Солнце жарит немилосердно — но Какаши не привык жаловаться на погоду, пусть и белую расслабленного кроя рубашку уже давно пора выжимать от пропитавшего ее пота и запаха дешевых сигарет.
Мексика — удивительная страна, если у тебя есть деньги, пушка и, возможно, пара лишних зубов. У Хатаке все это имеется, но в последний раз в челюсть его достал только Обито Учиха, из самого первого состава его команды.
Им тогда по 12, и Обито приходится двоюродным племянником самому Мадаре, что подмял под себя мало того, что свой клан, так ещё и Сенджу, создав вместе с теми быстро набравший мощь концерн «КОНОХА». Сенджу от себя предлагали услуги великолепных медиков, россыпь клиник по всей стране, Учиха же — связи за пределами страны, да отличный нюх на хорошую аферу (ну или, на драку, на крайняк). В общем, с любовного пинка основателей, Хаширамы Сенджу и Мадары Учиха, Коноха настолько разрослась, что заимела собственных детей, которых взращивали будущими убийцами-шпионами-далее по списку с пелёнок. Какаши не был исключением. Он был сыном Белого Клыка, гениального снайпера Конохи, и в будущем планировал если не превзойти отца, то точно войти в историю концерна.
Его первые сокомандники такие мечты разделяли, но (
слава Ками) по-своему, так что о напряжённой конкуренции внутри команды и речи не шло. Рин мечтала стать медиком и войти в клан Сенджу, которые за своих врачей держались крепче питбуля. Обито же — хотел стать новым боссом Конохи, так называемым Хокаге. Какаши тогда у виска пальцем покрутил — мол, где ты видел босса, да такого вспыльчивого? За что и в челюсть получил, первый и последний раз в жизни. Подумать только, тогда Какаши только и думал, что поставить выскочку-Учиху на место — а потом ничего, втянулся. Шутки на совместных заданиях, ленивые встречи в свободное время потренироваться в меткости или силе — Обито незаметно стал настолько привычен рядом, что Какаши был уверен: реши он упасть, его тут же надежно подхватят и обзовут Бакаши. Не то, чтобы он имел что-то против... но вот осознание того, насколько из дружбой Хатаке дорожил, настигло только тогда, когда на очередной миссии в войне с концерном Ивы Обито Учиху похоронило под каменным завалом. И как бы ни старался хлипкий тогда Какаши поднять валун, ему это не удалось. Обито умер спокойно, на прощанье коснулся ладони Какаши так, что тот потом минут пять оторваться не мог, пока Минато-сенсей не оттащил его от тела: за ними шла погоня и уходить надо было быстро.
Тело Обито им вытащить не удалось.
Мадара рвал и метал — он видел в Обито если не преемника, то кого-то очень близкого на эту роль. Хаширама, предводитель Сенджу, Хокаге и просто скромное светило японской медицины, на такое только хмурился и губы поджимал в нитку. Но как бы ни хмурился гениальный врач, даже неопытный в медицине Какаши знал — с того света не возвращают.
Оставалось только смириться и жить дальше. Больнее было от того, что Рин прожила ненамного дольше Обито: глупо подставилась на следующем задании, защищая Минато-сенсея и Какаши. Ее тело они в Коноху все же доставили — родители Нохара были мирными простыми людьми, ходящими под Конохой, и единственную дочь хоронили втайне ото всех, даже (
особенно) от Какаши. У того обид за такое не было — Хатаке было откровенно плохо, и только постоянные тренировки спасали. Они же и стали причиной его проблем через тринадцать относительно беспокойных лет его жизни.
Хатаке Какаши было 13, когда вся его команда полегла в глупой войне с Ивой. Хатаке Какаши было 26, когда его, одного из лучших, Коноха отправила дипломатическим представителем заключать сделку с такими же представителями Ивы в Мексике. Хреновым чувством юмора обладала всё-таки судьба, меланхолично подумал Какаши, или всё-таки им обладала Пятая Хокаге, очаровательно грудастая и такая же очаровательно смертоносная в схватке? Признаться, боевые качества босса интересовали Какаши больше, чем ее вторичные половые признаки.
Сигарета привычно легла в левый уголок губ, и Какаши закурил, помешивая кофе в турке на плите. Жара стояла дикая, так что надо было перед выходом ещё принять душ. Явиться на встречу вот так, потным и пропахшим сигаретным дымом вряд ли будет комильфо. Одну чашку кофе, одну сигарету и один душ спустя Хатаке Какаши уже садится в тонированную машину, которая увозит его далеко — Ива не дураки заключать сделки в центре города.
Водитель, нанятый Конохой, на Какаши не смотрит, скомкано что-то говорит с испанским акцентом (
почему-то на японском?), но да Хатаке это не волнует. Его не хотят убить и даже не попытались — как поставить водителю тридцать звёзд из пяти?
Встреча с Ивой проходит откровенно отвратительно. Какаши знает, что должен договориться если не на своих условиях, то хотя бы на равноправных. У посла Ивы установка такая же, только вот понятия равноправных условий у них расходятся. Так что в первую встречу они просто аккуратными словами намекают друг другу, что кретины оба, а договориться как-то надо. Это заканчивается спустя шесть часов таких переговоров, и Хатаке, выходя из здания и закуривая, не может сдержать удивления, когда уходит оттуда живым. Следующую встречу решают провести через два дня, а за это время обмозговать и поговорить с боссами.
Какаши бросает окурок в мусорку и надвигает маску обратно на лицо. Да, душновато в климате Мексики, но и от пыли спасает прекрасно: только немногие знают, что Какаши на самом деле астматик.
Комната в отеле встречает пустотой и бликами садящегося солнца в открытом окне. Какаши щурится, находит в своих скромных пожитках книженцию и уже собирается скоротать вечер с ней (Хокаге он уже по не прослушиваемому телефону отчитался, чего ещё желать на сегодня?). В этот момент свет, как по команде, гаснет. Какаши не встаёт с места, замерев статуей и прислушиваясь к звукам вокруг. На улице только закат, так что в полную темноту он не погружается, но все же. Слишком много одиночных миссий на убийства он брал в подростковые годы и знает, что отключение света — одна из прелюдий.
В комнате оказывается тихо и пусто (пара тараканов не в счёт). На ресепшн молодая девушка суетится с кучей других постояльцев, кусает губы и, наконец, предлагает всем прогуляться по центру города, пока не приедет электрик. И выдаёт купоны со скидкой в какой-то ресторан. Какаши пожимает плечами, проходя мимо пантомимы, но взглядом все равно напряжённо пространство сканирует. Вроде никого. Вроде ничего.
На площади перед отелем — безумное количество навесов, цветастых совершенно вразнобой, и Какаши только сильнее придвигает к лицу маску, чтобы запах специй не заставлял чихать через каждые два шага. На улицах полным-полно людей в нарядной одежде — Хатаке думает, что какой-то праздник, но какой — не осознаёт, пока не замечает, что подозрительно много черепов из дерева и сладостей лежат на прилавках. День Мертвых, хочется застонать ему в голос, ну конечно. Приехать заключать договор с убийцами лучшего друга в День Мертвых, что может быть прозаичнее. Какаши находит черепок поменьше и поизящнее и на ломанном своём испанском приобретает ещё к нему пару свечек. Продавщица улыбается ему и тараторит, что на главной площади он сможет зажечь свечи для умерших близких и помолиться, так все делают, кому не прийти на могилы. Хатаке вежливо (хотя, скорее, натянуто) улыбается глазами и идёт в противоположную от указанного направления сторону.
Чтобы все равно оказаться там, куда он не хотел. Дурацкая архитектура и дурацкие улицы, думает со вздохом мужчина, но свечи на импровизированный общий алтарь ставит. Как и черепок. Задумчиво поджигает зажигалкой и, не выдержав, прикуривает сигарету сам.
— Невежливо курить, почитая мертвых, — слышит он голос за спиной на чистом английском. Оборачивает: никого. Толпа размывается перед ним. Какаши хмурится и держит во внутренней пиджака стороне Глок к себе поближе.
И в этот момент ловит силуэт на самой периферии зрения.
Вот оно.
Вот... он?
У него темный ёжик волос, хитрый излом тонких губ, повязка на правой стороне лица, и он выше Какаши на несколько сантиметров. Хатаке думает, что одолеть его сможет, но все равно держится поближе к своему преследователю. Он почти загоняет его в ловушку, как тот исчезает, сливается с толпой, и Какаши больше ничего не остаётся, кроме как растерянно осматриваться вокруг.
Тщетно.
Какаши на ходу в толпе меняет образ: снимает маску, мажет губы специями, чтобы раскраснелись, на приметные серые волосы натягивает тут же купленное сомбреро, а рубашку расстёгивает так, чтобы было видно грудь — теперь этот разбитый образ ничего не имеет с ним самим, и ощущение чужого взгляда на себе пропадает. Какаши покидает свой номер в тот же вечер, сообщает Цунаде и та спрашивает, нужно ли подкрепление. Какаши думает недолго:
— Пока не надо, спасибо, Цунаде-сама. Лучше пусть Иву держат в узде.
Пятая кивает: забавно, что это чувствуется даже через звонок.
— Послезавтра с тобой на подписание соглашения приедет подкрепление. Постарайся продержаться до этого момента, хорошо?
Какаши так же кивает. Из старого центра города он съезжает куда-то в районе шоссе из города, заселяется под поддельным бумажкам, расплачивается только налом — и вечером следующего черт его дергает снова выйти на карнавал Дня Мертвых. Наверное, это вместо посиделок у мемориала Конохи, где выбиты имена Обито и Рин?
Какаши вскоре находит себя у своеобразного памятника памяти, куда вчера возложил свечи и черепок. Молиться сил нет, курить — тоже. Стоящая мимо бабуля-божий одуванчик качает головой:
— Мертвое должно оставаться мертвым, мальчик. Не ищи их среди живых, не беспокой.
Какаши кивает и переводит взгляд на мельтешение улиц. Мертвое действительно мёртво, а он, Какаши Хатаке, никому не нужный пёс многочисленных мафиозных войн, все ещё жив. Его бы жизнь — отдать Рин или Обито... За плечо кто-то дергает.
Позади ожидаемо никого не обнаруживается.
Окружающее его пространство, кажется, сужается, но Какаши упорно делает вид, что ничего и никого не заметил. Прогуливается беспечно и неспешно вдоль торговых рядов, покупает сладости и закуски. Выпивает даже шот текилы (все равно от этого не опьянеет) и подмигивает какой-то местной девчушке, когда та засматривается на него без маски. Как раз на том моменте, когда девушка собирается направиться к нему, кто-то наглым образом подцепляет его маску двумя пальцами и тянет вверх, на лицо.
— Хатаке, ты в своём уме? С твоей астмой и дышать специями, ну-ну.
Какаши успевает понять: проморгал. Он, элитный боец Конохи, не заметил чьего приближения — насколько тогда противник быстр? Какаши успевает подумать это и потянуться одной рукой к человеку, что стоит за его спиной, а другой — к Глоку под пиджаком.
— Ну-ну, — ласково шепчут ему на ухо и чужое дуло упирается под лопатки. — Просто надень маску и попрощайся с девушкой. Мы же не хотим испортить праздник лишним трупом, верно?
Какаши делает, как сказали. Надевает маску обратно, улыбается девушке и отворачивается. Позади него уже никого и вокруг, как назло, поток людей непрерывен и однороден. Куда делся незнакомец? Неясно. Чего он хотел? Чтобы Какаши надел маску и перестал заигрывать с местной? Бред. Ну или просто очень ревнивый за внимание своей жертвы киллер. Какаши вспоминает парочку убийц из Тумана и понимает, что таки да, убийцы легко могут ревновать внимание своей жертвы. А потому Какаши по-веселому зло усмехается под маской и идёт наперекор.
Слоняется по тем же лавочкам, но в разных аллейках, меняется номерами телефонов с молоденькими продавщицами (одну — даже приобнимает за плечи). Хатаке чувствует чужой темный взгляд на себе и в рукаве прячет охотничий нож. С таким и на хищника можно выйти, если того заманить в ловушку грамотно — именно этим Какаши сейчас и занимается.
Хатаке ныряет в следующие ряды лавок через узкий переход, когда его внезапно прижимают грудью в стену, а меж лопаток привычно упирается ствол. Руки его фиксируют над головой и выхватить оружие нельзя. Убийца наваливается всем телом, блокирует колени — и снова жарко дышит на ухо. Какаши успокаивает сбитое дыхание от выброса адреналина и как можно спокойнее интересуется:
— Кто тебя нанял?
— Я сам, — убийца дышит в загривок и, судя по интонациям, улыбается. — Ты стал такой скучный за прошедшие годы,
Бакаши.
Нет. Этого не может быть. Просто не может. Так его называл только один человек — и то сейчас он лежит в земле, холодный и мёртвый.
Словно услышав его мысли, убийца разворачивает его лицом к себе (
быстро, очень быстро), но конечности не фиксирует.
Какаши кажется, что он тонет. Нож, который Обито не заметил и который уже почти вошёл ему под рёбра, выпадает из рук бессильно и с тихим стуком метала о тротуар.
На него глядит мертвое лицо мертвого Обито — его ровесника. Правая сторона лица, которая оказалась погребена под камнепадом, вся испещрена шрамами, но отдающие красным глаза (
визитная карточка семьи Учиха) слепят своим блеском. Какаши становится плохо. Какаши чувствует, как его тошнит, и Глок он достаёт на автомате, упирает дуло мертвецу в лоб.
— Кто ты и зачем так вырядился. Отвечай.
Обито смеётся. Почти, как в детстве: заразительно и легко. И от этого становится ещё хуже — зрение затуманиваются пеленой: не то кровавой, не то слезливой. Какаши не хочет выяснять наверняка.
— Бакаши-Бакаши, — качает головой Учиха. — Хорошо, раз ты мне не веришь... У тебя есть родинка под маской, около губы. Ты учился стрельбе у Минато-сенсея и частенько спасал того от гнева Кушины-сан (это мы делали всей седьмой командой). Ты умеешь рыбачить, хорошо готовишь и любишь собак. А ещё ты когда-то любил Рин Нохара.
У Какаши дрожит запястье. Глок упирается глубже в лоб и не дрожит.
— Ложь. Я никогда не любил Рин Нохара.
—
Как друга, — мягко поправляет Обито, и гипнотизирующие проклятые глаза Учиха втягивают Какаши в свой омут. — Потому что не как друга ты любил меня, Обито Учиха. Думал, я не догадаюсь?
Какаши опускает курок, но —
блять, снова! — проклятый киллер-пересмешник быстрее, словно телепортируется в пространстве*, так что выстрел звучит над его головой. Заламывает руку Хатаке, нависает над ним и кривит красивые губы в смешливости — подобии на улыбку.
— Хорошо, — говорит он, — хорошо. У тебя был пёс Паккун, ты любил, но отрёкся от своего отца, чтобы стать лучше, ты никогда не доверял мне (поначалу), но всегда полагался на меня в критических ситуациях. Ты с детства соревновался с дурацким Майто Гаем и заставлял меня ревновать. А ещё, — Обито облизывает губы, — ты любишь сайра* и мисо-суп с баклажанами, а сладкое и жаренное не любишь. Ух, как я с тобой намучался, когда ты прятал мои леденцы на заданиях, Бакаши!..
Обито (теперь уже точно Обито) не успевает договорить. Какаши прячет Глок обратно под пиджак и медленно отходит на шаг. Потом ещё. Ерошит серые волосы и не может оторваться.
— Обито, — медленно говорит он, — ты же... ты мёртв. Обито, ты лежишь в земле. — Наконец приходит к выводу Хатаке. — Я сбрендил, да?
— Если тебе будешь так проще, то да, — Обито шагает навстречу, старается улыбнуться, но уголки губ словно сковывает боль.
Какаши шатается. Какаши второй день за убийцей гонялся только, чтобы понять, что это — плод собственного воспалённого разума. Может, стоило заскочить к мозгоправам Яманака, пока ещё кукуха не поехала? Точно надо было.
— Ты пришёл меня убить? — Медленно спрашивает Какаши. Глаза Обито вспыхивают.
— Конечно нет, придурок! На кой черт мне это?
— Отомстить, — просто отвечает Какаши, — это ведь из-за меня ты умер, из-за меня умерла Рин и Минато-сенсей. — Хатаке видит, как Обито сжимает кулаки и приближается ближе. Доверчиво прикрывает глаза.
— Закончи с этим.
— Да ты сраный мазохист, Бакаши!
Обито зол. Обито больше не холоден, не отстранен и не азартен, как играющий с жертвой охотник. Обито хватает Какаши за предплечья и с силой встряхивает.
— Я тебя не убью, идиот, — Обито приваливается лоб ко лбу. — Но сегодня последняя ночь Дня Мертвых. И я предлагаю окупить прошедшие тринадцать лет. Что скажешь?
Какаши кивает, зажмурившись, и обнимает Обито так крепко, что рёбра в грудине скрипят — или это не рёбра вовсе? Дух из Обито выбивает, однако, сам факт того, что холодный Хатаке потянулся первый с объятиями.
— Полно тебе, Бакаши, — Обито гладит его по острым, прямо как в детстве, лопаткам. — Пошли съедим по тамале*, они вроде не такие сладкие, ты же не любишь...
Какаши позволяет увлечь себя в толпу и за руку Обито держится с такой хваткой, что боится — ещё чуть-чуть и Обито снова пропадёт, растает в круговерти людей. Но этого не происходит. Обито рядом, Обито покупает им тамале (
на какие, собственно, шиши, меланхолично думает Какаши, откусывая от лакомства, или мертвым сегодня все бесплатно?).
Вечер проходит на удивление хорошо — словно им снова по 13, словно Обито все ещё жив и так же энергичен. Какаши не поспевает за ним, туфли жмут (он честно не ожидал задержаться на ночь) — и Учиха, ничтоже сумняшеся, подхватывает его под локоть, склоняется ближе, чтобы его не услышали в многоголосой толпе:
— Если хочешь, можем вернуться домой.
Какаши отрицательно качает головой и по пути умудряется схватить с прилавка печенье в виде черепа. Обито вскидывает брови на такое ребячество.
— Я не исчезну, как только мы окажемся одни, ты же это понимаешь, Каши?
От этого бархатного «Каши» в дрожь бросает привычную — очередное прозвище только ему, Обито Учихе, позволенное. К «Каши» они перешли незадолго до смерти Обито. Не поцеловались тогда, нет — зубами стукнулись неловко под тенью деревьев на заднем дворе дома Учиха, на спор, злые и бурлящие подростковым бунтом. Лбами тоже стукнулись тогда, заработали по шишке, а целоваться всё-таки (
худо-бедно) научились. Какаши тогда так и не сказал, что этого поцелуя на самом деле ждал очень долго — и если бы не дурацкий спор, то не дождался бы.
Обито погиб через неделю после этого.
Когда Ямато попыталась назвать Хатаке "Каши" в постели, то летел далеко и долго. На следующую миссию. А вы что думали?
Какаши неуверенно кивает, и Обито с видимым облегчением улыбается.
— Покажешь, где остановился? Признаться, ты хорошо меня заплутал.
— Как был придурком, так и остался, — фырчит по-доброму Какаши. Даже если он спятил, а завтра это все пропадёт, почему бы не отжаться моменту сейчас? У Какаши явно не скоро представиться подобная возможность.
***
Купленная на площади текила заканчивается под остатки тамале.
— Это некрофилия, — бурчит обречённо Хатаке, но стащить с себя рубашку с портупеей позволяет. Обито улыбается широкой улыбкой и гладит рельефный пресс.
— Ещё скажи, что в твоих книжках такого не было.
— Там был эротический сон с покойным, — вяло отрицает Какаши, пока сам за галстук тянет Обито к себе и в губы шепчет: — Все претензии к Джирайе-сану.
— Я, конечно, не эротический сон, — Обито выдыхает в губы, не давая себя поцеловать, и это жарко, сухо и
го-лод-но, — но тебе понравится не меньше.
Даже если это сон, это совершенно неважно. Какаши только молча льнет ближе, пьёт чужой вздох с испещрённых шрамами губ, сам даёт выпить себя досуха, напиться.
Они — дети, заблудившиеся в пустыне. Везде песок, везде кровь, везде — О-би-то: руками в волосах, губами под одеждой — Какаши выгибается и шепчет имя его, как мантру языческому богу, когда шершавый язык касается его ниже живота. Они падают на кровать, пыльные, потные, жаркие — пропахшие копотью и специями. Одежда — такая же, — летит с кровати на пол.
Обито просит Какаши расслабиться. Обещает не навредить, но зря, Хатаке и так в этом уверен. Обито просит расслабиться, а сам накрывает Какаши своим телом почти полностью — и входит. Пьёт задушенный резкий выдох с бледных губ, мнёт мошонку. Какаши думает, что если таков секс с мертвым или собственной галлюцинацией, то, пожалуй, он не прочь провести остатки дней в обитой мягким камере. Остатки глупых мыслей забываются, когда Учиха находит внутри чувствительное место, которое заставляет Какаши выгибаться и просить большего. Обито впивается острыми (
Учиха же) зубами куда-то в загривок, словно метит клеймом своим, и Какаши закатывает глаза в стоне. Приподнимает выше бёдра, расставляет ноги пошире и принимает-принимает-принимает: резкие движения, всю боль Обито и сам едва не плачет от ощущения неживой плоти на своих бёдрах. Как Учиха хуй сохранил, умерев — отдельный вопрос, над которым Хатаке думать не хочет. Все, о чем он сейчас думает, так это о том, что Обито хватает его под бёдра, трахает резкими глубокими толчками и широкими мазками лижет бездумно подставленную шею. Первый оргазм они ловят одновременно: Обито тяжело дышит в загривок, посылая табуны мурашек по позвоночнику, а Какаши только выше вскидывает бёдра и думает, что завтра не сможет встать такими темпами.
Но — это не останавливает.
Какаши ломает на простынях. Он хватается за все, до чего только может дотянуться — в основном, за Обито, который горячим шёпотом вколачивается в его сознание. Шепчет на ухо, прикусывая мочку, восхищается тем, какой Какаши красивый, каким сильным он стал за тринадцать лет его отсутствия — и у Какаши контрастно по-слабому дрожат бёдра, а в горле стоит предательский ком. Обито не трахает его, нет, хотя очень хотелось бы сейчас. После утолениях первой жажды Учиха берет его аккуратно, почти занимается любовью, и Какаши хочется кричать от этого. Он не заслужил такого обращения, он убил Обито своей медлительностью, подставил Рин, он должен был ослушаться приказа Минато-сенсея в ту ночь и пойти на стрелку с Лисом с ним, он...
— Тшш, — говорит Обито, одним толчком внутрь выбивая из глаз искры, а из головы - всякое желание самобичевания. — Все хорошо, Каши, ты ни в чем не виноват. Я люблю тебя.
На последних словах Какаши не выдерживает — стонет низко, задушено, пока Обито ускоряет движения ладони по его члену, и внезапно кончает. Обито целует его и помогает себе финишировать рукой. Ложится рядом на потные простыни, такой же взмыленный, красивый, пышущий жаром здорового Учиховского организма — но Какаши вздрагивает, когда кожа на правом боку под его руками оказывается
неживой. Нет, она тёплая, но такая, словно одеяло нагрелось от тепла чужого человека. Какаши не выдерживает и, зажмурившись, утыкается в неживое плечо, чтобы там спрятать гнев на самого себя, глухую первую любовь и боль-боль-боль. По телу — сытость от предыдущих двух оргазмов, в груди — разверзнувшаяся ярость на самого себя и глухая, дикая, тоска. Обито ласково перебирает его волосы, целует в макушку, снова говорит, что он, Какаши, ни в чем не виноват, это Обито придурок, сам оттолкнул Какаши из-под обвала. О Рин, как и о Минато-сенсее не говорит. Словно никогда и не было их — словно с самого начала были они двое, и Какаши малодушно и эгоистично внезапно хочет, чтобы так было и впредь. Чтобы Учиха жил с ним, жил им.
Задрёмывает Хатаке довольно скоро, подкатившись Учихе под бок и спрятав в сгибе чужой шеи открытое, без маски, лицо. Обито улыбается. Целует самыми кончиками сухих жарких губ родинку, шрам на глазу, подбородок — Какаши во сне стонет «О-би-то» и этот звук — самый сладкий на его губах, когда Какаши просыпается от чужих поцелуев и напряжения пониже живота. Третий заход за ночь оказывается изматывающим: Какаши валится на Обито, даже не утруждая себя тем, чтобы позволить его члену выйти из себя. Обнимает бёдра бёдрами, тянется навстречу губами и, когда Обито спиной падает на кровать, Какаши уже сопит. Насколько же он доверяет, вдруг думает Обито с ужасом и лаской, что ведёт себя так открыто? Что не боится уснуть на его плече сейчас, не боится найти завтра нож в спине?
Обито обнимает Какаши, хочет вплавить его, такого сильного и, вместе с тем, изувеченного внутри, в себя, чтобы согреться им обоим.
На следующее утро Какаши просыпается один. Не размыкая век, со стоном шарит руками по простыням рядом с ним, распахивает глаза и рывком садится. Осматривает пустой гостиничный номер: ни лишней примятости на кровати, где, предположительно, спал Учих, ни его запаха — ни-ху-я. Какаши думает, что окончательно сошёл с ума, смотрит на часы и идёт собираться на долгожданную встречу с Ивой. Сумасшествие это, конечно, замечательно, но вряд ли сойдёт за оправдание, не появись он на встрече. Да и в порядок себя надо привести: с кем бы он вчера ни спал, пьяный, затраханным на переговоры ему не то, чтобы нельзя, но, пожалуй, нежелательно.
Какаши редко рассматривает себя в зеркале, как правило, когда становится совсем херово или когда прикрытие предполагает маскировку. Но сейчас ему как-то индифферентно, он думает, с кем же он вчера потрахался (причём, хорошо — бёдра предательски дрожат), и в зеркало пристально смотреть ему не сдалось. Оттого он и не замечает отчётливый отпечаток чужих зубов у себя на загривке.
***
Его в заранее оговорённом месте забирает машина Конохи — Хатаке только кивает в знак приветствия, оказываясь на заднем пассажирском и утыкается в похабную книжку. Офис, где они встречаются с представителем Ивы сегодня, встречает его долгожданной прохладой кондиционера и тонко улыбающимся переговорщиком. Какаши хочет закурить прямо там, на месте, но сдерживается и улыбается глазами в знак приветствия — и два пистолета под пиджаком, охотничьи ножи под брюками на голени делают эту улыбку почти искренней.
Дверь кабинета открывается. Какаши сидит спиной, но оборачивается, стоит только дверной ручке повернуться — банальный инстинкт выживания в незнакомой обстановке.
— Извините за опоздание, мой рейс задержали. Надеюсь, я не пропустил ничего важного?
— Тоби, — кивает приветственно представитель Ивы, — Тсучикаге говорил, что Вы приедете, но я не думал, что так быстро...
Обито в ответ неоднозначно кивает и садится по одну сторону с Копирующим.
У Какаши сердце останавливается, а потом начинает биться бешенным темпом. Жив? Обито? Но почему тогда Тоби? Когда Цунаде говорила, что пришлёт подкрепление, неужели она его имела ввиду? Но — блять, как?!
Тёплая ладонь ложится на колено Какаши под столом, успокаивая и позволяя мысли собрать воедино. Какаши никак себя не выдаёт.
Встреча проходит куда продуктивнее предыдущей.
***
— Ты, — выйдя из просторного помещения, где они с Ивой скрепляли сделку, Какаши позволяет себе поморщиться и закурить. Обито любезно подносит ему зажигалку затянуться, а сам бессовестно пялится на родинку возле рта, на бледные губы. Какаши делает глубокую затяжку и, даже не поворачивая головы, ударяет Обито куда-то в солнечное сплетение. Его руку достаточно мягко для такой спонтанной атаки перехватывают, и Обито неловко улыбается — по нему видно, что старается улыбнуться так же светло и широко, как в детстве, но уже не выходит. Слишком много дерьма произошло. Какаши подхватывает эту косую улыбку и зеркалит.
— Ну ты и мудак, — наконец возвещает Какаши. Обито только плечом ведёт.
— Есть такое. Хочешь поговорить или мне уйти?
— Черта с два ты сейчас куда-то уйдёшь, — Какаши делает шаг навстречу. Он быстрый, даже по конохским меркам, и неудивительно, ведь он учился у Желтой Молнии.
Как и Обито.
Быстрый шаг навстречу они делают синхронно и, не ожидая такого, оказываются к носу. Какаши галантно берет на себя инициативу: раз сказал «а», говори и «Обито, ты пиздец».
— Поговорим у меня или у тебя?
Обито смотрит в темные глаза напротив, а затем прикипает взглядом к соблазнительным губам.
— Поговорим в машине по пути к тебе. Идёт?
— Если сможешь уложиться в поездку, — хмыкает Какаши и отщелкивает докуренный бычок на грязный асфальт. Первый разворачивается и идёт в сторону машины. Обито следует за ним, как тень, скользит плавно и абсолютно не слышно даже по меркам скрытного Хатаке. Так же неслышно отворяет перед ним дверцу машины, сам садится за руль и усмехается. Заводит мотор.
— Я выжил тогда, во время войны с Ивой.
— Я уже догадался, — меланхолично отвечает Какаши. Ярость слегка схлынула за часы переговоров, но желание касаться Обито, чтобы убедиться, что он жив, никуда не делось. — Но как ты выжил? Тогда даже Хаширама-сама ходил понурый, а он гениальный медик.
— Видимо, понурым он был из-за оджии-сана, — хохотнул Обито, имея ввиду Мадару. — Они меня оба с того света вытаскивали, кучу нервов себе угрохали, даже сделку с каким-то поехавшим биологом заключили, вроде Зецу звать. С биполяркой, но с мозгами. Эти мозги меня и спасли.
Учиха внезапно снимает правую руку с руля, пока они едут неторопливо в пучине пробок. Снимает чёрную перчатку с ладони, и металл глухо блестит в свете салонной лампочки. Будто продолжая бессловесный монолог, Обито приподнимает манжеты рубашки и рукав пиджака выше, пока не закатывает по локоть. И по локоть у него вместо руки — протез. У Какаши мурашки по хребту вниз бегут табунами, когда он вспоминает, что именно правую сторону Обито похоронило под завалом. Безмолвно Копирующий просто кладет руку ему на локоть. Они молчат ещё некоторое время, когда Обито продолжает:
— Так же дела обстоят со всей правой стороной тела. Правда все, кроме руки, замаскированно силиконом под кожу. Жесткую, холодную, но кожу. Но да что я тебе рассказываю, ты сам вчера пробовал.
Обито говорит ровно, Обито не запинается и не тушуется, а Какаши хочется, чтобы он кричал, чтобы винил его, Хатаке, в произошедшем с ним. Но Обито титанически спокоен, и это худшее, что Какаши видел за последние тринадцать лет своей сумасбродной жизни.
— В общем, меня спасли. Думаю, это потому, что Мадара больше никого на замену себе не видел. Уж точно ни Изуну или Итачи, в них слишком много пацифизма для такой работы, — фыркнул Учиха. — А Саске ещё совсем пиздюк и скорее всего будет тенью при Наруто. Вот я и продолжил обучение, только уже прицельно, чтобы стать теневым Хокаге. Так себе исполнение детской мечты, конечно.
— И давно Цунаде в курсе?
— С самого начала. Она латала меня пару раз после одиночных миссий, — Учиха позволяет себе улыбку самыми краешками губы. — Она хороший медик, эта Сенджу. И Хокаге, насколько я знаю, неплохой.
— Ещё бы меньше денег сливала в казино и в стрипухах, — вздохнул Какаши, и Обито покосился на него с интересом.
— Не думаю, что она сливает больше, чем ты - на всякую сомнительную литературу.
— Это приключенческий роман с долей эротики, — отмахивает Какаши и враз серьёзнеет. — Но почему ты вдруг появился здесь и сейчас?
Обито пожимает плечами.
— Хотел посмотреть в глаза тем, кто чуть не убил меня. Знаешь, это того стоило. Ива уже начинает пресмыкаться перед Конохой, и я хочу довести их до самоликвидации. А ещё оджии-сан всё-таки умер и никто больше не скажет мне: «Обито-бака, сиди и не высовывайся».
Ну да, как же иначе. Глупо было бы надеяться на что-то ещё.
— Тогда почему здесь я? На это задание можно было послать Асуму или Куренай. Даже Гая.
Обито молчит где-то с минуту и Какаши уже ожидает, что ему свёрнут шею в каком-нибудь темном переулке. Заслужил, хуле.
— Потому что я так устроил, — наконец выдыхает Обито, и Какаши вдруг понимает, что его друг сейчас, вообще-то, теневой Хокаге и имеет если не столько же прав, как Цунаде, то больше. — Я ведь наблюдал за тобой, Бакаши, с того момента, как окончательно пришёл в себя. Смерть Рин меня расстроила и обозлила, ты знаешь, что Учихи любят раз и на всю жизнь, но - я начал смотреть на тебя. Знаешь, это отвратительно: видеть лучшего друга на собственной могиле почти каждый день и даже не мочь подойти, потому что сраный приказ оджии-сана, потому что репутация, защита Конохи и клан.
— Но почему? — Какаши не выдерживает, вскидывает голову. — Почему ты скрывался все это время? Ты мог бы стать теневым боссом и так.
Оба знают, что Какаши врет. И Какаши это понимает.
— Нет, не смог бы, — качает головой Учиха. — Помнишь официальную версию смерти оджии-сана? Он погиб в перестрелке с Хаширамой-сама, но на деле стал его тенью. Подозрительно сильно после этого окрепла ситуация Конохи, не так ли? Мадаре надо было, чтобы о моем существовании так же забыли. Только на мёртвых не подумают то, чем занимаемся мы. Как ты думаешь, почему Коноха не погибла после смерти Минато-сенсея и разрухи?
Отвратительная догадка мелькает у Какаши в голове.
— И почему так быстро нашлась внезапно готовая на пост Хокаге Цунаде Сенджу?
Какаши молчит. Только кулаки сжимает беспомощно. Невидимый кукловод Конохи задумчиво ведёт машину одной левой и на Копирующего не смотрит.
— Это - дар и проклятие рода Учиха, Какаши, — медленно, вдумчиво говорит Обито. — К несчастью или нет, я так же Учиха. Мы работаем из тени, мы поддерживаем древо Конохи на уровне корней, пусть нас и не видно, пусть нам и достаются самые кровавые дела. Как ты думаешь, Шисуе действительно умер, утопившись в реке?
Хатаке выглядит откровенно и заебанным в мозг, и несчастным — Обито ловит с опаской этот взгляд и неожиданно кладёт руку-протез ему на колено. Снова.
— Я занял теневое место Мадары. Через лет десять Шисуе займёт мое место. И все в клане Учиха понимают своё предназначение. Это честь, это похвально, пусть и абсолютно бесчеловечно и неблагодарно. Так всегда было, есть и будет: в свете софитов — Сенджу, а в тени — Учиха. Это баланс. Так надо, так правильно. У Минато-сенсея, как ни прискорбно, своей тени не было.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — Сквозь ком злости и отчаяния в горле спрашивает Какаши. Холодная металлическая рука ласково гладит его по коленной чашечке сквозь ткань костюма, и от этого по плечам пробегает ток. Они выезжают на шоссе, когда голос Обито звучит глухо, словно из-под земли, в которой он сейчас должен лежать.
— Мертвое должно оставаться мертвым, Какаши, а живое - живым. — Говорит и взгляда от шоссе не сводит. А металлические пальцы теплеют на коленке Какаши.
— Я скучал, — говорит, и металлические пальцы сжимает чуть сильнее, а затем, словно извиняясь, гладят. Какаши пытается дышать размеренно, чтобы не. Просто чтобы не.
— Я следил за тобой, Каши, — почти на грани шёпота. — И только тогда понял, что в этой жизни всегда любила меня не Рин, а ты.
Какаши хочет закрыть уши руками, отвернуться, слиться с кожаным салоном — вместо этого он сжимает кулаки и прячет. Просто прячет.
— Сенджу могут быть в свете перед Учиха, — продолжает Обито, — но никогда не станут светом. Мадара-оджии-сан и Хаширама-сама не в счёт, я боюсь такие вопросы им задавать.
Какаши подавляет порыв спрятать лицо в ладонях.
Обито заворачивает перед отелем Какаши и легонько механическими пальцами тянет на себя, вынуждая посмотреть глаза в глаза. Какаши смотрит и оторваться не может: от шрамов на правой стороне лица, от отдающих красным глаз. Обито смотрит с какой-то нежностью, со странным (немного приебнутым) выражением, если говорить без прикрас. Глушит мотор, кладёт живую руку Какаши на лицо, гладит по щеке.
— Моим светом всегда был ты, Бакаши.
Какаши чувствует, как тугой ком в горле развязывается после того, как он ударяет Обито в челюсть, а потом сам же трясущимися, как у подростка, руками тянется поцеловать. Обито сплевывает кровь в окно, смеётся, тянет на себя и не отпускает вообще ни разу. Кровь из его носа смешивается со злыми слезами облегчения на глазах Хатаке.
Какаши думает, что так правильно. Его не отпустят и он тоже не отпустит.
Ведь живое должно доставаться живым.
