, на который младший совсем не обратил внимания, и подаёт ему стаканчик с кофе, получая на это тихое «спасибо» и «вау, за такое не жалко тебя и лучшим хёном назвать!». — Говорит, что нормально, но я-то вижу, как он там весь натянутый, словно струна, даже дышал как-то загнанно. Его мать похуже Гитлера в юбке, ты же знаешь, — Чонгук согласно кивает, делая глоток тёплого напитка и изменяя своей привычке не пить кофе «когда попало». В такие моменты он задумывается над глупостью всех своих привычек в целом, но это проходит так же быстро, как и возникает в его мозгу, так что он просто молча сюрпает и смотрит на переливающиеся светом фонари и многочисленные вывески, чувствуя, как слепит от них глаза. — Да ладно, она ведь просто помогает ему... улучшить уровень физической подготовки? — смакуя подобранные слова, Чонгук поворачивается к приподнявшему бровь Юнги, у которого на лице самое настоящее «ты серьёзно блять?». — Хуёвки. Мой Чиминни и так прекрасен, и если его мягенький животик сменится крепким прессом, то я самолично поеду к ней и скажу, что она заебала, — от стали в словах Мина даже у Чонгука кровь на секунду стынет в жилах. Вот это любовь-морковь, вот это да. У Тэхёна, кстати, был до непозволительного мягкий животик, и... — Ты и правда в душе кот. Даже чувствуешь себя точно таким же бессмертным, — бросает Гук и, допив кофе, ставит стаканчик обратно, пытаясь загнать зудящие под кожей воспоминания куда подальше в глубину сознания. И он ни за что не признается, что истосковался по отношениям за эти годы, которые минули после их с Хосоком расставания. Тот задел его чем-то? Безусловно. Так сильно, что Чонгук до сих пор не может без страха взглянуть в глаза своему прошлому. Т р у с. — Ротик прикрывай, крольчище, а то морковка выпадет, — Юнги смеётся, а Чонгук не может не подхватить — настроение всё-таки поднимается, а тревога перед предстоящей встречей немного угасает.***
Что там говорил Чонгук? Тревога угасла? Так вот. Он, блять, лжец года. Когда они подъезжают к богатому району, где Юнги тормозит, Чонгук обводит взглядом здание высотой этажей этак в шестьдесят и икает. Серьёзно, он считал, что это его район мажорский, но, видимо, он ничего дальше своего носа не видел. — Он точно сын Ким Тэвона? Не президента? — Чонгук хмурится, поворачивая голову к достающему с задних сидений папку с документами Юнги, и выгибает бровь. — Если в прошлой жизни Ким Тэвон был президентом, то вполне, — смеётся Юнги и вылезает на свежий воздух, поправляя свою чуть примявшуюся рубашку и простые чёрные джинсы. Чонгук закатывает глаза, и это ещё цветочки. Они проходят внутрь через стеклянные двери, Гук оглядывает внутреннее убранство небольшого холла с какими-то растениями повсюду, шикарнейшими люстрами и переизбытком золотого цвета во всём, начиная от стен и заканчивая ресепшеном. Они с Юнги подходят к молодому пареньку, мигом подскочившему на ноги со своего креселка и поправившего свою униформу. Консьерж. На бейджике красуется ‘Миндже’, и Чонгук почему-то вспоминает, что его друга детства тоже так зовут. Жалко, что их пути разошлись. Так вот, Чонгук не особо вслушивается в их трёп, мысленно гадая, на каком же этаже расположены апартаменты Кима младшего, как вдруг его слух цепляет знакомое имя и он резко поворачивает голову в сторону Юнги и того самого Миндже. — ...Ким Тэхён? — переспрашивает после слов Мина консьерж, и первый кивает, после чего Миндже озвучивает: — Последний этаж, квартира 703. Ким Тэхён. Тэ-хё-ён. Чонгук и не скрывает своего удивления, потому что физически не выходит: он, значит, и так мучается воспоминаниями о той злосчастной (вовсе нет) ночи, постоянно гонит от себя мысли о том блондине, а тут ещё и имя точно такое же. И не показалось же ведь, вроде нет. Он, как говорил про Чимина Юнги, — теперь натянутая струна, и Чонгук жалеет, что выложил свои сигареты. Потому что нервы и так ни к черту, а тут ещё и такие охуительные «флэшбэки» и подобные совпадения. Он еле тащится за Юнги до лифта, в какой-то прострации сжимает сквозь карман своих карго то самое колечко — ну да, никто не запрещал ему надеятся, что он по счастливой случайности столкнётся с Тэхёном и весь такой из себя вернёт ему его безделушку — и думает, что абсолютный глупец, раз так напрягся от простого имени. Ребят, будем объективны: какова вероятность того, что тот Тэхён из клуба (читай, как: его ангел) и Ким Тэхён (который сын Тэвона) — один и тот же человек? Вообще никакая. Камон. В таком муравейнике, как Сеул, уж точно. Да? Точно ведь? — Малой, ты чего? — Юнги с явным беспокойством наблюдает за тем, как со скоростью света сменяются одна за другой эмоции на лице Чонгука, и что-то ему подсказывает, что это неспроста. — Чонгук? — А? — он хлопает глазами, словно его только что из транса вывели, и смотрит в упор на обеспокоенного друга, тут же собирая себя по кусочкам и возвращая себе своё самообладание назад. — Всё в порядке. Юнги недоверчиво щурится, но всё же переводит взгляд на панель со светящимися на ней циферками, гипнотизируя её. Чонгук же опускает голову в пол, засовывает руки в карманы и думает, думает, думает. Да так напрягает извилины, словно теорему по геометрии доказывает, ей-богу. А это зря. Как ни старайся, Нобелевские премии за достижения в области математики никому не дают. Зато дают пизды за заторможенный реакцию — когда надо, Юнги и зад надрать может, но Чонгук этого на себе испытать не хочет. Как он смеет отбирать у Чимина его хлеб? И они (наконец-то) выходят из душной кабинки лифта, Чонгук ступает следом за другом по дорогому на вид ковру, который постелен поверх дубового паркета, и даже не обращает внимания на увешанные различными картинами стены. Сегодня он далёк от искусства, хватит уже. Юнги не прекращает коситься на него, явно не понимая, что не так, а после пожимает плечами и тормозит Чонгука, чтобы тот не прошёл мимо нужной квартиры. — Куда попёр, э, — Чонгук то открывает, то закрывает рот, как выброшенная на берег рыбка, а потом отмахивается от него, цепляя на себя маску безразличия. Ну и странные же у него перепады-то, думает Юнги, а затем тычет пальцем в звонок. Чонгук, по правде говоря, ненавидит думать. Когда он начинает этим заниматься, то непременно уходит в себя настолько, что не докричишься и не дозовёшься. Вот и сейчас он стоял и размышлял, когда же успел свернуть не туда, почему ему на голову свалились всякие зомби и какие-то там Тэхёны. Впрочем, когда открывается дверь, Чонгуку кажется, что лучше бы они и правда больше никогда не пересекались. Потому что пиздец. Потому что его сердечко махнуло ему на прощание ручкой и смоталось восвояси, а мозг отказался принимать информацию, полученную его глазами: перед ним стоял не кто иной, как Ким Тэхён, он же ангел, он же его персональная головная боль в прямом смысле этого слова и он же тот, кто нюхал с его задницы кокаин. И пусть они виделись только вчера, Чонгуку кажется, что они не виделись лет десять. Непонятные ощущения, но что вообще можно понять, когда на пороге квартиры Чонгук увидел Тэхёна в шёлковом, мать его, халате? В халате, сука. С глупой улыбочкой на лице, которая тут же пропадает, стоит ему перевести взгляд на Чонгука. Оп-а! Юнги хочет подхватить его на ручки, но уже поздно: он теряет связь с реальностью окончательно, словно корабль, потерявший из виду маяк и растворившийся в беспроглядной тьме. Думать, всё-таки, не его специальность.***
— Это нормально? У него так бывает? Чонгук слышит голос Тэхёна, как сквозь толщу ваты, которой забили уши, и мысленно даёт себе оплеух так сто, не меньше. Потому что сейчас его окутал дикий стыд. Он, мало того, что зассал, как полнейший сопляк, так ещё и в обморок, блять, бахнулся. Ну, заебись. Картина Репина маслом, чтоб её! — Да он, вроде как, обычно так не делает. Ну да неважно, — это уже Юнги, — он ведь творец, а они все с приветом. Чонгуку хочется, с одной стороны, раствориться в воздухе, а с другой хочется разлепить глаза и врезать Юнги так, по-доброму. По-дружески, так сказать. — Я жив, — вяло оповещает Чонгук, решив всё-таки «восстать из мертвых» и не пугать всяких там разнеженных папенькиных сыночков. — Крас... Чонгук, Боже мой, ты так напугал меня... — а Чонгук сдерживает смех (истеричный) от того, как тот чуть не назвал его «красавицей». Ого. Он, даже будучи под кайфом, запомнил всё? Вау. Чудеса на виражах. А виражи-то ого-го. — Сам ты с приветом, любимый хён, — цедит Чонгук, обращаясь к Юнги, который только наблюдает за развернувшейся перед ним картиной. И да, конечно же Чонгук видит, что тот всё — совершенно всё — понял. — Точно жить будет, — игнорирует его слова Юнги и отпивает из своего бокала. Вина. Они же, вроде, дела деловые собирались воротить, нет? Чонгук, наконец, решается поднять свой взгляд на сидящего перед ним (всё ещё в халате на голое тело) блондина, который, о Боже, уже на него смотрел. И такое чувство двоякое. Вот трахался он вчера с этим человеком, ну, хорошо им было, да, а теперь словно... словно Тэхён другой. В его взгляде уже не искрятся звезды — в них плещется мирская усталость, если не вселенская. И спустя пару секунд он растягивается в тёплой улыбке, словно они давние друзья, которые спустя долгое время разлуки наконец встретились, но слишком смущались, чтобы обняться. От противоречивых эмоций (а у Чонгука одновременно тряслись поджилки, колотилось сердце и взрывалось фейерверками что-то непонятное в груди) он потянулся было рукой к манжете — но на нём кофта, и он лишь сгребает пальцами мягкую ткань, не отрывая своих глаз от человека напротив. И вот, вроде бы, сидит от него на расстоянии вытянутой руки, а дотянуться не может — стена. Китайская. Тэхён смотрит тепло, вроде бы, но в то же время подсознательно отталкивает, просит... ...просит не смотреть в ответ. Чонгука как током прошибает от такой мысли. Стало как-то некомфортно, и он решает отпустить мысли о прошлой ночи и узнать обычного Тэхёна. Того, который не пьян и который не под кайфом. — Привет, — неожиданно прилетает от Чонгука, и Тэхён глупо моргает: мол, че? Ты у меня на кухне в обмороке валялся, а теперь привет? — Я ж тебя вроде схватить успел. Или ты как-то башкой ударился, пока мы тебя сюда тащили? — со смешком спрашивает Юнги, и Чонгук стреляет в него убийственным взглядом. — Привет, — несмело говорит Тэхён, и он просто разительно отличается от того парня, который ласкал его на танцполе в клубе и ублажал в туалете. Юнги молча встаёт, убирает в сторону бокал и, развернувшись в дверях, бросает короткое «в туалет». И у Чонгука, конечно же, не возникает никаких подозрений по поводу того, что его друг, по его словам пришедший сюда впервые, знает, где туалет. Ну а вдруг ему уже всё показали, пока он тут валялся бездыханно? Всегда есть вероятность, что Чонгук ещё и параноик. (На самом деле прямо сейчас его голова забита одним сплошным тэхёнтэхёнтэхён). Вышеназванный вдруг резко встаёт, отчего стул со скрипом проезжается по плитке, заставляя Чонгука зажмуриться, и, запахнув халат потуже, втягивает ртом так необходимый кислород — Тэхён-то жить хочет, но один конкретный человек не даёт делать это нормально — и молчит. Тишина тянется, как школьный год, и Чонгук отворачивается от созерцания красивого лица, краснея щеками. Ну потому что он не будет отрицать, что Тэхён неимоверно красив. — Ну что ж, — наконец прочищает он горло и нарушает противное молчание и напряжение. Чонгук поднимает на него голову, надеясь, что его собственные уши не предали его и не сияли красным, как огни полицейской машины. — Чай, кофе, отсо... Тэхён нервно теребит пояс халата, и когда его перебивают, то он резко затыкается. Вот же... блять. — Открывашка? Серьёзно?! Да, Чонгук, открывашка. Тэхён именно это и имел в виду. — Ты вина хочешь? Тэхён смотрит на него, как на идиота, и от его прежней отрешённости не остаётся и следа. Он как бы «случайно» указывает пальцем на откупоренную бутылку красного сухого, и Чонгук едва ли башкой об стенку не бьётся от стыда. Ну приехали, как бы. Конечная, Чонгук!!! — Ну, я как бы про отсосать говорил... Что. Что? Если бы Чонгук сейчас пил свою любимую водичку, то вся бутылка уже была бы на его одежде. А так он только сдавленно кряхтит, как столетний старик, а после вдруг смеётся. Да, вот так вот просто берет и смеётся. — Да ну нет, красавица, ну не надо же так, воздухом подавишься, — а сам едва сдерживается, чтобы не заржать следом, ну потому что смешно. Нет? — Налей мне уже вина, — бурчит в конце концов Чонгук, когда они перестают смеяться. И Тэхён с широкой улыбкой от уха до уха хватается за бутылку и с превеликим удовольствием наливает ему полный бокал.