***
Плечо Киндаичи обклеено цветным тейпом, глянцевые голубые линии обводят линии рельефных мышц от локтя к дельте и теряются под рукавом футболки. Тобио не может отвести взгляд, хотя его с ног до головы обливает жаром неловкости, между ними несколько широких шагов и ненавязчивая поп-музыка, доносящаяся из салона машины. Ветер сдирает с их кожи липкую жару, тихие приветствия медленно тают в вечернем воздухе. Следующим событием дня, затерянного в обычном жарком лете, становятся объятия. Что толкает его на спонтанные решения, Тобио не понимает, однако его руки не просят объяснения, ложась на широкую спину и прижимая ладони между лопаток. Как волной выброшенный на берег, он глотает воздух, а вокруг снова шум сендайской арены, горящие глаза подростков, расплывающиеся в общий фон. И мир, такой неважный и чужой, пока в отдалении словно призраки выплывают из прошлого парни, обрушившие его с небес на землю. Голос сам срывается кричать, Тобио не может себя остановить. — И все твои фанаты уставились на нас, — произносит Куними, а Кагеяма хочет приказать им всем на правах короля закрыть глаза, потому что это только его друзья. Они принадлежат всему миру, самим себе, друг другу, но только ему позволено смотреть на них. Вечером того же дня — Мива называет это вечером, конечно, для Тобио это глубокая ночь — он осторожно сжимает пальцами начищенный до блеска стакан, в котором плещется янтарный виски и переливаются голубизной кубики льда. Напротив него в кухне его огромной скучной квартиры сидит сестра, лениво разрисовывая страничку в своем ежедневнике и ждет, пока он решится рассказать, что случилось. — Ты так забавно удивляешься этому, как будто когда-то думал прежде чем что-то сделать, — хмыкает она, когда он уже до безобразия пьян. Впервые в жизни. И лежит головой у нее на плече. Мива права, Тобио не знает случая, когда бы она ошибалась на его счет. Знание правды нисколько не влияет на его решения. Он позволяет Киндаичи держать себя в объятиях ровно столько, сколько тому нужно, чтобы полностью насытиться этим прикосновением. От него пахнет каким-то горьковатым парфюмом с намеком на мяту и разогревающей мазью. Из-за разницы в росте упираясь носом прямо в затейпированное плечо, Тобио глубоко вдыхает и ощущает, как на кончике языка покалывает от невысказанных слов. Слов, которые еще не собрались воедино, а только закручиваются вихрем чувств. Мир вокруг на несколько минут перестает существовать, сливаясь в единый фон, размытый и хаотичный. В голове набатом стучит бешеный пульс. Возможно, он всегда хотел вот так обнимать Киндаичи, но едва ли у него были какие-то шансы на это в школе, когда их отношения целиком и полностью состояли из просьб «еще», разбитых о стену усталых вздохов и упрямо сжатых кулаков. И потом между ними сплелась ячейками сетка, рукопожатие под которой было больше похоже на желание сломать пальцы до мелодичного хруста костей. Сейчас, когда возможность наконец появляется, она напоминает сон. И хотя сны не бывают настолько реалистичными, он почти убеждает себя в этом. — Я мог бы угнать твою машину, если бы захотел, — ладони соскальзывают с плеч Тобио, жаркий летний ветер кажется ледяным. Голос Куними врывается между ними резко, словно намерен растащить в стороны и убить по-отдельности. В уголке его губ за лобовым стеклом прячется легкая насмешка. — Он вечно говорит что-то такое, — говорит Киндаичи, наблюдая, как друг выключает музыку, и ставит машину на сигнализацию. — Но на самом деле он терпеть не может такие машины. И моя квартира, которую он грозился ограбить на прошлой неделе, ему совсем не нравится. — Так и есть, даже грустно упускать такой шанс, — под пристальным взглядом Тобио, его изящная кисть складывается в кулак и упирается в грудь Киндаичи. Подобно фантомной боли, прикосновение отзывается на коже у Тобио. Он непроизвольно тянется к нему будто в надежде урвать кусочек тепла, а встречается с пропастью, которую обрушивает между ними кончик пальца, мелькнувший перед носом. — О, избавь меня от этого, — вопреки презрительно-насмешливому тону, Акира улыбается и решительно шагает вперед, оставляя их позади. В этот выходной он меньше всего похож на банковского работника, каким он был на фотографиях в соцсетях. Дорогие асиксы по-прежнему смотрятся на его ногах так, что он просто обязан стоять в них на новеньком покрытии терафлекс на полу огромного спортивного комплекса в олимпийском Рио. Тобио скользит взглядом от лодыжек над краем кроссовок к сильным икрам и обнаженным коленям. День сегодня достаточно жаркий, и Тобио понимает, откуда возникают лесные пожары на ровном месте. Под палящим солнцем, он сгорает, но не может перестать смотреть на Куними. А сзади смеется Киндаичи, и неясно — то ли это его дыхание такое близкое, то ли ветер достаточно прохладный, чтобы по спине бежала сладкая дрожь.***
Весь вечер Тобио чувствует себя неловким школьником. Его разбирают на части пружинящее покрытие уличной площадки и отрывистые возгласы голосами из времен, когда он отдавал пасы в бездонную пропасть. Мяч касается кончиков его пальцев, и это не похоже на пас во время обычного матча, после которого на его карту упадет очередная сумма, позволяющая жить без забот. Этот пас выворачивает его всего наизнанку до дрожи в коленях и кома в горле. В затылке, у самой кромки волос живет тревога, давит и заставляет плечи передернуться от фальшивого ощущения мороза по коже. Звук удара не похож на падение мяча на пол. Такого больше не произойдет никогда. После первого удара Киндаичи закатывает рукава футболки, полностью обнажая мощные плечи. В его улыбке вызов и сытое удовлетворение, пока он смотрит на Куними, что стоит на коленях по ту сторону сетки и в его прищуре нет ни капли презрения. Никто ничего не говорит, Тобио чувствует, что и без слов все ясно. — Еще, — вот что значит жадный, горячий взгляд глаза в глаза. Маленькое слово, тлевшее на губах столько лет, обжигает до боли. И мяч, на долю секунд задев кончики пальцев, ложится точно в чужую ладонь. Посреди игры, смягчив коленями приземление, Куними вытирает с лица пот краем футболки и протягивает руку. Положение пальцев, изгиб ладони выражают вопрос, Тобио удивленно отнимает горлышко бутылки от влажных губ и протягивает ее ему. По лицу Куними никогда ничего не возможно прочесть, однако впервые он замечает, сколько слов скрывается в его жестах. Он не выглядит уставшим и все равно не спешит присоединиться к ним с Киндаичи на площадке. — Точно нормально? Ты не обижаешься, что мы вот так поделимся? — спрашивает его Киндаичи перед началом игры, в руках он перекатывает желто-зеленый новенький мяч. Куними уходит на другую сторону площадки, проскользнув под сеткой. — Нас трое, вариантов не так много, — отвечает он, плечи едва заметно приподнимаются и опускаются, выражая безразличие. Потом он разворачивается, откидывает пальцами челку с глаз и веско, как будто обводит каждое слово, заявляет: — Если мяч улетит за площадку, сами за ним побежите. И вот он прислоняется плечом к судейской вышке и наблюдает за игрой. Слегка скучающе из-под полуприкрытых век. Тобио кажется, что однажды он сможет привыкнуть к его философии о сохранении энергии, чтобы уметь вот так прервать игру на середине и остаться наблюдателем. А пока всем его вниманием владеет Киндаичи, и они не могут перестать касаться мяча. И друг друга. Тобио старается запечатлеть в памяти жесткий кулак, прижавшийся к его кулаку, теплую ладонь на своем плече, тяжелое дыхание над ухом, когда они приземляются совсем рядом. Им для общения теперь не надо слов, достаточно взгляда и мяча, взмывающего вверх от одного движения пальцев. Впервые никто не уходит с площадки, устало взмахнув рукой на прощание, и мяч не падает на спиной, не встречая поддержки. Игра идет, и Кагеяма продолжает бояться, пока смотрит на залитые потом лица тех, кого он снова может называть друзьями. Он боится, что когда они совсем выдохнутся и осядут на землю, придется что-то сказать. А все, что он может, только извиняться.***
Вечерний воздух тягучий и влажный, похожий на клубничный сироп. Со вдохом он течет по носу и разливается в легких. Их обволакивает оседающей к земле жарой и вокруг пахнет чем-то сладким, словно клочки кучевых облаков на огненном закатном небе на самом деле сахарная вата. Дуновение ветра заставляет мяч медленно катиться по резиновому покрытию старой волейбольной площадки с натянутой потрепанной сеткой. С раскинутыми в стороны руками Тобио лежит на спине и тянется больше по привычке, чем из реальной необходимости. Мысли в голове текут медленно и лениво, словно их подталкивает ни в чем не заинтересованный Куними. Они одни. Втроем. Отгородились от всего мира густыми зарослями деревьев вокруг старой детской волейбольной площадки. Они были совсем детьми, когда ступили на эту площадку в первый раз беззаботными первогодками и носили с собой смех и наивные выкрики о том, что станут олимпийскими чемпионами. Слово «друг» игнорировали все трое, толкаясь на бегу. В тринадцать лет было проще общаться друг с другом, хватало одного связующего звена. Воспоминания о тех временах, истершиеся и потрепанные, лежат в памяти Тобио. По сохранившимся контурам он может только восстановить две несуразные угловатые фигуры с постепенно тлеющей улыбкой на губах. Подростками Куними и Киндаичи становились выше и все больше хмурились в ответ на его появление, все больше притирались друг к другу плечами, отходя в сторону. Кагеяма подростком все больше стискивал в руках мяч и чувствовал, как теряет равновесие, шагая по веревочному мосту над пропастью. Перед тем, как их история встанет на паузу, он все же падает. Десятки внимательных глаз следят за его провалом и качают головой. Всегда их жизнь под надзором. И хоть бы на минуту попросить зрителей прикрыть глаза. Сложно быть настоящим у всех на виду. — Сейчас на вас никто не смотрит, — вдруг слетает с губ Тобио, и он сам удивлен тем, что решает сказать это вслух. Звуки вечернего города тихие и неразборчивые, далекие, не навязываются и не рушат мягкую тишину между ними. Мысль давно не дает ему покоя, щекоча кончик языка. Приятная тяжелая усталость в мышцах и искрящаяся пустота в голове позволяют мысли облечься в слова. Киндаичи смеется. Легко и громко. С возрастом в нем появляется приятная резкость, без острых углов и ломанных линий. Как ураганный ветер он налетает, сбивает с ног и оседает на землю, утихнув так же внезапно. Он мог бы, подобно стихийному бедствию, разрушать города и ломать чужие судьбы. Его решимости хватило бы на полное уничтожение всего мира. Он поднимается на ноги, потягивается, и в его движениях все отдает силой. Не разрушительной, а той, которая все расставляет на свои места. Под взглядом снизу вверх он выглядит необычно с теряющимися в густых сумерках темными глазами и улыбкой, подсвеченной горячим насыщенным закатом, спускающимся за линию горизонта. Потянувшись, Киндаичи катает мяч носком огромного кроссовка. — Почему мне кажется, что тебе больше нашего хочется спрятать нас ото всех? Воздух заполняется стрекотом цикад. Дымкой наползает новое воспоминание. Их общение сегодня складывается из мелких бессмысленных флэшбеков, всплывающих из ниоткуда, как ответ на любое случайное дейсвие. Лицо Киндаичи полностью скрывается в тени под ленивое хмыканье Куними, и Тобио снова на мгновение уносит в прошлое. — Но ведь вы сами тогда сказали… — начинает он, а Куними вдруг сбивает его, он буквально может почувствовать, что падает, хотя совершенно точно лежит на земле, чувствуя всей спиной, как в кожу врезается жесткое покрытие площадки. — Ты тогда крикнул так громко. Следующим по громкости уровнем было бы раздать маскотам плакаты с нашими именами, — его голос то холодный и грубый, то скучающий и тягучий, то мягкий, переходящий в мимолетный шепот. Лежа под сеткой, он устраивает подбородок на скрещенных руках, и его лицо во мраке очерчивается парой плавных линий. В них нет ни одной эмоции. Мяч с шорохом вращается между ладоней Киндаичи, он бросает взгляд на запястье с часами. — Или ты мог попросить комментаторов упомянуть наши имена и места на которых мы сидим, чтобы потом каждый второй твой фанат подходил к нам с вопросами о твоем детстве, — он улыбается, в его словах танцуют нежные смешинки. А лицо Кагеямы горит. В окружении фанатов, с чьим-то маркером в руках, ощущая на лодыжках болтающиеся наколенники, ему казалось, что он летит. Что он тот самый орел, раскинувший крылья на эмблеме их клуба. — Лучше бы ты разогнал всех своих болельщиков одним взмахом руки и бросил в нас десятком мячей, заставил бы нас отбить каждый из них. А потом провел в пустой зал, и мы бы играли всю ночь до утра, — Куними все еще невозмутим, резиновое покрытие под Тобио плавится, и ему хочется провалиться сквозь землю. Но он знает толк в плохих решениях, поэтому просто садится и позволяет Куними взглянуть на него снизу вверх, контур его лица становится мягче с нового ракурса. — Тогда я хотя бы мог сказать, что ты знаешь толк в романтике. — А так ты просто чертов позер, — жар резко стекает с него от удара. И становится холодно, как и любой летней ночью в Мияги. Киндаичи подкрадывается сзади и присаживается, теплыми ладонями приобнимая за плечи. — Может, так и есть, волейбол давно превратился в шоу. — Так вот в чем дело, — Куними прямо перед ним, словно красуясь, запрокидывает голову, разминает шею. Скользит взглядом по сетчатому ограждению площадки, по трем рядом зрительских мест, по плечу Кагеямы и ловит за ним Киндаичи. Тобио любит внимание, да, он готов признать это здесь и сейчас. И ему не будет достаточно какой-то части, он согласен брать его в полной мере от каждого. Ему нужны все взгляды, все улыбки, все слова, ему нужны все фразы в мире, в которых звучит его имя. Не для тщеславного упоения, нет, просто так. Как подтверждение того, что о нем знают, о нем говорят. Он готов променять внимание всего мира только ради двух высоких мальчишек из прошлого, шальным призраком скользящего между ними. Он согласится на матчи без зрителей, согласится стереть популярность волейбола. Лишь бы ему протягивали руку, помогая встать с остывшей земли, и заботливо накидывали куртку на плечи.***
Вернувшись домой, Тобио понимает, почему люди начинают пить. Запертые в своих кабинетах родители отзываются тишиной на его сорвавшееся в пустоту приветствие. Их выдает лишь свет из-под под дверей и горячий чайник на кухне. В прихожей пахнет мамиными духами, когда Тобио вешает на крючок яркую куртку Куними, и этот флер мгновенно рассеивается с первым же шагом в сторону лестницы. Единственная бутылка вина отливает зеленью стекла за прозрачной дверцей шкафчика. Тобио изучает желтоватую этикетку с акварельными тонами винограда и изящными буквами на ней. Алкоголь в его жизни носит формальную роль — что-то вроде пары рюмок за победу с командой или «ну же, Кагеяма, мы не будем соревноваться, кто выпьет больше, это же просто саке», или Мива с ее любимым виски в руках на его кухне. В любом случае это не часто. Если выдерживать определенную дозу. За пару вечеринок с Коураем он высчитывает, что это две рюмки крепкого алкоголя или четыре стакана. Если выпить именно столько. Мир становится несколько красочнее, а под прикрытыми веками расцветает неоновыми всполохами беспричинная легкость. В кончиках пальцев искрится новое чувство, и ему всегда было интересно — а если отдавать пас после четырех бокалов шампанского, выйдет ли он таким же ярким и игристым, как пузырьки вина на языке. И все же пить от одиночества такой тупой концепт. Хотя бы потому что ему на самом деле легко исправить свое положение. В темной комнате экран телефона тускло освещает его лицо, пока он одной ногой катает мяч по полу. Едва ли мяч ценой в несколько тысяч заслуживает того, чтобы им несколько часов лупили о непозволительно грубую поверхность уличной площадки для детей, а потом лениво пинали босыми ногами. Едва ли игрок национальной сборной, чьи фанатки готовы порвать друг друга за один автограф, заслуживает тоскливого до тошноты одиночества поздним вечером. Knimi: «Разве гении не должны строго блюсти режим дня?» Knimi: «Лучше бы тебе лечь спать, а то вдруг выйдешь из отпуска и будешь отдавать пас на миллиметр дальше или ближе, отчего пострадают твои нервы и нападающие» Knimi: «На твоем месте я бы не стал так рисковать» Акира откликается так быстро на его простой вопрос «Спите?» в их чат на троих. Улыбка неловко греет уголок губ и становится настоящей в темноте, пока никто не видит. Kageyama: «Не спится» Kageyama: «Уже много лет такого не было» Молчание затягивается. Короткая стрелка, упорно указывающая на цифру два, подсказывает, что Куними может спать. Продолжая задумчиво катать мяч ногами, Тобио представляет Куними. В его воображении он небрежно растрепан, в одной растянутой футболке лежит на горе одеял, листает ленту в твиттере. А глаза его закрываются. Телефон падет ему на лицо, и он, резко распахнув глаза, отбрасывает его подальше, чтобы наконец заснуть. Реальный Куними решает не быть скучным. Вдруг снова появляется в сети, сбрасывает ворох эмодзи, которые Тобио никогда не расшифровать. А затем интересуется, что же такое грандиозное лишило его сна в прошлый раз. Kageyama: «Победа Хинаты» Он рассказывает, как после матча они давали интервью, а потом пошли в ближайший бар, чтобы попробовать на вкус все безалкогольные коктейли, потому что у всех утром должна быть тренировка. И как загорелый, повзрослевший Шое описывал Бразилию и свои тренировки. А слов, способных описать его чувства от встречи, найти так и не смог. В ту ночь он бродил по своей съемной квартире, перебирал в руках медали, рассматривал пять пар кроссовок на полке для обуви и не мог унять бешено бьющееся сердце. До самого утра, настойчиво вбросившего в его комнату мягкий солнечный свет, они с Куними болтают. Под конец Тобио засыпает с телефоном в руках, облокотившись спиной на стену. Подушка лежит под его левой рукой, но ему настолько лень двигаться, когда его глаза закрываются, и он позволяет своей голове просто упасть на плечо. Днем у него обязательно будет болеть затекшая шея. А проснувшись после обеда с ноющей спиной и ломотой в коленях, он видит в чате сообщение от Киндаичи. Тот собирается по делам и заботливо сообщает им, что они конченые придурки. Тобио осознает, что бесконечно скучал по этому, и вдох, начатый с трудом, заканчивается полными кислорода легкими. Пока никто не видит его в скучной комнате с не разобранным чемоданом на пороге, он позволяет себе широко улыбнуться.***
Детская площадка для их нынешних размеров — игрушечная. Десяток детских шажочков Тобио превращаются в несколько широких шагов до лицевой линии. Верхний край сетки на уровне глаз, она ячейками разделяет лицо Ютаро на той стороне. По какой-то странной причине они продолжают приходить играть сюда, хотя имеют возможность арендовать на весь день хоть Токийскую арену. Шумный порывистый ветер сбивает мяч, замедляет его полет, и он ложится точно на подставленные руки. Они играют вместе уже третий раз, но это не последовательные дни. После первого раза следующего приходится ждать неделю. Жизнь подбрасывает им дела, дождливую погоду и лень. Глядя на их смазанной селфи с нерешительными улыбками, едва тронувшими линии губ, Тобио думает, что все равно невозможно постоянно играть в волейбол. — И что, сегодня не было ничего по телевизору? — приподняв бровь, спрашивает он у Куними после второго вечера за игрой. В тот раз Акира играет с ним по одну сторону сетки и успевает картинно закатить глаза перед тем, как разбежаться на нападение, каким бы быстрым ни был пас. Куними тихо посмеивается, опустив голову, челка падает ему на глаза. — У него подписка на Нетфликс, — оторвавшись от бутылки с водой, замечает Ютаро. — На его телевизоре круглый день что-то идет. — О, — и это все, что может ответить Кагеяма. Он помнит Куними, медлительного и задумчивого, он вечно держал руки в карманах и прогуливал тренировки. Тобио помнит Куними, который сжимал бледные губы в тонкую ниточку и тяжело смотрел на него, пока его захлестывала бессильная злость. В его воспоминаниях Куними всегда бежал от него, а не к нему. Со временем все переворачивается с ног на голову. И тот же Киндаичи, поднимающий сейчас мяч с земли одной рукой, теперь не пытается догнать его, а бежит по совершенно другому пути. Он раскручивает мяч на длинном пальце, и Тобио завороженно прослеживает спиральную линию тейпа, спускающуюся к запястью. В третий раз они играют меньше всего. Куними быстро устает или ему просто надоедает махать руками в пустоту. Его кроссовки лениво поскрипывают, встречаясь подошвой с резиновым покрытием, когда он делает пару шагов за боковую линию и усаживается землю. Упирается локтем в огромную сумку с тренировочными вещами и смотрит. Между ним с Киндаичи сетка. Взгляд Тобио упирается ему в резкую линию острого подбородка, чуть запрокидывая голову, он может увидеть растянутые в довольной ухмылке губы. У Тобио невысокий рост и он уже привык постоянно смотреть вверх, играя в Европе. Рядом с Киндаичи он не может заставить себя поднять взгляд еще чуть-чуть, чтобы заглянуть ему в глаза. Однако они зависают над сеткой в прыжке, кажущемся бесконечно долгим, растягивающимся не на секунды, а на часы, словно за спиной выросли крылья. И лицо Ютаро прямо напротив него с широко распахнутыми глазами. Потный мяч скользит между их пальцами и улетает в сторону, шершавый тейп проходится по ладоням Тобио, а потом его ноги опускаются на землю. Подошва кроссовок и предусмотрительно согнутые колени смягчают приземление. А не вовремя подвернувшийся голеностоп рушит его равновесие. Он загнанно дышит, едва не упав, и не понимает, чего боится больше: того, что мог травмироваться, или того, что темно-синие глаза Киндаичи похожи одновременно на штормовое предупреждение и на сумеречный синий воздух вечернего лета. — Иногда, — ровный голос Куними врезается в шуршание листьев от ветра и тяжелое дыхание, срывающееся с губ, — я смотрю, как вы играете, и понимаю, что хочу вас обоих, — слова медленно доходят до Тобио, он сначала ловит слухом тяжелый усталый вздох Куними, а потом начинает осмыслять, что услышал. — Но мне так лень. Стрекочут цикады под тихо стелящийся ветер, Куними молча улыбается, прикрыв глаза. С улыбкой на поджатых губах Киндаичи, приподняв брови, пожимает плечами. Он не мастер жестов, Тобио не понимает ни единого его движения. Они оба слишком разные. Их образы никогда не сложатся в одну простую дружбу в том ее распространенном понятии, где друзья обязательно должны быть похожими, почти неродными близнецами по разуму, которых жизнь внезапно столкнула лбами в три года. Киндаичи осторожный и постепенный, как спуск по ступенькам громкими шагами. Он состоит из сотни вопросов «можно?» и «все нормально?», из предостережений и беспокойства. К двадцати четырем годам он уже умеет отбрасывать сомнения, но все еще не может перестать постоянно бросать вызов, а потом одним дернувшимся уголком рта и на миг напрягшейся челюстью спрашивать «да? не против?». В Куними все медленное и текучее, его сощуренный глаза или сжатый губы, как рябь на водяной глади штиля. Он затихает уходит в себя, не переставая пристально наблюдать за спешно сменяющими кадрами окружающего мира, а потом вдруг внезапно, пропуская весь свой долгий ход мысли, выдает его итог. Обрушивает цунами и, как ни в чем ни бывало, снова умолкает. Он плавный и размеренный, как спуск по эскалатору в самую глубь метро. Но в конце все вдруг обрывается пропастью. Их невозможно сравнивать. От них не знаешь чего ждать. Тобио смотрит на Куними, лениво развалившегося на их сумках, футболка на нем задирается до груди, влажные от пота шорты облегают сильные бедра. И он не может перестать думать, нет, даже не о том, что Акира мог бы сделать с ним своими длинными ногами после тех слов, а о том, сколько он упустил за годы, висевшей между ними ссоры. — Хорошо, что мы больше не подростки, — говорит он, подобно Куними, пропуская весь свой ход мысли, и опускается на чью-то куртку, постеленную на траве. — Хорошо, — рядом садится Киндаичи, и их тела, липкие от пота, почти идеально прижимаются боком друг к другу. Вписываются линиями тел, как будто созданы для этого. Коленом к колену, бедром к бедру, плечом к плечу. Жарко, невозможно близко и до болезненной сухости в горле хорошо. Последняя капля воды в бутылке лишь смачивает горящие губы, и Ютаро спасает его, протягивая упаковку какой-то теплой сладкой газировки, покалывающей язык. В сгущающихся сумерках между ними рождается чувство. Кагеяма не может его игнорировать. Оно ласково щекочет загривок, стекает к груди и расплескивается в животе, когда Киндаичи задевает липкими от тейпа пальцами его запястье и тянется к Куними, чьи огромные, отливающие загадочным темно-синим цветом, кроссовки касаются лодыжек Тобио. Ощущение найденного наконец, спустя столько лет потерь и безуспешных поисков, взаимопонимания будоражит. Бешено стучит пульс в висках, кровь приливает к лицу. Но Тобио ничего не делает, ему хочется сохранить это чувство в себе в первозданном виде как можно дольше. Он теснее притирается боком к Киндаичи и закрывает глаза. Ветер путает волосы, гоняет маркую пыль, липнущую к потным рукам. Тонкий месяц всплывает среди чернеющим ночных туч. Куними поправляет собравшийся в гармошку на лодыжке носок и заявляет, что Киндаичи обязан развезти их всех по домам.***
Последняя встреча этого лета заканчивается на берегу океана. Тобио опирается поясницей на капот внушительного внедорожника Киндаичи и пытается понять, как они здесь оказались. Вроде бы после игры, когда разошлись все из их наспех собранных команд, он сам сказал: — Не хочу идти домой, — рюкзак с вещами тянул его за одно плечо, а руки сами собой сжимались в кулаки. — Можем пойти к Акире посмотреть что-нибудь, — Киндаичи остановился рядом, перебирая в длинных пальцах ключи от машины. Он всегда старался оказаться рядом с Тобио. Так, чтобы хотя бы самые маленькие кусочки обнаженной кожи соприкасались. Их локти задевали друг друга, едва щекоча кожу призрачным прикосновением. — Мы поедем на берег, — Куними подбросил над собой мяч, поймал его с глухим коротким стуком. И первым, забросив сумку с тренировочными вещами в багажник, упал на заднее сидение. Следующее прикосновение Ютаро к спине Тобио, широкое и тяжелое, до сих пор фантомом ощущается прямо между лопаток. Меня похищают, думается ему на мгновение. Так же он прекрасно знает, что хочет быть похищенным, иначе не стал бы садиться на переднее пассажирское и слушать меланхоличный, медленный плейлист, составленный Куними. Песни тянутся за блеклым светом, плывущим по глянцевым линиям отбойников у горных дорог, а голос сзади едва слышно вторит голосу из динамиков. Дома остаются печальное молчание и пустые обещания приехать на пару игр однажды. Следы и тень родителей. На дверном косяке кривые черточки и пара заколок на стеклянной полочке в ванной. Призрачное присутствие сестры. Мива изо дня в день пишет, говоря, как много работы и денег, которые она не знает, куда потратить. Тобио понимающе молчит в ответ на ее сообщения. И сбегает из дома. Позволяет себя украсть. Снести ураганным ветром и смыть высокой волной цунами. С опустившейся ночной темнотой и ветер, обжигавший своими порывами кожу днем, здесь дует с линии прибоя, срываясь с крупных волн. Хлещет по щекам, словно требуя очнуться, а тем самым погружая в оцепенение все больше и больше. Куними, в дымчатом мраке ставший фигурой из плавных линий, стройный и размеренный, подходит к линии, где заканчивается море. Волна жадно проходится по его босым ногам, и он передергивает плечами от холода. — Здесь вода всегда ледяная, — тихим тоном, каким обычно рассказывают печальные тайны, говорит Киндаичи, опускаясь рядом на песок. — Два шага в океан, и дна уже нет. Мало кто сюда приходит. Это наше место. «Наше» — Тобио пробует слово на вкус, выводя его одними губами, пока все их взгляды устремлены на едва заметную линию между небом и океаном. Трепетное чувство заставляет задержать вдох и с тихим выдохом прикрыть глаза. Тонкая нить натягивается между ними тремя. Тобио осторожно ступает на нее, раскинув руки в стороны. Под ним — пропасть, у которой нет дна. Вокруг него — холод и порывистый ветер. Нить под ногами звенит от напряжения. Он делает шаг за шагом, мир вращается и обжигает желанием сбить его с равновесия. Но Тобио облизывает пересохшие губы и продолжает балансировать. — Ты похож на Тихий океан, — Куними заворачивается в плед, шумный ветер глотает его слова. До него больше десятка шагов, которые то кажутся непреодолимым расстоянием, то настолько близким, что можно почувствовать его дыхание на своей коже. Тобио смотрит во все глаза и слушает. — Спокойный на первый взгляд. Но на самом деле, при ближайшем рассмотрении, ты совершенно неудержимый. Ты шторм и цунами. В растерянном выдохе сплетаются тонким кружевом вопросы, которые никогда не прозвучат в здешнем морском воздухе. Кагеяма долго смотрит на Куними, отпечатывая его в морском пейзаже навсегда. Переносит на пустое место у пенистых краешков волн лодыжки с выступающей косточкой, крепкие икры с закатанными на них штанами, бедра и спину, наполовину прикрытые пледом. Тобио совсем не художник. Но если бы был им — писал бы с Куними картины. Неподвижный и высокий он маяком стоит на берегу, притягивая бурю. Снизу тихий смех мешается с шумом океана, это Киндаичи смотрит на Тобио снизу вверх, и улыбка едва заметно трогает его губы. Он еще немного смеется одним дыханием и глазами, а затем, качнувшись вперед, целует костяшки пальцев Тобио. Невесомо сначала, после — ощутимым долгим теплом. Едва заметный баланс держится, можно идти навстречу.***
На одной из тренировок в Риме, в шуме команды и ударах мячей об пол, Тобио вращает и останавливает мир в надежде, что что-то переменится. Свет ослепляющих ламп с потолка бьет лучами между пальцев, ловящих мяч точным касанием и отправляющих его в руки нападающему. Каждый палец на руках плотно обмотан тейпом, они не гнутся и ничего не чувствуют. Фотографии его рук разлетаются по фанатам и болельщики выдают стройную теорию о том, что он, возможно прячет что-то на своих пальцах. Они пытаются найти там кольцо или татуировку. Тобио снимает тейп в раздевалке и находит там только потрескавшуюся кожу на кончиках пальцев. Ему больше не нужно плотное максимальное сцепление с мячом, чтобы отдавать пас. Он может сделать это с закрытыми глазами, без рук, хоть локтем, хоть коленом. А перед выходом на площадку бережно заматывает на кончиках воспоминания о коротких прикосновениях к мячу в вечерней жаре Мияги. — Тобио, соберись, — смеются парни на его первой тренировке после отпуска. Он отдает пас медленный и высокий, за спину, а когда поворачивается, видит, что мяч отправляют через сетку нижней передачей. Это повторяется несколько раз, и он смотрит на свои собственные руки, как будто видит их впервые, подбрасывает мяч над головой и вздрагивает. Чтобы отдавать нападающим именно такой пас, какой они хотят, надо видеть нападающих. Пока его руки хранят на коже трепетные воспоминания о летних играх на старой детской площадке, он не сможет играть. Он сидит на скамейке, сжимает и разжимает пальцы, кулак белеет, а внутри у Тобио все рассыпается на части. Не сметь тянуть чувства в волейбол — говорит он себе и берет в руки колечко цветного тейпа. Липкая тянущаяся ткань непривычно ложится на палец, сжимает его, сковывает. Руки выглядят чужими и несуразными. Но тейп ничего не чувствует, и игра налаживается. Вечером он пишет в беседу на троих: «Сегодня всю тренировку пасовал вам». Куними мгновенно отвечает. И это только саркастичный смех. Киндаичи вздыхает с телефоном в руках и долго смотрит в экран, Тобио чувствует это, потому что от него ответ так и не приходит. Общаться с ними на расстоянии сложнее, чем при встрече. Он не обладает телепатией, а Киндаичи не может бесконечно пояснять ему происходящее. — Я же не толковый словарь, — пожимает он плечами, когда они с Куними провожают Кагеяму в Рим. — Бестолковый, — Акира усмехается одними глазами. Он всегда стоит в отдалении, говорит слишком тихо и резко. Между ними несколько шагов, а Ютаро стоит почти вплотную. Тобио чувствует — все на своих местах, пока между ними есть связь. В Италии, на балконе съемной квартиры в центре города, Тобио вслушивается в шум города, который разрезают голоса из воспоминаний, и чувствует, как теряет равновесие. Что-то незримое, едва ощутимое физически рушится, и он из последних сил держится, чтобы не упасть в пропасть.***
Черные линии ложатся на белое полотно бумаги для автографов, завязываются в петли на глянце фотографий, чернила впитываются в нити плетения ткани футболок и шарфов. Тобио устает улыбаться всем подряд, лицо сводит от фальшивой улыбки, натренированной перед зеркалом под руководством Мивы. «Пусть им будет приятно делать с тобой селфи» — говорит она, однажды наконец добравшись до родительского дома. Пока мать с отцом снова расходятся по своим кабинетам, они вытаскивают на ступеньки сладости и пьют чай после нескольких часов совместной тренировки. Потные, слегка уставшие, они сидят на ступеньках, и Мива предлагает сфотографироваться. Когда улыбка не сходит с лица слишком долго, будь она хоть сто раз искренней, она больше становится похожа на гримасу. Ему хочется удалить свой аккаунт в инстаграме, когда все смеющиеся, искрящиеся радостью фанатки отмечают его в историях на селфи с ним. Он ненавидит свою улыбку, и никогда не хотел бы на нее смотреть. В стороне от толпы Киндаичи и Куними стоят к нему боком. Отделившиеся от всего мира в свою вселенную они держат дистанцию от него, от других компаний. Недосягаемые. Тобио хочется протянуть руку и коснуться их — между ними дети, подростки, девушки и мужчины, желающие получить его автограф, пожать его руку, сделать с ним пару фотографий. Кому-то достаточно получить от него взгляд и улыбку. — Я тоже связующий! — звонко говорит мальчишка. На вид — ученик средней школы, первогодка, может быть. — Вы круто играете, очень-очень, вы настоящий гений! — говорит он, и Тобио хватает только на сдержанное «Спасибо», пока он расписывается на его мяче. Мальчик держит его и смотрит на Кагеяму с благоговением, словно перед ним покоритель Олимпа. Следующие девушки с обожанием выдыхают, что он потрясающий, и счастливо замирают, когда он едва касается их плеч для фото. Люди не кончаются. В стороне он краем глаза замечает, как Куними от смеха прижимается лбом к плечу Киндаичи, а тот смеется, запрокинув голову. Они не смотрят на него. Ни разу. Тобио хочет быть частью их мира. Здесь, где его превозносят, где расстилают перед ним красные дорожки и услужливо целуют руки, он чувствует себя королем. Звание, от которого веет одиночеством и презрением. И снова стальное кольцо страха сковывает грудь, не дает вдохнуть, холод стекает вниз по спине. На губах в это время играет фальшивая улыбка. Страх живет с ним столько лет, что Тобио привыкает не обращать на него внимание. — Зря мы тогда назвали тебя королем, — вздыхает Куними, воротник объемной яркой толстовки сползает на бок, обнажая изящный изгиб ключицы, за который Кагеяма невольно цепляется взглядом, стараясь удержать себя в реальности. — Ты просто болван. Это и тогда было понятно. — Ага, — Киндаичи согласно хмыкает слишком близко. — Но заметь, — он указывает пальцем на Куними, а тот резко бьет его по руке. И силы не жалеет. — Это тебе вечно хочется чего-то поэтичного. Король площадки, — он произносит прозвище почти по слогам. — Только ты мог такое придумать. — Да, в четырнадцать я был не особенно оригинален, — Куними вздыхает и ложится на стол. Вечернее кафе в спальном районе почти пустое, они сидят в углу совсем одни втроем и общаются под приглушенные звуки инди-рока, льющихся со стороны барной стойки. Иногда Куними прерывает их на полуслове, приложив палец к губам, и заставляет слушать его любимые моменты песен. Больше нет нужды улыбаться, и Тобио, откинувшись на мягкую спинку дивана из-под прикрытых глаз устало смотрит на друзей. Он мысленно пробует на вкус это слово. «Друзья». Куними, первым делом спросивший у бариста, можно ли добавить в его кофе не сироп, а ром, равнодушно вырисовывает пальцем на столе круги, сидя напротив. Киндаичи то и дело жмется плечом и листает ленту в твиттере, периодически показывая им мемы. Его кофе стоит почти нетронутый, и Куними съедает оттуда все зефирки. Они терпеливо дожидаются его, когда заканчивается матч и бесконечно долгая встреча с фанатами. Хотя вся команда утверждает, что они раздавали автографы от силы минут двадцать, Тобио кажется, что прошла вечность и еще немного. Он почти валится с ног, Киндаичи обнимает его за плечи, и от него пахнет каким-то легким мятно-цитрусовым парфюмом. Так, что не хочется, чтобы объятия заканчивались. Рядом с ними Кагеяма не чувствует тяжесть королевской мантии на плечах. Несмотря на то, что именно они наградили его этим титулом. Куними усмехается и смотрит на него, как на несмышленого ребенка. В его глазах он просто парень, который ужасно заколебал его в средней школе. — Пару раз мне хотелось ударить тебя, — Киндаичи вскидывает голову, оторвавшись от экрана телефона, но Акира смотрит в окно и говорит задумчиво. Тобио интуитивно улавливает, что тот обращается у нему. — Я не умею драться. Если бы умел, точно ударил бы. Еще когда ты только начал кидаться своими тупыми требованиями. Снова становится тихо, между звоном посуды и шуршанием кофемашины вплетаются звуки гитары и бархатный голос певца. В приглушенном теплом свете кофейни все произнесенные слова аккуратно ложатся на стол между ними, Тобио чувствует себя несмышленым ребенком, который впервые учится читать. Он беспомощно поворачивается к Киндаичи, но тому уже будто все равно. Смысл каждого слова по-отдельности, кажется, кристально чист и ясен. В полное замешательство приводит тон Куними, ровный, плавный, совсем не враждебный. Кагеяма точно знает — он умеет злиться и быть резким, он и выглядит тогда опаснее и мрачнее. У него есть десяток мысленных заметок о Куними, он перебирает их, почти панически, и желает сам, без помощи Киндаичи научиться понимать. — Почему ты никогда не говоришь напрямую? — вопрос сам слетает губ. Хочется закрыть рот руками и сделать вид, что ничего не было. А потом он переводит взгляд на Куними, рассмотрев темный потолок с множеством лампочек, и видит, как тот улыбается с прикрытыми глазами. Его плечи подрагивают от беззвучного смеха. Тобио ничего не понимает, его подхватывает волной невысказанных фраз, тысячу раз мелькавших в самом виде Куними. В том, как он, тряхнув головой, чтобы сбросить челку на глаза, скрещивает руки на груди или сцепляет пальцы в замок, опираясь на них подбородком. Безразличный взгляд, ровная линия губ оттеняются расправленными плечами и резким взмахом руки. Всего лишь интересно, хорошо ли видно с олимпийской высоты простые человеческие чувства. Говорят, даже недостижимые боги, повелители небес и земли, умеют любить и ненавидеть. Теплые мозолистые пальцы осторожно поглаживают его ладонь, пока Тобио одним взглядом сражается с Куними. Он не собирается проигрывать бой. Киндаичи проскальзывает пальцами между пальцев до дрожи, Куними продолжает улыбаться одним уголком губ, прищуром глаз и говорить с ним сотней непроизнесенных слов. Над пропастью натянут шаткий веревочный мост, внизу — неизвестность с запахом одиночества, Тобио шагает по нему с завязанными глазами, его настойчиво подталкивают в спину и мягко ведут за руки вперед.***
— Помнишь, какими сердитыми детьми мы были на выпуске из средней школы? У меня есть фотография дома, мама всегда смотрит на нее и умиляется, а я раньше ее ненавидел, — Киндаичи ходит по квартире Куними, как у себя дома, под его руками аккуратная стопка стикеров и блокнотов на столе рассыпается, мешается с ручками и карандашами. Не придавая этому значения, он продолжает шагать по периметру у стены, где на уровне его глаз висят часы. В скупом минимализме Куними Киндаичи находит самые мелкие детали и выводит их из строя. Как будто если он сломает нечто материальное, то незримое, ощутимое на одних лишь вдохах и словах, починится само собой. Удивительно, думает Тобио, повторяя это слово про себя несколько раз. Спортивные журналы на полке переставляются в произвольном порядке, чередуясь с выпусками Джампа, как их пролистал и поставил место Киндаичи. А между ними становится намного спокойнее. Удивительно. Теория работает. — Помнишь, — продолжает Ютаро, — нас тогда на последней тренировке построили, всех третьегодок, и сфотографировали. Мы втроем стояли рядом и делали вид, что это самое отвратительное, что с нами случалось, — он вертит в руках кружку, оставленную на столе. Единственный признак присутствия в комнате, где нет даже пыли. — А сейчас смотрю на ту фотку и понимаю маму. Смешно от того, какими глупыми детьми с такими же глупыми обидами мы были. Был бы нынешний я там, потрепал бы всех по волосам и обнял. — И что мешает тебе сделать это сейчас? — Тобио спрашивает, буквально выпаливает прежде, чем позволяет себе задуматься, в чем смысл разговора и что он он хочет сказать. Он знает, что стоит только попытаться разгадать происходящий ребус, как он станет только сложнее. Поэтому сейчас, устав ждать подходящего момента, чтобы расставить все точки над «i», он без раздумий направляет стечение обстоятельств в сторону неизведанных ощущений и получает за это сполна. Когда Киндаичи зарывается пальцами в его волосы, Тобио улыбается. У него слабо поставлен контроль над мимикой в делах взаимодействия с людьми. Эта улыбка осторожно расцветает на его губах против воли, и взгляд становится легким и лучистым, он сам чувствует, как складка между бровей разглаживается. И Киндаичи смотрит ему в глаза так близко, что можно до мельчайшей крапинки изучит рисунок его радужки, похожей на беспокойный перелив волн от дуновения ветра, принесенного на крыле буревестника. В глазах Киндаичи все оттенки моря, что он успел увидеть на берегу Тихого океана, когда они втроем ездили туда последний раз. Мяч, стрелой рассекая коридор, врезается между ними и заставляет разомкнуть слабые объятия, пропитанные вопросами и неловкостями, от которых сладко тянуло предвкушением взаимности и страхом быть отвергнутым. — Осторожно, ты разобьешь что-нибудь! — нервно вздрагивает Киндаичи и, сутулясь, прячет руки в карманы, отворачивается, ищет в пустых углах комнаты свое убежище, словно стоит один посреди голого поля. — Если только твое сердце, — фыркает Куними. — Ты и так разбросал здесь все, что можно. На плече Куними футболка, на щеках Куними румянец, расцветающий по скулам до кончиков ушей, по шее до груди. В словах Куними сарказм и резкость. Но сам он стоит в дверном проеме, покачиваясь с пяток на носки, и будто бы пытается понять, что ему делать. А спрашивать разрешения слишком не в его стиле. Кагеяма вдруг понимает, каково это — стоять по одну сторону пропасти и смотреть, как кто-то вместо него с закрытыми глазами балансирует по натянутому канату. Он протягивает руки, но коснуться друг друга они могут пока лишь кончиками пальцев.***
Бывает оказываешься в одном и том же месте в разное время суток. Утром солнце приветливым взмахом руки показывает все самые тихие стороны, где можно укрыться от суеты и насладиться тишиной, чтобы потом сделать глубокий вдох и ступить в новую жизнь. Днем исчезают тени и все как на ладони, открытое, яркое и движущееся, кружит, манит, несет вперед. Вечером в переплетении длинных теней теряешь очертания мира и шагаешь в неизвестность, открывая для себя одну тайну за другой. Вечера в тот хрупкий, короткий момент, когда они переходят в ночь, особенно хорошо подходят для секретов. В дымчатом, обволакивающем полумраке приоткрываешь шкатулку, глядишь в узенькую щель и силишься по короткому блеску разгадать, что там спрятано. В этот миг, который точно не сверишь по часам, но ясно ощутишь всей кожей, нужно наклониться к уху и шепнуть на грани слышимости незначительную мелочь и она станет великой и значимой. — Не знал, что ты куришь, — на экваторе весны, где-то в середине апреля, когда солнце то сжигает заживо, то остывает до инея на присыпанной бронзой загара коже, Кагеяма и Куними стоят у машины. Ледяной песок побережья набивается в кроссовки, тоскливая бархатная с колючими цепкими зазубринами мелодия фортепиано и гитары стелется по земле. И ветер не решается всколыхнуть едва устанавливающееся и тут же сбивающееся равновесие. Погремев ключами в кармане куртки, Куними достает зажигалку, щелкает ей пару раз, наблюдая за дергающимся огоньком, рождает легкий запах бензина и гари, мешающийся с влажной свежестью океана. А потом губами — Тобио задерживает дыхание и следит, как бледные губы с пламенеющими алыми ранками от укусов обхватывают тонкую сигарету, по шее и плечам до кончиков пальцев спускается дрожь — Акира вытягивает сигарету из пачки и плавным движением прикуривает. Прячет руки в карманах, запрокидывает голову и на замечание Кагеямы лишь с усмешкой выдыхает. Весенняя ночь накрывает их вуалью. В ней Киндаичи приземляется на песок и бежит пальцами по струнам гитары. — Не знал, что ты играешь, — тихо говорит Тобио. — Приятно каждый раз открывать книгу на рандомной странице, да? — спрашивает Куними. Их, стоящих плечом к плечу, окутывает запах табака и вишни. Голос ровный со взрослой хрипотцой, появляющейся у всех мужчин рано или поздно, звучит мягко, почти ласково. Эти редкие мимолетные проблески в его эмоциях Тобио готов отмечать красным в календаре, заносить в отчет о проведенном дне. «Пятнадцатое апреля две тысячи двадцать первого года, двадцать три ноль пять, в тоне Куними ровно на две секунды прозвучало желание покрыть мое лицо поцелуями» — Забавно, но ты сам отказался читать эту книгу с самого начала, порвал ее, а теперь иногда находишь разбросанные ветром страницы и жадно читаешь, — теперь Куними звучит жестко, почти больно, как если бы он стискивал сильными пальцами его плечи, как если бы наступал ногой на горло, отбирая кислород. — Что будет, когда ты насытишься обрывками истории? Выбросишь ее? — Ни за что, — одними губами он вкладывает три слова в готовые руки Куними и Киндаичи, и те прячут их под самое сердце, на секунду прикрыв глаза. За полночь, после того, как рассеиваются все тайны, которым суждено было рассеяться этим вечером, мелодичный перебор гитары из-под длинных, лишь кажущихся неловкими, пальцев переливается в тревожный шум волн. Три фигуры жмутся друг к другу, прикасаясь плечами сквозь шуршащие ткани курток, бедрами и коленями, словно соединенные по точкам рисунки. Песня простая и на итальянском, Ютаро играет ее с особым трепетом после того, как Кагеяма долгие несколько минут выпрашивает у него именно эту песню. Сыграй — поцелуй — пожалуйста — поцелуй — хочу — поцелуй — услышать — поцелуй — мелодию — поцелуй — от твоих рук. Прошу. Он несмело, едва ощутимо, оставляет прикосновения губ на коже под ухом, по линии челюсти, в уголке рта. На периферии и одновременно в эпицентре их маленькой бури фыркает Куними. Возможно, Тобио всегда хотел целовать Киндаичи именно так, как будто заходит в ледяной океан. С нерешительных шагов в резкий нырок под воду. С головой. Глубоко, резко, цепляясь языками. И чтобы на фоне обязательно молчаливые жесты, звуки, взгляды Куними, который своей собственной тишиной выговаривает больше, чем тысячей выброшенных в воздух слов. — Я запрещаю тебе петь, — холодные руки Акиры в разные стороны стремительным движением, завершенным призрачным, дымчатым касанием, которое ощущается лишь фантомным покалыванием, ложатся на губы Тобио и пальцы Ютаро. — Навсегда. Даже не пытайся. Кагеяма чувствует, как его рот запечатывают. Он много поет, когда один. В пустующем родительском доме. В своей одинокой римской квартире. В раздевалке до тренировки, пока никто не пришел. Его голос неловкий, хриплый, словно сорванный раз и навсегда в средней школе на гневных выкриках, сломавших его судьбу. — Не ты тут придумываешь правила, — Киндаичи с улыбкой толкает Куними в плечо. Печать молчания слетает с губ. — Пой, Кагеяма. Слова на языке далекой страны, любопытно выглянувшей в море в попытках ласково коснуться соседнего континента, застревают в горле и плетутся в мыслях изящным кружевом. Тобио хочет продолжить петь, но текст песни распадается, такой сияющий и теплый, и остается в памяти лишь смыслом. — А танцевать можно? — решается тогда спросить он. Куними смотрит в ответ, задумчиво прикусив губу. Темно. У них ни костра, ни фар, ни луны. Только темный, глубокий океан, жадно облизывающий берег волнами, норовящий утянуть три маленьких фигурки в свою пучину и разорвать на части, которые никогда не достигнут дна. Взгляд Куними похож на этот океан. Опасный, темный, обнимающий, притягательный. Тобио смотрит в глаза, отражающие блеск волн, и ждет. В легких кончается воздух, но ни один глубокий вдох не может наполнить их заново. — Можно, — наконец произносит Акира, не глядя ни на кого из них. — Но только со мной. Потому что ему, — он указывает пальцем на Ютаро, — я запрещаю танцевать. И Киндаичи начинает, словно из мести играть что-то пронзительно-медленное и тоскливое. Словно это нервы Тобио натянули вместо струн и нежно перебирают по ним пальцами. Как в замедленной съемке с плывущим кадром, Куними поднимается с песка и раскладывается на нескольких Куними в одном силуэте, а затем собирается в одного. Кагеяма касается протянутой руки, его резким рывком ставят на ноги, обнимают за шею. Чужое горячее дыхание касается губ. Под гитарную музыку они делают первый шаг, неустойчиво покачиваются. Океан весь подбирается, словно зверь, готовый атаковать жертву. Ветер бросает удары им в спины, плечи, сбивает с ног. Но Тобио продолжает шагать, ведомый решительным Куними, хотя мелодия за ними сбивается, прерывается, дрожит, теряется в порывах ветра. И Киндачи предостерегающе говорит что-то, но океан глотает его слова. Мир под ними теряет устойчивость. Их маленький островок, не сравнимый с огромным миром, на своем кусочке земной плиты, утонувшей в океане, дрожит. Где-то в больших городах испуганные люди выбегают на улицы, хватаются за руки и глядят на колеблющиеся вершины небоскребов. На пустынном берегу Кагеяма замирает на миг в объятиях Куними, чувствуя, как земля ласково укачивает их, словно на волнах. И они сбегают. Огромная волна обрушивается на заледеневший пляж и не успевает ни одной каплей достать трех парней, что с замирающим сердцем несутся в машине по дороге, норовящей свести их с ума петляющими поворотами. Насколько же поистине разрушительны наши чувства. Целый мир не в силах выдержать. Шесть баллов. Утром следующего дня Тобио будет стоять в аэропорту и Куними, положивший голову на плечо, скажет, что в спортзале средней школе «Китагава Даичи» после сильного землетрясения рухнул потолок. Была ночь. И зал пустовал. Киндаичи у окна во всю стену развернется в блеклом свете солнечных лучей, едва пробивающихся сквозь плотную завесу молочных облаков. Рейс Токио-Рим задержится еще на пару часов. Впервые Тобио сможет спокойно, по-настоящему легко улыбнуться. В их руках билеты, на стульях сумки с вещами, и Киндаичи качает головой, говоря, что еще никогда не ощущал себя таким безрассудным. Куними улыбается одним только взглядом. А у Тобио сотни слов, которые он хочет произнести только для них двоих. И он говорит. Как мечтал говорить с ними еще много лет назад, очнувшись в один миг на другом конце пропасти, над которой натянута готовая порваться нить. Все прошлое теперь летит в эту пропасть обломками старого спортзала, криками и слезами, проигранными матчами и звуками от удара мячей. Тобио делает последний шаг, ступая на твердую землю, устойчиво, прямо. Нить рвется за его спиной. Теперь они все трое на одном конце за разломом. И ни один не пытается оглянуться.