anywhere but here

Диего коллекционирует запахи. Ему нравится сырая свежесть только что вымытых полов и запах спичек, аромат его новой кожаной куртки и вишневого пирога, который Грейс готовит на каждое Рождество. Диего знает, как пахнут улицы и помещения, он помнит запахи целых городов, вот только в стенах Академии Амбрелла ему дышать совсем не хочется. Академия пахнет вязкой остывшей овсянкой, цитрусовым кондиционером для белья, замеревшим временем (если бы у него был запах, конечно) и призрачным ощущением смерти, всегда идущей по твоим следам. Единственное, что радовало Кракена в его суперспособности, — возможность не чувствовать этого тошнотворного сочетания хотя бы иногда. Диего знал, как пахнут его ножи — безэмоциональной холодностью, стальной уверенностью, часами изнуряющих тренировок и болью в теле. Он никогда не видел в них орудие убийства — лишь способ спасти невинного. Диего сделал это своей целью — уберечь беззащитных, где бы они не находились. Он смотрит на Номер Семь и не видит в ней ничего необычного. Она ни разу не участвовала в их спасательных операциях и почти не бывала на тренировках. Никто не видел ее, применяющей силу, и Диего, честно говоря, вообще не был уверен, что она у нее есть. Ваня выглядит беззащитной и слишком неподготовленной для жестокого мира, в который Монокль рано или поздно выбросит ее, как дефектную шестеренку или пятое колесо. Кракен смотрит на Ваню, и склизкое чувство несправедливости першит на задней стенке его глотки, словно жженый сахар или сырой табак. Монокль бросит ее на произвол судьбы, оставив без защиты, даже после всего того дерьма, что случилось с Беном, и Диего тошнит от этого. Единственная его цель — сделать так, чтобы похороны Вани не стали следующими. И он чувствует себя полным идиотом, когда решается помочь ей. — Какие к черту ножи, Кракен? В спасателя поиграть вздумал? Девчонка даже не пытается его понять. Диего переминается с ноги на ногу перед ее рабочим столом и сомневается, а стоило ли вообще приходить. Ваня смотрит холодно и с прищуром, будто в его забытую богом душу вглядывается (что-что, а это она умела отменно). — Решил научить тебя не сдохнуть при первой возможности. Может ты хоть на это сгодишься, — язвит Диего, но под уничтожающим взглядом Вани быстро сдувается, — не делай вид, что не понимаешь: Харгривз не сможет держать тебя в Академии вечно — ни тебя, ни меня, никого из нас — а у нашей семейки и так не лучшая репутация. Не хочу, чтоб тебя прихлопнули, когда нас не будет рядом. Терпеть испытывающий, скучающий взор Вани становится в конец невыносимо. — Спасибо, но я не нуждаюсь в защите, — с издевательской улыбкой отрезает она, — а теперь, будь добр, закрой дверь с другой стороны и не мешай мне заниматься. — Не будь дурой, Ваня. Смычок от скрипки еще никому жизнь не спасал. Ни резкий тон Диего, ни его обжигающий взгляд не смогли пробудить в Ване хоть какого-то интереса. Она молчит и глядит на Диего как на надоедливую муху, от которой хочется поскорей отмахнуться. Диего так устал от нее. Все его нутро всхпыхивает, словно спичка, а всё из-за этого показушного абсолютно бессмысленного безразличия, которое Ваня так упрямо демонстрирует по отношению своему будущему и его безопасности. Иногда Диего жаждет, чтобы она поплатилась за это, но каждый раз одергивает себя, понимая, что если она пострадает, Диего будет винить себя больше всех. Оскорбленный, он вылетает из Ваниной комнаты, прикусывая язык, дабы не сказать лишнего. Седьмая раздражённо закатывает глаза и шумно переворачивает страницу книги в своих руках. Жизнь вокруг возвращается в привычное русло, лишь жёлтый клочок бумаги, оставленный Диего на на стопке учебников, выбивается из привычного интерьера ваниной комнаты. Ваня подносит бумажку к лицу и, бегло пробежавшись глазами, выкидывает ее в мусорку. Ей не нужны подачки и ей не нужны спасители. По крайней мере, уж точно не в лице Диего. Ваня ни слова не говорит за ужином, избегает Второго в общем коридоре их этажа, отмахивается от вопросов Эллисон и уходит в постель на сорок минут раньше обычного. Холодный октябрьский вечер тих, но нечто все равно не дает ей заснуть. Содержание желтой записки крутится в ее голове, как рой маленьких взбунтовавшихся пчелок — бжж-бжж-бжж, и в какой-то момент это становится совсем невыносимо. Удивляясь собственной уверенности, Ваня влезает в пушистые тапочки и кутается в кардиган. Содержание желтой записки снова и снова прокручивается в ее голове, словно неоновая рекламная вывеска: «Чердак, старый склад для инвентаря, сегодня после отбоя. P.S. Остерегайся Грейс». Ваня закусывает щеку, собирает волосы в тугой хвост и почему-то приходит. *** — Надо же, кто явился. — Заткнись нахуй и учи меня. Управляться с ножами не такая уж и плохая идея, думает Ваня, если ими можно будет подкоротить острый язык Кракена. Диего молит всех известных богов даровать ему хоть каплю терпения к этой упертой девчонке. *** Их чердак сложно назвать укромным местечком — в Академии тайных мест нет, есть лишь «непригодные для использования», однако, им хватает и этого. Каждый вторник, четверг и пятницу две темные фигуры исчезают из своих комнат и скрываются там, где никому и в голову не придет их искать. Мутно-зеленые стены чердака с облупившейся краской, доски фанеры, подвешенные за потолочные балки, пачки из-под хлопьев в качестве мишеней, несколько тусклых лампочек и с десяток ножей, начищенных Кракеном — вот их импровизированное поле для тренировок, их собственный уголок, их место. — Я не стал затачивать ножи, чтобы ты не поранила руку, принес самые простые. С этих я начинал сам, а у этих мне нравится рукоятка. Бери любой. — Я хочу эти. — Я так и предполагал. Первую неделю Диего кажется, что Седьмая больше рассматривает оружие, нежели слушает его объяснения. Она ищет свое отражение в серебристом лезвии ножа Перо — 214 мм, нержавеющая сталь, немецкое производство — когда Диего негромко окликает ее со спины: — Можешь забрать с собой, если хочется рассмотреть получше. Сегодня времени уже нет. Спрячь куда-нибудь под матрас или среди одежды, чтобы никто не видел, и не носи с собой в течении дня. Ты еще слишком неловко обращаешься с ними, чтобы использовать их самостоятельно. Я оставлю тебе пару книжек с информацией о техниках, если хочешь. — Спасибо. — Ваня сдержано улыбается ему уголками губ и кивает на дверь, за которой темная лестница, ведущая к спальням, — выходи первым. Я пойду следом. Диего кивает, собирает ножи, выходит в темную тишину коридора и, не оборачиваясь на Ваню, исчезает по направлению к спальням. Ваня смотрит ему вслед, выжидает несколько минут и гасит свет, прежде чем захлопнуть дверь чердака. Она незаметно проникает в свою комнату, прячет нож-Перо под матрас и долго глядит в потолок, прежде чем уснуть. Почему Диего решил помочь ей? Почему она согласилась? Неужели из-за того, что ее действительно ничто не сможет больше защитить? Но с другой стороны — кому она может понадобится? Неинтересная даже собственной семье, она искренне сомневается, что станет инетерсна кому-то за ее пределами. До чего же смешно. *** Их встречи продолжаются вплоть до первых декабрьских заморозков. Диего постепенно переходит от теории к практике, показывая, как разные ножи маневрируют в воздухе и для каких целей они предназначены. Ваня следит за каждым его движением, наблюдает за летящими точно в цель ножами, пытаясь запомнить каждый взмах руки и поворот корпуса Диего, а также его комментарии. Диего ловит внимательные взгляды Седьмой и впервые видит в них нечто кроме льда. Он учит ее, как держать нож, чтобы лезвие не задело ладонь, он учит ее базовой технике — минимальное расстояние, наибольшая вероятность попасть, он учит ее верной стойке. Ваня фыркает и упрямится, потому что некоторые из них выглядят откровенно глупо, но после уговоров Кракена все же встает в нужную для метания позу. Первые Ванины броски неуклюжие и слишком резкие, из-за чего она терпит одну неудачу за другой. Совершив неполные два оборота, нож в сотый раз влетает в стену рукоятью и, отскочив от мишени, падает на пол с металлическим лязгом. — Да что б тебя! Номер Два убеждает Ваню, что ей просто нужно немного практики. — Отведи ногу чуть дальше и попробуй снова, да, молодец, вот так, — Диего кладет руку между ее лопаток, разворачивая корпус девушки в нужном для броска направлении, — вот так, попробуй еще раз. Ваня смотрит на коробку с хлопьями, словно удав на кролика, и беззвучно обращается не то к ножу, не то к самой себе: «Попади же, ну». Она заводит руку за голову, медленно выдыхает, прицеливается и выпускает нож из рук в плавном броске. Диего делает несколько шагов назад, наблюдает за ней, словно в замедленной съемке. Нож разрезает воздух, совершая три полных оборота и мягко, но уверенно, входит в тело коробки, застревая в ней. У Вани наконец получается. Еще через пару дней Седьмая, пусть и в самой простой технике, но попадает по движущейся цели. — Видел, да? — Видел. Ты молодец! Я знал, что у тебя получится, — отвечает Диего и аплодирует непривычно радостной Ване сухими ладонями, пока та сверкает от гордости, как медный таз, — и я рад, что теперь нас двое. Голос, которым Диего произнес последнюю фразу, холоден, словно его ножи. Он улыбается, но взгляд у него совсем не добрый. – Чего? — Способных убить отца. На секунду Ване кажется, что ей послышалось. — Стоп, что? Я не... Ты бошкой ударился? — Разве ты не хочешь этого? Убить его. Разве ты не за этим сюда пришла? — Что за бред ты несешь? Я пришла, потому что ты позвал меня, ты сказал, что я должна уметь защищать себя! А теперь ты предлагаешь мне убить отца? Совсем рехнулся? С каких пор покушения вообще в твоих правилах? Голос Вани выше обычно, она мягко ступает навстречу Диего, вглядывается в его лицо, ища ответа. Глаза у Диего пугающе безумные, из-за чего по спине Ване пробегают мурашки. Она не знает этого человека. Она не знает Диего таким. — С тех пор, как он начал видеть в нас пушечное мясо пару лет назад. С тех пор, как начал отправлять нас в самое пекло без какой-либо инструкции. С тех пор как мы потеряли Бена, а Харгривз даже не выглядел опечаленным. С тех пор как Слух чуть не лишилась руки. А ты, наверное, и не в курсе, да? Бедная тепличная Ваня, я и забыл, что ты ни разу и носа из Академии не высунула, пока мы ловили пули от очередного психа, мечтающего взорвать планету, и жертвовали собой столько раз, что у тебя пальцев на руке не хватит, чтоб сосчитать. — Да что же за бред ты несешь? Ты же знаешь, что это не моя вина. — Ставлю сотку баксов, что ты даже не пыталась уговорить его отпустить тебя. Чердак пахнет песком и жженым электричеством. Кракен смотрит на вмиг растерявшуюся Ваню в упор и тихо, едко продолжает: — А знаешь, может быть он и прав, что держит тебя здесь. В доме тебе самое место, ведь ты никогда не была одной из нас, — палец Диего больно тыкает Ваню в грудную клетку, — никогда не была и не сможешь стать. Ты обычная белорукая девчушка-скрипачка, которую Харгривз держит здесь, как зверюшку, исключительно из-за свой чокнутой пристрастии к скрипичной музыке, и ты знаешь это, Ваня. О-ох, признайся себе, ты знаешь. Ты бесползезна. Ну же, скажи это сама. Бес-по-лез-на. Ване кажется, что она вот-вот заплачет. — Заткнись, — говорит она. — Правда глаза колет? — Закрой пасть, Кракен! Ей так противно от его улыбки, что хочет убежать, провалиться сквозь землю, спрятаться, оказаться где угодно, только не здесь и не с ним. — А то что, Ваня? Стукнешь меня смычком? — А то я выну твои кишки и заставлю сожрать их. Диего ощущает холод ножа, прижатого к горлу быстрее, чем успевает перехватить девичью руку. Ваня смотрит на него в упор, и тонкое лезвие в ее руке рассекает его кожу на уровне кадыка, оставляя под собой наливающуюся кровью ранку. Ваня дышит мелко и рвано, и губы у нее дрожат, но во влажных от поступающих слез глазах есть что-то настолько хищное, что вперемешку со страхом к Диего приходит гудящее всеохватывающее удовлетворение. Он криво ухмыляется и беззвучно смеется, глядя на Ваню, как на ебаного Иисуса Христа, лично навестившего его на земле, и гадко мурлычет в сантиметре от ее лица: — Ты так потрясающе красива, когда злишься, боже. Он отталкивает ее руку, отдаляется и говорит: — С посвящением. Ваня бросает нож так резко, словно его раскалили добела. «Ты наконец-то сделал свою работу, — думает Диего, — теперь ее действительно научил». Ваня делает несколько глубоких вдохов и хлопает глазами, не до конца осознавая, что только что, черт возьми, произошло. Первые слезинки стекают по ее щекам, а потом еще и еще, и она хочет что-то сказать, но не может, хочет кричать, но вместо этого хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, и смотрит-смотрит-смотрит на Диего, пока он наконец не произносит: — Иди сюда. А потом чуть тише: — Ну же, прошу тебя. Ване кажется, что ее выпотрошили. Она делает несколько шагов навстречу переменившемуся в лице Диего, пока окончательно не падает к нему в руки, повисая на его плечах. Руки у Второго сильные и горячие, он обнимает ее за талию и прижимается сухими губами к ее виску. — Тшш-тшш, Скрипка, ну все, все, — тихо шепчет он на ухо, — я всего лишь проверял тебя, слышишь? Намеренно выводил тебя из себя, чтобы узнать, сможешь ли ты отбиться. Тише, все хорошо. Как заставить человека пристрелить собаку, которая его руку лижет? Мы склонны стрелять лишь в тех, кто кажется нам опасным. Я просто играл, Ваня. Ну тише, тише... Ваня позволяет рыдать себе в полную силу. Слезы досады, злости и облегчения смешиваются в единый поток и текут по ее лицу, оставляя темные пятна футболке Кракена. Ваня бьет его кулаками в спину и тихо скулит в изгиб его шеи. Я так боялась, что ты предашь меня. Мне так не хотелось тебя терять. — Ты бесчувственная свинья, Диего Харгривз, если считаешь это адекватным, — с горечью выдаёт Ваня, и Диего прикрывает глаза, кивая и соглашаясь. Это первый раз за долгое время, когда Диего позволяет себе дышать, будучи в Академии. Он обнимает Скрипку крепче и успокаивающе гладит ее по спине. От нее пахнет цветочным шампунем и финальными титрами в кинотеатре. Диего снова целует ее в висок и, сделав глубокий вдох, задерживает дыхание, запечатывая аромат в одной из колбочек внутри своих легких. Диего мягко отстраняется и вглядывается в покрасневшее лицо Вани, бережно вытирает остатки слез подушечкой большого пальца и спрашивает, грустно улыбаясь: — Покурить хочешь? Ваня вытирает нос тыльной сторон ладони и кивает, делая несколько шагов назад, пока Диего не находит все необходимое в заднем кармане джинс. Они присаживаются на серый, покрытый пылью пол, оперевшись спинами на стену и соприкасаясь коленями. Седьмая принимает сигарету из рук Диего и прикуривает от любезно протянутой им зажигалки. — Откуда? — спрашивает она сдавленным голосом, кивая на потрепанную пачку Мальборо в чужих руках. — Клаус принес, — пожимает плечами Кракен, и тишина комнаты куполом смыкается на них головами. Они делают пару глубоких затяжек, прежде чем Диего решается произнести: — Ты действительно красива, когда злишься. И это единственная правда, которую я сказал тогда. Тон у Диего почти извиняющийся. Он поворачивается так, чтобы видеть ее лицо, и подвигается чуть ближе. Ваня отмахивается от него бледной худощавой рукой — «только не начинай», но Диего это жест гениальнейше игнорирует. — Я не хочу, чтобы ты винила себя за что-то. Тебе вовсе необязательно говорить с мертвяками, или перемещаться во времени, или пускать слухи, чтобы быть одной из нас. Слышишь? Ты всегда одна из нас, такая какая есть, Ваня Харгривз. И не позволяй никому убеждать тебя в обратном. Особенно таким мудакам, как я. Последнее Диего говорит почти с гордостью, и Ваня хихикает. Она смотрит на него, чуть склонив голову на бок, и вместо ответа молча кладет ладонь на его щеку. Кракен дергается, словно обожженный, но спустя мгновение позволяет Ване провести большим пальцем вдоль скулы. Рука скрипачки осторожно убирает отросшую челку с его лица, и Ваня одними губами произносит: — Не оправдывайся. Руки Седьмой выгодно отличаются от механических рук Грейс, какой бы идеальной человекоподобной машиной она не была. Пальцы у Вани не такие длинные, как у Мамы, а ногти не скрыты под глянцем красного лака, не выходящего из моды. Касание Вани живое и искреннее, настоящее, незапрограммированное — ощущение живого человеческого тепла пьянит Диего получше виски, который Клаус переодически таскает им из внешнего мира. Голодный до ощущений, Диего прижимается к ваниной руке и мечтает остаться так навсегда. Ваня едва ощутимо проводит пальцам по шее Диего и, обнаружив порез, оставленный ее ножом, давит на ранку подушкой большого пальца. Диего шипит, но не смеет отодвигаться, наблюдая за завороженным взглядом Вани. Она медленно подносит руку к своим глазам и рассматривает несколько пятнышек чужой крови на своей коже. «Почти как рубины», — думает она, — «А если бы я ранила сильнее? Он бы простил меня? Как же безрассудно он повел себя, боже, ну что дурак...» Ваня улыбается и затягивается сигаретой в последний раз, прежде чем потушить ее о плинтус и вытиреть кровь о штанину брюк. Она поджимает колени к груди и кладет на них раскалывающуюся от слез голову. — Я бы хотела нам другой жизни, Диего. — Все мы хотели бы. Грустный смех, пожалуй, самый распространенный звук в Академии Амбрелла. После скрипичной партии и вздоха сожаления, разумеется. Ваня поднимается с места, чтобы собрать тренировочные ножи, раскиданные по полу, словно осколки рухнувшего со стены зеркала. Один за одним ножи перекочевывают в Ванину руку, когда Диего, глядя на худенькую фигурку девушки, спрашивает: — Ты все еще играешь на гитаре? — Уже реже, а что? — Есть предложение. Он находит ее посередине комнаты ровно под белой лампочкой, из-за которой лицо Вани кажется еще бледнее, и кладет свои ладони ей на предплечья. — Я хочу создать группу. — Шутишь, что ли? — То-то я, блять, на шутника похож. У нас с Боди есть пару мелодий и текстов, они еще сырые, но это дело времени. Нас уже пару раз приглашали в клуб, но мы отказались, потому что я не могу на двух инструментах сразу, а они... — Притормози. Боди? Ты сказал, что играешь с Боди? — Я на басу и вокале, он на ударных... Мы начали еще в прошлом году, но потом Ник ушел, и мы... В общем, не спрашивай даже, это долгая история. Суть в чем: сейчас нам позарез нужна хорошая гитаристка. — У меня нет знакомых на примете. — Нам и не нужны знакомые. Мы хотим, чтобы это была ты. Ваня тихо смеется и с удивлением смотрит на взбалмошного Диего, который, несмотря на всю комичность ситуации, настроен действительно серьезно. — Чего? — Да, я знаю, звучит бредово, и все такое, но ты единственная в этой семье, кто действительно хорош в музыке, и я подумал... Диего говорит быстро и много, повторяется и ломает пальцы, лепечет что-то о первом концерте весной, словно боится, что остановившись, услышит обидное «нет». Но вместо этого Ваня говорит: — Я не против. — Что? — Я не против, Кракен, — четко повторяет Ваня, и удивление на лице Диего хочется записать на пленку, настолько оно уморительно, — терять мне особо нечего. Будет у тебя гитаристка. Их объятия пахнут красной медовой акварелью, первым снегом и почтовыми открытками с одним единственным словом «спасибо».