Побег

      Звёздное покрывало царицы Ночи уже давно закрыло собой весь небесный свод, а луна отражалась в их крошечном пруду нечётко, как на засвеченной плёнке. Сидеть в старой, покосившейся беседке вот так, держа в озябших руках давно остывшую кружку с кофе и вглядываясь в беспорядочные переплетения ветвей на неухоженных деревьях. Мелоне откидывается на спинку из сырой древесины с облезающей краской, сильнее кутаясь в тонкий плед. Он не должен переживать из-за подобного, да и с чего бы — никогда ведь не был сентиментальным, а работа закалила, превратила нервы в стальные канаты. — Ну и что ты тут забыл? — Мелоне вздрагивает совсем немного, слишком глубоко уйдя в свои мысли. Гьяччо стоит напротив, спрятав ладони в карманы домашних штанов и смотрит пристально, будто подозревая в каком-то смертном грехе. Ещё в одном, наверное. — Хотел побыть один, — честно, с почти прозрачным намёком. У него абсолютно нет причин для грусти и уж тем более для вот такого состояния, но он всё-таки здесь в одних трусах и выцветшей футболке, кутается в плед и пытается пристроить кружку на узкие перила. — Это из-за тех двоих, да? — вопрос застаёт врасплох.       Мелкая группировка, которую они уничтожили несколько дней назад, вырвали с корнем, как сорняк. Ничего страшного или особенного, просто работа, не переходящая на личности, но… Одна из девушек, обладающая незначительным стандом, до последнего защищала начальницу, а та потом на последнем издыхании ползла к уже остывающему телу, чтобы просто коснуться, сжать ладонь в своей и умереть. Мелоне должен был подумать, что это была трата энергии, что цель не стоила средств, а сам он уже помешал такому числу счастливых концов, что их и не сосчитать, но вместо этого ощутил лишь горечь. У девушек, рыжей и брюнетки, симпатичных и всего на пару лет старше, были парные кольца и эта вечная преданность, чтобы до гробовой доски, как в сопливых сериалах десятилетней давности. Мелоне хотел хмыкнуть и отвернуться, но ощутил лишь горечь. Если они встретят врага, превосходящего по силам, то может ли быть, что он сам будет лежать так, просто стремясь к человеку, которого любит?       Думать так безумно глупо, ведь они куда сильнее, да и шанс пострадать мизерный у обоих, но страх не уходит, лишь зарываясь глубже в душу. Где-то среди ветвей заливается трелями какая-то птица, не знающая, кому слышны её мелодии, прекрасные в своей диковатой простоте. — Прости, я… понимаю, что не должен, оно само.       Улыбнуться обезоруживающе, но голос предательски дрогнул. Никто не бессмертен, а хуже смерти вдвоём только смерть в разлуке. Вся их жизнь — наклонная дорога в самое пекло ада. — Пошли спать, — Гьяччо отбирает кружку и идёт к двери, не оборачиваясь, только на пороге смотрит, наконец, на Мелоне, всё так же сидящего в отсыревшей разваливающейся беседке. Свет фонаря над дверью желтоватый, он окрашивает лицо парня в какой-то болезненный, до жути странный цвет, а Мелоне, скрыв короткую усмешку ладонью, касается колючей августовской травы босыми ногами. Земля холодная, а зелень покрыта росой, ощущается как болотная жижа, но предвкушение нормального душа и одеяла делает своё дело.       Гьяччо придерживает ему дверь и берёт на руки, ворча, что если он пойдёт так, то потом нужно будет мыть лестницу. Они заваливаются в душ вдвоём, точнее, Мелоне затягивает их обоих внутрь, но всё ограничивается глубокими поцелуями и касаниями — уже немало, если на то пошло, даёт возможность хоть как-то удовлетворить этот безумный тактильный голод. Мелоне скользит ладонями по чужим плечам, переходя на сведённые извечной судорогой лопатки, нажимает сильнее, чем стоило бы, улыбаясь реакции — секс хорош в любое время, но нормальный массаж им обоим сейчас намного нужнее. — Давай сбежим? — одеяло тяжёлое и тёплое, а конечности переплетены в какое-то подобие Гордиева узла, но так намного лучше и ближе. Мелоне сам не верит, что мог предложить такое — ему нравится их жизнь, нравится команда и оплата, нравится, чего уж тут, убивать. Наверное, Гьяччо как раз единственный из них, кому суть их работы не приносит удовольствия, потому и психует на заданиях больше обычного. — С чего бы? — хмыкает неопределённо, будто бы сам не понимает, но не отказывает сразу, что уже внушает надежду. — Думаю, мы тоже заслужили отпуск, — переворачивается на другой бок, чтобы не видеть реакции. У всего есть свои недостатки, у работы убийцей в Passione это невозможность выбраться из этого колодца, откуда с таким трудом, но можно разглядеть звёзды.       Его перехватывают за талию и прижимаются грудью к спине, задевая носом край уха. Мелоне оборачивается, целует в скулу и в губы. Глаза Гьяччо кажутся до странности мелкими без привычных линз, а взгляд мягче. — Не понимаю, зачем, но мы можем, если так хочется, — пытается ворчать, чтобы сохранить имидж, но выходит, мягко говоря, никак. И в обоих состояниях он настоящий.       Когда Мелоне просыпается, солнце уже достаточно высоко, а часы неумолимо приближаются к девяти. Вид из окна загораживает крона разросшейся акации, а с первого этажа слышны приглушённые голоса. Джинсы лежат на стуле у кровати, а вот за футболкой приходится лезть в шкаф, впрочем, она всё равно мятая, волосы собираются в низкий хвост. Мелоне смотрит в зеркало, на пугающие синяки под глазами, а потом плюёт на это и спускается вниз.       Ризотто обнаруживается на кухне с очередной стопкой документов и чёрным, как сама бездна, кофе. Мелоне открывает холодильник, разочарованно выдыхая — нижняя полка забита пивом разных сортов, а вот нормальной еде там, увы, места не нашлось. Грустно, но виновника сейчас добудиться не получится, потому что если они собираются вдвоём, то уж точно где-нибудь в зазеркальном пространстве. — Куда вы отправитесь? — Ризотто будто бы и не поднимал глаз от желтоватых листов, исписанных цифрами. Мелоне смотрит, но не может понять, о чём сейчас говорит их капо. Они, вроде, никуда и не собирались, да и кто бы их отпустил? Ризотто, видимо, замечает его замешательство, потому как продолжает. Его голос низкий, будто вышитый из самого дорогого бархата. — Гьяччо сегодня сказал, что вы собираетесь уехать на неделю.       Мелоне давится пивом, которое пригубил секундой ранее. Он не шутил ночью, но и нельзя сказать, что говорил всерьёз. Несколько капель падают с губ на пол, так что парень ищет глазами тряпку, пока мысли витают где-то далеко. Они… действительно могут устроить себе небольшой отпуск? — Да, можете, — Мелоне давится пивом второй раз и шокировано смотрит на капо, который так и не поднял глаз. Видимо, в его список суперспособностей входит, помимо невидимости, ещё и телепатия. Удобно — смотришь на человека, а тот уже знает, куда ему телепать, если хочешь жить. — Он уже спрашивал об этом. Но через неделю я хочу видеть вас здесь готовыми работать.       Казалось, что все его вещи не влезут и в чемодан, но по итогу собрался только рюкзак — грустно и безумно удобно. Мелоне не знал, когда они собираются ехать, но это чувство предвкушения… Наверное, так чувствовал бы себя ребёнок, когда до поездки ещё два дня, но он уже готов, а часы тянутся, словно сыр на горячей пицце. Гьяччо не показывается до обеда, игнорируя звонки, а потом появляется, уставший и злой до чёртиков, хотя это мало чем отличается от его обычного состояния. — А нас, значит, с собой не позвали! — со скорбным лицом причитает Формаджо, сегодня, видимо, его очередь отыгрывать королеву драмы. — Хлебало на ноль, блять, — угрожающе шипит Гьяччо, агрессивно накалывая кусочек свинины на вилку. Поправляет очки, всенепременнейше средним пальцем, обводит злым взглядом всех присутствующих, кроме Ризотто. — Да ладно тебе, — Джелато, сидящий от него по левую руку, шутливо толкает парня локтем. — Мелоне, может, ты вернёшь его нам чуть более уравновешенным. — Надеюсь, — это внимание действительно смущает. Ну и куда ты делся, первокурсник Мелоне, который разве что на танцполе сексом не занимался, хотя и то не факт — он не всё помнит из дел рук своих под действием алкоголя.       Гьяччо будит его посреди ночи, вытаскивая за ногу из-под тёплого одеяла и жестом приказывает молчать. Они берут корзинку для пикника с парой десятков бутербродов, успешно украденную у Прошутто, и два рюкзака со всем необходимым, а путь сливается в бесконечность. — Ну и куда мы? — Там увидишь, — он отмахивается, не отводя глаз от дороги.       Мелоне не настаивает, откидывается на спинку сидения и просто смотрит на проплывающий мимо город, постепенно сменяющийся трассой. Фонари слишком далеко друг от друга, свет яркими кругами на дороге, как в какой-то игре, а разметка почти стёрлась, оставаясь лишь едва заметными куцыми полосками, да и сама дорога выглядит старой и неухоженной. Мелоне даже начинает опасаться, что его везут в лес, чтобы тело потом можно было быстро спрятать, но сонливость накатывает цунами, затопляя разум. Когда он снова открывает глаза, то небо уже голубое, частично скрытое клубами серых облаков, оно сливается с морем на горизонте, пока волны ласкают песок пляжа. От всей этой картины веет утренней свежестью и запахом соли, что оседает в волосах.       Мелоне расчёсывается, используя зеркало заднего вида и идёт к пляжу, где копошится фигура Гьяччо. Тот поднимает голову, губы изгибаются в слабом подобии улыбки. — Ну и сколько, блять, можно дрыхнуть? — закатывает глаза, будто действительно этим недоволен, хотя на влажном песке расстелено покрывало, а прихваченные бутерброды и фрукты разложены по пластиковым тарелочкам. Мелоне смотрит на это своими невозможно яркими глазами, и Гьяччо чувствует, как перехватывает дыхание от смущения. — Кто ты, человек, верни мне Гьяччо, — садится на покрывало с синими и фиолетовыми разводами, подхватывая кусочек арбуза, настолько сочного, что красноватая капля сразу ползёт по запястью вниз. Гьяччо ловит её губами, проводит языком по яркой выступающей вене, наблюдая за реакцией, той смесью возбуждения, недоверия и радости.       Мелоне кажется, что весь воздух вышибло из лёгких, он прикрывает глаза и откидывается на покрывало. Волосы падают на песок, но сейчас совсем не до того, хотя Гьяччо поправляет их, отряхивая кончики от мелкого песка, а потом склоняется над ним, заслоняя собой солнце, так и напрашиваясь на поцелуй. Мелоне резко вскакивает, не обращая внимания на короткое «Охуел?» и бежит к воде, ещё не прогретой солнцем, по дороге стягивая майку и шорты, вбегает сразу по колено, но потом останавливается, привыкая. Чужие руки толкают в спину, так что он падает животом в ледяную глубину, что неприятно жжёт глаза и заливает нос. — С ума сошёл? — тут совсем не глубоко, утонуть даже не было возможности, но чёрт, это было неожиданно и неприятно. Мелоне не успевает договорить, когда его целуют, крепко держа за плечи, разделяя вкус соли на языке. Здесь чуть глубже, чем по пояс, но им всё равно не стоит сейчас… Хотя пускай, к чёрту!       Гьяччо коротко выдыхает, но ничего не говорит, только поднимает на руки и тащит на сушу, молча, только сердце громко стучит о рёбра, будто вот-вот вырвется, прыгнет Мелоне в подставленные ладони, пока тот подставляется под ласки, разложенный на тонком покрывале, и кажется, что мир схлопнулся до них двоих и лёгкого жжения изнутри, до накатывающих волн наслаждения и стонов, тихих и низких, которые так сложно и глупо сдерживать пока они одни на залитом утренним солнцем пляже. Мелоне прикрывает глаза, растворяясь в ощущениях, хотя песок колет спину и ноги, а губы у обоих искусаны в кровь. Такие моменты хочется запомнить, навсегда запечатлеть отпечатками под слоями кожи, чтобы чернила просочились в кровоток, дошли до самом сердца и осели там.       Они просто лежат там, пока не начинает темнеть, кормят друг друга с рук, купаются и трахаются, болтают о чём-то, что совершенно не имеет смысла. В груди так пусто, но эта пустота тёплая и мягкая, выстланная шёлком и лебедиными перьями. День проходит впустую, чего раньше почти не бывало, но Мелоне почему-то совсем не жаль. Гьяччо слепо щурится без очков, вглядываясь в его лицо. — Так, мы же не в машине будем спать? — не то чтобы это имело значение, но тогда нужно успеть занять пассажирские сидения, чтобы никто его оттуда не выпихнул, даже хозяин этой самой машины. — Там вилла за холмом, но идти будешь сам, — а вот это уже действительно угроза, потому что стоять после сегодняшнего марафона будет проблематично. Мелоне с трудом поднимается на ноги, чувствуя, как стекает по бёдрам вязкая жидкость, смотрит почти жалобно — у него вполне хватит сил ещё стометровку пробежать, но так лень, если честно. — Да ладно, что тебе стоит? Мы в ответе за тех, кого завалили. — Ну ты и пидор, конечно, — смотрит скептически, но идти всё-таки помогает. Гьяччо выглядит уставшим и зевает через каждые десять секунд, и как-то вспоминается, что он не спал всю прошлую ночь. Это Мелоне переносит такое нормально, но тут нужна привычка, а для человека, более-менее придерживающегося режима… — Так, блять, спать идёшь до ужина. Что за геройство упёртого жаворонка? — Отъебись, я просто забыл энергетик. — Ты забыл пачку энергетиков и кофе-машину, идиот, — прячет лицо, прикасаясь губами к открытой шее, на которой и без того за сегодня прибавилось следов. Не отпускает чувство, что это всё ради него, хотя он не просил о чём-то подобном. Он безжалостный человек, который не заслужил чувствовать что-то подобное, не заслужил этих отношений — они оба не заслужили.       Вилле определённо подошло бы название «Курица», хотя табличка с таковым была стёрта. Старое, чудом держащееся здание, живописно заросшее плющом, с прогнившими от времени чёрными досками, но хоть крыша выглядит надёжной. — И где ты выкопал это сокровище? — Гьяччо смотрит на этот ироничный изгиб бровей, чувствуя, как внутри закипает ярость. — Ну, а хули ты хотел, ебаный пятизвёздочный отель? — рявкает, получая в ответ только взрыв смеха. — Что смешного? — Ты смешной, — провести рукой по свежим царапинам на спине, наблюдая за тем, как сжались в один момент губы. — Больно? — Не особо, просто соль щиплет. — Я обработаю. Где перекись? — Осталась в бардачке, в машине. Одеяла там же, сейчас схожу.       Кровать двуспальная, на ней новый водный матрас, в котором так приятно тонуть, а пахнет солью, лавандой и, совсем немного, старым деревом. Сквозь большое окно видны звёзды, яркие и отчётливые, совсем не похожие на своих городских собратьев. Волосы почти деревянные после морской воды, надо бы сходить в ванную, хоть сполоснуть их, так что Мелоне поднимается с уже нагретого его телом места и отправляется на её поиски. Этаж всего один, так что вожделенная комната обнаруживается буквально за поворотом, вода холодная, но нагретая солнцем и приятная после моря. — Вот ты где, — Гьяччо заходит, прикрывая за собой дверь, кидает бутылочку жидкого мыла. Не шампунь, но хоть что-то. — Спасибо.       В одной ванне тесно двум взрослым парням, хотя иначе, кажется, сейчас невозможно. Утром на коже белесая сеточка от плохо смытой соли, а волосы спутались, но совершенно не хочется тратить крупицы свободного времени на расчёсывание. — И какого хрена ты творишь? — Гьяччо вырывает у него из рук резинку, бросая на тумбочку и промахиваясь. — Дай сюда.       Мелоне протягивает расчёску и садится на край кровати. Это больно, хотя, стоит отдать должное, не очень, и всё же приятно в куда большей степени. Он придвигается ближе, откидываясь на подставленное плечо, расслабляется полностью, чувствуя поцелуй в ухо…       Мелоне кажется, что он очнулся только на шестой день, до того пребывая в каком-то своём мире из нежности и безделья, и если раньше место казалось раем, то сейчас всё больше бросались в глаза следы запустения. Пляж был небольшим, окружённым невысокими скалами, а дом прятался за высокими деревьями, почти скрывавшими его от посторонних взглядов, даже дорога здесь выглядела старой, но это место принадлежало только им.       Рюкзаки были уже собраны, а от взятой с собой еды осталось только воспоминание и пара закопанных персиковых косточек — а вдруг. Ветер бьёт в лицо, всё такой же неправдоподобно свежий, а солнце пробивается через солнцезащитные очки. Спрашивать сейчас, когда они уже уезжают, безумно глупо, да. — Как ты узнал про это место? — уезжать действительно грустно, он оборачивается, но видит только дорогу и покосившиеся фонари. Гьяччо что-то бурчит, не хочет отвечать. — Ладно уж, храни свои тайны. — Нас тренер сюда привозил, — Мелоне застывает. Они никогда об этом не говорили, но он же читал досье, знает, что это больная тема. — Мы победили, и он сказал, что нужно развеяться, притащил нас всех сюда, устроил каникулы. — Это его дом? — спрашивать не хочется, кто же знал, что с этим местом что-то связано. — Был, я выкупил у его дочери пару лет назад. Она про эту лачугу вообще забыла, — опускает голову ниже, почти не следя за пустой дорогой. Мелоне разворачивается, нарушая все мыслимые и немыслимые правила безопасности, укладываясь головой на колени. — Блять, ты совсем уже? — Веди, не отвлекайся.       Через три часа они должны быть уже дома, через пять — рейс в Испанию, задание обещает быть если не опасным, то достаточно запутанным. Пускай так, но они ведь вернутся сюда в следующем году, не так ли?       Первым их встречает Прошутто, злой как тысяча Гьяччо, но и вместе с тем растерянный. Под его ногами уже раскинулось небольшое кладбище из окурков, а на зажигалке, дорогом изделии с позолотой и гравировкой, которой он так дорожил, был сломан язычок. — Ты меня не убьёшь, если спрошу, что случилось? — Мелоне останавливается, проходя мимо. Прошутто у них тоже не оплот вселенского спокойствия, но видеть его таким достаточно необычно. Он затягивается ещё раз, проталкивая дым в лёгкие, отвечает, хотя и не смотрит в глаза. — Этот отброс заплатил двадцать процентов от оговоренной суммы, — ломает сигарету паучьими пальцами, на лице непроницаемая маска безразличия.       Тогда Мелоне сочувствующе похлопал друга по плечу и прошёл вглубь дома. Кто же знал, что это было то самое начало конца в их общей прервавшейся пьесе?..