Сердце дракона: душа Феникса

      Таотэ ждал. Его человеческая форма стала более стабильной, нежели раньше: он мог контролировать вспышки ярости, желание убивать, но полностью подавить их не мог. Это проклятье досталось ему от матери, которая славилась своей неуемной жаждой власти, непреодолимой любовью к богатству и мужскому вниманию.       Женщина, родившая его, была красива. Так невероятно красива, что сам Великий дракон Лунван оказался пленен ее красотой. Далеко не сразу разглядел отец Таотэ в своей супруге корыстную, алчную, распутную ведьму. Но все же продолжал любить её, оттого и в сыне души не чаял.       Маленький Таотэ, который получил в мире людей имя Хань Дун, обожал озорничать. Сначала его проделки были мелкими, однако снисхождение отца и потакание матери вскоре превратили его поступки в более серьезные нарушения. И в те моменты, когда любящий отец прощал мальчика, мать наоборот наставляла его на еще большие злодеяния.       Так, со временем, Хань Дун превратился в ненасытное, жаждущее крови существо, которое отчаянно желало все новых жертв. Его кровожадность напоминала болезнь, которая накатывала приступами: разум окутывала пелена ярости, ненависти, зависти, и Хань бесконтрольно уничтожал всех, кто, как ему казалось, стоял на его пути и отнимал его власть.       Но даже эти пугающие поступки не смогли убедить отца Таотэ, который в мире людей именовал себя Юй Мэн Лун. Великий отец драконов верил, что это всего лишь хворь, которой можно управлять, которая поддается лечению, не понимая, что своим мягкосердечием развязывает сыну руки и дает все больше свободы.       У Таотэ был брат-близнец — Суаньни. С точки зрения поведения, он рос полной противоположностью своей излишне агрессивной копии. Суаньни отличался ленью и добродушием, оттого Мэн Лун не уставал ставить его в пример Таотэ. Время взрастило в сердце и без того яростного сына ревность, и однажды, в порыве ярости, Хань Дун убил брата.       Именно это стало последней каплей в безграничном милосердии отца, и он, призвав на помощь остальных восьмерых своих сыновей, запер Таотэ в сырой темной пещере. Убить собственного сына, который, несмотря ни на что, все же оставался любимым, Лунван не смог. Но дабы беды не повторилось, и злобный Хань Дун не вышел на свободу, братья распространили о нем ужасные мифы, подкрепив их его злодеяниями.       Суеверные люди были слишком напуганы, обозлены и трусливы, чтобы подойти к горе, куда заточили Таотэ; к тому же, эта гора извергала пламя, и вход в пещеру к дракону оставался запечатаным. Даже самые алчные представители человеческого рода, желающие заполучить себе дракона, не решались заключить сделку с Таотэ — слишком уж они боялись погибели, ведь контролировать деяния такого монстра считалось не под силу даже тем, кто смог бы запечатлеться с ним. А жизнь и свобода все-таки ценились ими куда больше, нежели власть и смерть.       Вспоминая все свое прошлое, Таотэ вновь наполнялся ненавистью, он желал отомстить, однако минуло слишком много времени, вся его семья была мертва, а отец пропал. Выплеснуть ярость он мог только на жителей близлежащего от его места заточения города.       Погруженный в свои мысли, Хань Дун не заметил прихода той самой девушки, которая его освободила: ее смелое заявление немало его позабавило.       — Как ты посмел вытворить такое? — Хань чувствовал ее злость и негодование, но лишь усмехнулся ее желанию контролировать его.       Слишком многое позволял он себе раньше, слишком многое накопил в себе, чтобы подчиниться. Даже той, что заключила с ним договор. Хищный оскал озарил его лицо, и девушка содрогнулась.       — А тебе разве не рассказывали легенду о страшном и отвратительном Таотэ? — его скрипучий шёпот парализовал несчастную настолько, что она могла лишь оторопело смотреть в его черные глаза, больше не произнося ни слова. — Твои жалкие попытки приручить меня весьма смешны. Оттого ты еще жива.       Девушка и без того слыла довольно невысокой, поэтому, встревоженно сжавшись от этих слов дракона, казалось, стала еще меньше. Но осознание того, что она не отомстила, придавало мужества, да и терять было уже нечего, кроме собственной души.       — Присмотрись, так ли я жива? — в голосе не было вызова, только могильный покой.       Хань Дун присмотрелся, затем, больше походя на коршуна, и принюхиваясь, словно охотничий пес, обошел девушку вокруг, а потом вдруг остановился и рассмеялся в голос. И его смех был подобен раскату грома среди солнечного дня.       — А знает ли истинная хозяйка тела, что не так уж она над ним властна?       — Догадывается, поэтому мне нужна твоя помощь, — девушка не просила, она ставила в известность, надеясь, что в этом нечестивом драконе еще остались крупицы добропорядочности и чести.       — Ооо, ты хочешь завладеть ее телом полностью, поглотив душу несчастной? — с каким-то странным восторгом произнес Хань.       — Да.       — Хорошо. Только тебе придется заставить ту девушку совершить нечто такое, что разобьет ее сердце, сломает душу, разобьет волю вдребезги, — улыбнулся Таотэ: он любил уничтожать то, что все считали добродетелью, — отчаянье на вкус довольно приятно.       — И что же мне нужно сделать?       — Заставь ее убить того, кого она любит. Заставь ее усомниться в любимом. Но главное условие — совершить убийство должна она сама, а не ты, — в голосе Таотэ сквозило предвкушение; он чувствовал, что решимость этого духа немыслимо сильна, и, вполне вероятно, хозяйка тела будет поглощена, тем самым, полностью уничтожена, даже не заметив этого. — Только зачем тебе это?       — Месть.       Этот короткий ответ полностью изменил мнение о маленькой незваной гостье. Теперь Хань Дун присмотрелся к той, что стала его «хозяйкой», внимательнее.       В небольшом юном теле были заключены невиданные ярость и целеустремленность, и это понравилось Таотэ. С таким союзником при правильном наставлении он сможет осуществить и свое возмездие.       — Хорошо, я оставлю тебе жизнь. Но лишь в том случае, если ты избавишься от хозяйки в течение полугода. Ни днем больше, — предостерегающе произнес Таотэ, скрываясь в темноте пещеры.       Он следил за тем, как, по мере возвращения души хозяйки в тело, менялось выражение лица девушки, и, пока незнакомка в панике искала выход, улыбка не сходила с его собственного лица. Намечалось что-то интересное, и Таотэ был намерен наблюдать за столь изысканным, на его вкус, представлением.       Хозяин пещеры позволил девушке уйти, оставив той небольшой подарок. Сколопендра не считалась ядовитой для человека, однако, если яд усилить магией, эффект становился очень даже губительным. Хань Дун любил игры со смертью. К тому же, если у этого мстительного духа не выйдет поглотить хозяйку тела, — он сам уничтожит их обеих.       — Беги, глупая девочка, беги. Потому что вся твоя оставшаяся жизнь — это игра на выживание, — Таотэ хотел бы посочувствовать этой несчастной, но не мог, ибо не знал, что это такое.       Девушка бежала слишком быстро, она боялась. Страх подстегивал, поэтому, когда, принявшись впиваться своими лампами в плоть, сколопендра проникла ей под кожу, девушка ничего не ощутила и продолжила мчаться вперед.       Она в ужасе осознавала, что не владеет собственным телом, что не помнит, как оказалась здесь. Она понятия не имела, к кому ей с этим идти, у кого просить помощи, и стоит ли вообще рассказывать о своих провалах в памяти. Оставалось просто бежать.       Не разбирая дороги, она со всех ног неслась, глядя прямо перед собой, пока не врезалась в кого-то. Крик уже готов был вырваться из горла, но тут вдруг совсем рядом раздался знакомый голос:       — Минлань, что ты здесь делаешь?