Higanbana

      Чанхи делает вдох — часть воды заполняет лёгкие.       Пузырьки воздуха, крупные и крошечные, стремительно поднимаются на поверхность, унося живительный, но так глупо потраченный кислород на поверхность. Вокруг — темнота и тишина, скрытые под непробиваемой толщей воды, лишь неяркий свет над его головой означает, что он не так глубоко. Чанхи паникует, пытается сдержать остатки кислорода и плывёт навстречу спасению, однако, кажется, что тело не слушается его, словно зависло в одном положении на определённой глубине.       Силы постепенно покидают его, мышцы слабеют, но желание жить не отпускает Чанхи, как и паника, и он рывками пробивает себе путь через толщу плотной воды, прорывая мембрану к воздуху.       Он заходится кашлем, лёгкие выталкивают остатки воды, пропуская кислород и обогащая им всё тело. Осматривается — он в каком-то огромном колодце посреди поляны, окружённой лесом. Чанхи плывёт к небольшому бортику, не с первой попытки перелезает через него и падает на землю, загнанно дыша. Над ним — непонятное серое небо, уходящее всё дальше в километровую вышину, будто есть что-то неизведанное ещё дальше космоса, что-то такое, от чего всё его мировоззрение падёт и разобьётся, как твёрдый, но хрупкий хрусталь.       Мокрая одежда неприятно липнет к коже, словно душит его ещё больше, точно хочет добить и так ослабленного Чанхи. С тёмных прядей стекают тонкие струйки ледяной воды, превращаясь через несколько секунд в капли, срывающиеся вниз и впитывающиеся в мёрзлую почву. Чуть приподнимается, стоит дыханию немного восстановиться, чтобы вновь осмотреться. Поляна, устланная первым снегом, всё ещё окружённая деревьями с сочной листвой, чьи стволы так близко расположены друг к другу, что рассмотреть ничего невозможно, как будто за ними ничего нет. Будто снег существует только на этом участке земли.       Чанхи встаёт, ощущая босыми ногами колючие лучи миллионов снежинок, сломавшихся под его стопами и издавшими последний болевой крик — хруст снега. Чхве обнимает себя руками, чтобы согреться, но осознаёт запоздало: он не чувствует холода. Тишина давит на уши, он слышит только собственное дыхание и гулко бьющееся сердце, отдающее во всём теле тяжёлой пульсацией; он может поклясться, что слышит, как кровь бежит по венам, гонимая по всем артериям и венам, разнося тепло.       Ему страшно. Незнакомо. Одежда всё ещё липнет к телу, сковывая движения. Страшно. Чанхи оглядывается вновь, тщетно надеясь, что что-то изменится вокруг. Останавливается, прикрывает глаза, делает глубокий вдох и плавный выдох. Всё застыло вокруг, даже время.       В воздухе вдруг появляется приторно-сладкий аромат. Чанхи открывает глаза, видя перед собой ковёр из лилий огненно-красного цвета, с круто закрученными лепестками и длинными тычинками, которые напоминают изображения всполохов пламени, кострищ, изображения которых он видел обычно в книжках. Дорога из них ведёт куда-то в лес, он двинулся в ту сторону.       — Чанхи.       Голос. Чуть хриплый, но звонко резонирующий в мёртвом пространстве, будто пружинит от стволов массивных деревьев, чьи листья затрепетали, будто ветер дразнит их резвым потоком. Оборачивается. Эрик.       Эрик. Его Эрик. Всё такой же родной, живой и реальный, непонятно что делающий в этом месте. Чанхи спотыкается пару раз, пока бежит, и врезается в него, обвивая руками его шею, жадно целуя его губы, чтобы точно убедиться — реален. Только обычно от него исходит жар, а сейчас он холоден, но Чхве списывает это на то, что вокруг холодно, хотя он не чувствует этого. Слёзы, точно краска, рисуют прозрачные мазки на его щеках. Сон трепетно стирает их пальцами такими же холодными, как и вода в колодце или снег. Смотрит с огнём любви в глазах, обнимает.       — Тебе не нужно идти по той дороге, — говорит Эрик, пока Чанхи сильнее прижимается к нему. У Чхве странная тревожность зарождается под рёбрами и вот-вот прорвёт грудину. — Почему? — поджимает губы — чувствует необъяснимую вину, цепляется за ворот белой полупрозрачной рубашки. Тепло.       — Это не твой путь, — прохладный поцелуй в висок, от которого Чанхи вздрагивает. — Тебе нужно идти в другую сторону, слышишь?       — Слышу, — и вновь целует холодные губы, притягивает ближе.       Издалека слышится звон колоколов, пушистые снежинки оседают на ресницах, падая с хмурого неба, вода в бездонном огромном колодце расходится кругами, а Чанхи продолжает целовать Эрика жадно, будто без него в лёгких один отравляющий углекислый газ, а не кислород. Они одни посреди незнакомого места, одни во всём мире, одни везде.       — Тебе нужно идти, — Эрик касается губами кончика носа Чанхи, щёк, заглядывает в глаза, запоминая их блеск, любовь в них. — Обещай мне, что не вернёшься назад раньше времени…       — Эрик, что ты…       — Обещай! — громко, отчаянно. Слёзы хлынули из глаз Эрика, Чанхи непонимающе смотрел на него в ответ, желая скрыть от всего на свете. Тревожность нарастала, увеличивалась в размерах, занимая большую часть грудины.       — Обещаю, — на грани шёпота.       Эрик мягко берёт его ладони в свои, целует их. А после ведёт в противоположную сторону от огненных лилий, извергающих кровавые всполохи пламени, точно из открытой раны хлещет свежая кровь. Чанхи не спрашивает ничего, видит впереди тропинку из сочащейся жизнью молодой травы, нетронутую снегом, лежащим вокруг. У Эрика руки холодные, но такие родные, отпускать не хочется — держать бы их всю жизнь.       — Иди, — тихо, — пожалуйста, иди.       И он идёт. Осторожно, неторопливо, чувствуя под ногами почему-то тёплую зелень, нагревающую ступни точно жаркое солнце. Идёт меж стволов деревьев, теперь уже не так плотно стоящих друг к другу, как ему казалось поначалу. Чанхи идёт всё дальше во тьму, пока желание обернуться не пересиливает его. Эрик растворяется прямо на глазах, даря Чанхи последнюю свою улыбку в жизни.       — Эрик!       Его будит равномерный пикающий звук.       Чанхи приоткрывает глаза, яркий свет бьёт прямо в зрачок, отчего он резко сужается и скрывается за веками. По телу разливается небывалая слабость, к горлу подступает тошнота и голову кружит как на карусели. Парень пытается пошевелиться, но ничто ему не поддаётся. Через силу он заставляет себя шевельнуть хотя бы указательным пальцем, он долго не поддавался ему, пока, наконец, чуть слабо дрогнул. Пикающий звук будто дёрнулся и вновь стал ровным. Рядом послышался шелест одежды.       — Чанхи-я? О боже, ты очнулся! Позовите врача!       Уши пронзило резкой болью, перепонки вибрировали как не в себе, хотя крик уже затих. Чанхи открывает глаза, привыкая к свету, несколько раз моргает, фокусируясь. Перед ним сидел парень, его взгляд был обеспокоенным, он сжимал его руку каждые несколько секунд и что-то неразборчиво шептал про себя. Чанхи непонимающе смотрел на него, пытаясь вспомнить, где мог видеть, но неожиданная вспышка боли в голове вырывает из груди вскрик. Чанмин, парня рядом с ним зовут Чанмин. Чхве хватается за голову, оттягивая чуть отросшие пряди волос, глубоко дышит, насыщая организм большим количеством кислорода. В сознании проносится фрагмент воспоминания.       — Эрик… — мысль бьётся птицей в клетке.       — Чанхи… он…       — Где Эрик? — Чанхи судорожно пытается вытащить катетер из вены, чувствуя неприятные ощущения. Он глазами проходится по помещению, ничего не понимая, ничего не помня, кроме того, что где-то рядом должен быть Эрик. — Где он, Чанмин?! — грудной крик, слёзы душат, он боится слов, которые ещё не были произнесены.       — Он не выжил, — еле слышно отвечает Чанмин, опуская взгляд на свои подрагивающие руки. Джи делает над собой усилие, чтобы сдержать слёзы и успокоить Чанхи. — Вы попали в аварию, — голос его надрывается, будто из горла сейчас вырвется крик, — упали в реку, Эрик получил травмы несовместимые с жизнью, ты пролежал в коме месяц…       Чанхи не слушал дальше.       Умер. Эрик. Но он только несколько минут назад чувствовал его губы, руки, дыхание, тепло…       «Обещай мне, что не вернёшься назад раньше времени» было обещанием не умирать во второй раз…       Чанхи пообещал.