нужна

Её появление в его жизни резко изменило слишком многие вещи, будто высшие силы, в которые Август раньше — до Сибири — не верил совершенно, пытались испытывать его, но он никак не мог понять, что им от него хочется. Или, вероятно, пытались наказывать. Наверное, это было похоже на наказание. Ника Чайкина стала исключением для его забавы со своей историей — те, кто слышал её, делились на два лагеря, и рыжая бестия единственная умудрилась избежать обоих. Ника Чайкина не стала его, когда он захотел с ней сблизиться, и до сих пор была жива, хотя он так долго и так отчаянно хотел её убить, что причина — ведь, как оказалось, и волос с головы его любимой Мико не упал по её вине — прекратила иметь для него значение. Ника Чайкина словно стала его самым заклятым врагом, самой навязчивой и приставучей идеей, болезненно зудящей раной, не схожей с той болью, которой бьет его собственное тело. И он гонялся — гонялся яростно за красной фурией, за резвой неуловимой птичкой, уверенный, что нуждается в её гибели. — Ты — чистое зло, и ты будешь повержен, — говорит она, глядя на него исподлобья без тени сомнения, уверенная и сильная, а он ведь наконец догнал её, и его люди нацеливают на них пушки. — Не нами, так кем-нибудь ещё. Августу хочется рассмеяться, но она, разумеется, нападает. И как она злит, как заводит — ток струится по его венам и по рукам, пытается прожечь его кости, но он не чувствует его вовсе. Лишь фурия волнует его сейчас — лишь её он чувствует, и это ощущение не похоже ни на что из того, что он испытывал до этого. Ненависть не терзала его желанием прекратить быстрее — даже охваченный раздражением и гневом Август понял, что почему-то не хочет, чтобы это заканчивалось. И это причина, по которой он её оставил. Даже слабую, никчемную и неспособную больше ни на что, кроме как привыкать жить без того, что делало её собой — Август временами наблюдал за птицами в детстве, но это зрелище было самым приковывающим из всех. Он не желал отрывать маленькой птичке крылья, но по его вине летать она больше не способна. И потому Ника Чайкина лежала в госпитале, осматривалась докторами и готовилась к реабилитации после потери конечностей, пока все, кого она любила, находились в его тюрьме — заключенные, как животные в клетках, они не представляли никакой угрозы. Она была ему нужна. Август ещё ребёнком запомнил, что нужное следует держать рядом с собой. Люди, ресурсы и вещи, в которых нужда первостепенна, должны оставаться ближе всего — зарытый в работу он допустил, чтобы Мико, единственная, кого он действительно любил, отдалилась от него, но больше такой ошибки он допускать не собирался. Мико когда-то однажды сказала ему, что он и любить-то сам не умеет — она была значительно младше и они ссорились, потому что он не пришёл к ней на день рождения, и эти слова задели его сильнее, чем должны были. Единственный человек, которого Август любил, сказал ему, что он этого не умеет — но с каждым разом, вспоминая это, он всё сильнее становился уверен, что она права. Но Август отлично умел ненавидеть, и он по-настоящему смаковал свою ненависть, столь яркую, что не нужно ему было никакой любви. Без огонька в глазах Ника Чайкина выглядела и была побеждённой, без своих родных ног — бессильной, без своих любимых — отчаявшейся, и это было самым прекрасным, что ему доводилось видеть. Рано или поздно она поймёт, где находится, это, разумеется, было вопросом времени — но до тех пор она принадлежала ему, и желание оставить это навсегда таким приятно кололо его изнутри. Август смотрит на неё, и от этого каждый раз хочется улыбаться, но что-то всё равно душит его идиллию, что-то мешает, что-то настойчиво и беспокойно ноет внутри него — может быть это не то, чего мне на самом деле хотелось. Август выдыхает, и ток болезненно проходит по его рукам. Она нужна ему. И это было единственным, что действительно имело значение.