ре:игнис

адсон вылезает из машины, сдержанно благодарит водителя и осматривается. организаторы встречи в париже пообещали после неё отвезти участников в любое место, чтобы те насладились видами города; это мягкое хвастовство, как речи аббата о том, что рубин символизирует кровоточащее сердце на голгофском кресте или аквамарин — богословскую премудрость, и всё же в речи отчего-то название камня было важнее, чем то, что он означал, и отчего-то аббат показывал блеск камня, богатство камня, принадлежность камня ему, но смысл — смысл оставался только в словах. организаторы встречи писателей (адсон приехал из австрии, что удивило его самого даже больше, чем остальных, потому что в родной стране в последние годы он бывает нечасто; напротив, родной страной практически становится италия — адсон изучает её, поелику именно в италийских землях чаще всего случаются его романы) были уверены, что большинство попросит отвезти их к эйфелевой башне да в лувр, и оказались правы, но адсон попросил другое, и его с недоумённой радостью привезли к музею орсе. немного полюбовавшись сеной — рядом мост руаль, по которому можно перейти — и ты у того самого лувра — адсон заходит в музей. здесь собрано искусство девятнадцатого-двадцатого веков, но на две недели в музее выставка картин, на которых изображена церковь. церковь в жизнь адсона проникает каким-то удивительным образом сначала через сны. потом он поёт в церковном хоре, поёт средне, но отчего-то латынь ложится на язык так, словно он её изучал много-много лет; вспоминаются строки церковных песнопений, хотя он ничего такого не читал. адсон растёт в светском обществе, но церковь снится и снится; он начинает записывать происходящее, из дневника наблюдений вырастают маленькие рассказы, затем — романы; он учится на историческом факультете, изучает средние века, изучает еретиков и бенедиктинцев, изучает труды михаила цезенского и иоанна XXII, изучает рассказы об утерянных библиотеках и восстановленные по обрывкам книги, изучает россказни про монахов-мужеложцев… что, впрочем, уже несколько выходило за рамки его научной сферы. церковь снится ему постоянно; и лишь недавно, когда он в очередной раз прибыл в италию проживать ту атмосферу, в которой будут жить его персонажи — потому что писательство оказалось страстью большей, чем история, но достоверные исторические факты делали его литературные труды более наполненными; — и когда его отвезли на место, по слухам, одного из богатейших аббатств страны, от которого ничего не осталось, тогда адсон и понял. ему снится церковная жизнь не абстрактная, а реально случившаяся — случившаяся когда-то именно с ним; иными словами, то были не столько сны, сколько воспоминания. убедиться в этом вскоре помогло и то, что факты прошлого вливались в сознание уже не только ночью, но и в часы бодрствования, и отчего-то адсон отметил, что всю свою историю окончательно вспомнил не в три часа дня, когда пересматривал фотографии в своём номере (хотя часы показывали именно три, и такое время определяется здесь и сейчас), но “третьего дня в час девятый” — как принято было там и тогда. семьсот лет назад адсон уже прожил одну жизнь, жизнь достойную, полную странностей и веры. были ли другие жизни в этот промежуток, о которых он ничего не помнит, или же душа начинает лишь вторую свою жизнь, одному богу известно, но и в этом адсон сомневается. очевидно, что все богословы ошибаются относительно того, что будет с душой после смерти, либо же адсон — такой сбой всех небесных планов; ежели ошибаются богословы в непоколебимой уверенности, что есть рай и есть ад, что есть страшный суд и что есть великое прощение, то могут ли они ошибаться в том, что есть бог? адсон не знает; адсон, который был тогда, семьсот лет назад, на исходе жизни обрёл веру настолько крепкую, что она примиряла его со смертью, с кострами, с расставаниями навсегда и с потерянной истиной; адсон, который есть сейчас, эту веру ни во что не ставит. адсон знает, что, скорее, иисус был беден и любил смеяться, это всё; что касается бога, что касается божественного происхождения иисуса — это всё уже как будто не касается адсона; и вопрос о существовании бога менее значим, чем вопрос, смог бы в современном мире быть счастлив беренгар с адельмом или с малахией. семьсот лет его отделяют от той жизни — семь сотен — семь — дни творения, число даров духа святого, смертные грехи, ноты, цвета радуги, дни недели и прочее, и прочее — число настолько символично, что первое его значение — собственно, число между шестью и восемью — теряется в этих символах. адсон склонен думать, что это совпадение; впрочем… итак, он всё помнит, иисус смеялся, а беренгар мог бы быть счастлив. это всё. адсона прошлая жизнь не пугает: он не сделал ничего предосудительного, а из воспоминаний можно черпать и черпать сюжеты, несмотря на то, что их приключений с вильгельмом было не так уж и много, но — сама атмосфера, сами люди, которых он знал, о чьей судьбе слышал, чьи фрагменты жизней могут воззвать к воображению и выстроить целую новую линию для его персонажей. на выставке картин с церквями не так уж и много людей, все стремятся в другие залы, где висят известные шедевры. адсону только на руку. кажется, большая часть картин когда-то находилась в музее, но другие пришлось просить у других музеев или представлять хотя бы в виде репродукций; сейчас знания и предметы искусства не прячутся в библиотеках-лабиринтах и не объявляются неверными, обмен — это прекрасная тенденция нового мира. адсон рассматривает картины. здесь есть “церковь сен-филипп-дю-руль” жана беро, и “собор сакре-кёр на бульваре клиши в париже” пьера боннара, и несколько картин цикла “руанский собор” клода мане, и “вид на остров сите” поля синьяка — там виднеется нотр-дам — и собор парижской богоматери же на фотографиях эдуарда-дени бальдюса, вглядеться можно и в “анжелюс” жана-франуса милле и увидеть шпиль церкви в шалли; здесь и “церковь в морэ” альфреда сислея, и “церковь в овере” винсента ван гога, и “церковь вожирара” поля гогена, и “старая церковь в акере” эдварда мунка, и “шартрский собор” камиля коро, и “церковь в кане” огюста ренуара, и несколько церквей камиля писсарро — и церковь в эраньи, и церковь всех святых, и церковь святого стефана, и церковь сен-жак на разных картинах. адсону все они кажутся одинаково родными и чужими. он садится на скамейку в центре зала перевести дух. адсон позволяет воображению захватить себя, и в голове вертятся идеи для нового детектива, который происходит именно вокруг маленькой деревенской церкви. возможно, он даже не будет отправлять их в прошлое, а оставит в современном мире, чтобы использовать контрастное изображение провинции и города, церквушки и собора — центра туризма, и всё же в выводе прийти к тому, что люди различны в своей ереси и одинаковы в своей вере. или, может быть, к чему-то ещё, но помимо детективной истории обязательно надо прийти к какой-то морали, потому что без морали, без попытки на что-то ответить адсону тяжело. он ищет истину, истину духовную, оспоримую, недоказуемую, но в поиске которой всё-таки прийти к поиску добра, света и надежды. или хотя бы к вере, что такой поиск не только возможен, но и имеет смысл. — милый мой волчонок, очаровательно видеть тебя в такой глубокой задумчивости. адсона мурашит страшно, словно в него вселяются все бесы одновременно. — вильгельм! — вскакивает он. — ну-ну, — как-то привычно — семьсот лет, да? — усмехается вильгельм и тянет адсона за рукав. — ты, как и тогда, не сдержан. не привлекай внимание. адсон послушно садится и жадным взглядом впивается в лицо бывшего наставника. разница в возрасте тогда у них была явно больше, сейчас вряд ли вильгельму есть пятьдесят, скорее, чуть больше тридцати; он выглядит взросло, уверенно и иронично-мудро. а ещё — носит очки. адсон улыбается особенно этой детали. — как вы поняли, что я вас узнаю? — я не понял, — улыбка у вильгельма становится грустной, потому что он не любит не понимать, но логика подсказывает, что понять мысли другого человека просто невозможно. — но я поверил в тебя. и вот — мы здесь. адсон чувствует, что кровь приливает к щекам; то ознобные мурашки, то жар в лице — точно бесовское наваждение. к счастью (к счастью ли?), адсон теперь верит в то, что человек свободен как от демонов, так и от ангелов, а значит, за всё в ответе сам. как и за свои чувства. — как много вы помните? и как долго? и кто вы здесь? — ах, какой ты любопытный, милый адсон, — вильгельм улыбается и тянет руку то ли растрепать волосы, то ли ущипнуть за нос, но не делает ничего. хотелось ли ему вот так проявлять своё благодушие семь сотен лет назад или это исключительно современная привычка? то, что адсон для него всегда милый, было и тогда, остаётся и сейчас, и как будто связь между ними никогда не прерывалась ни прощанием, ни смертью, ни небытием. — а вам неинтересно знать такое про меня? — несколько обижается задетый адсон. — чертовски сгораю от любопытства. взгляд адсона скользит к чужой шее, чтобы увидеть — есть ли цепочка креста — но воротник чёрной рубашки застёгнут под горло. — какие у вас планы сегодня? — я неожиданно свободен. адсон улыбается. и только теперь замечает, что они говорили по-английски: он хорошо знает этот язык, потому что прилежно учился; и странно знать, что когда-то их языком была латынь, а теперь латыни нет, а английский — язык родины вильгельма — уже не варварский, а мировой. — у меня был план небольшой прогулки по району рядом, составите мне компанию? — каким ты здесь стал смелым. — думаю, я всё ещё испугаюсь кривого зеркала в лабиринте библиотеке. вильгельм, очарованный общим воспоминанием, широко улыбается. они смотрят на картины церквей ещё; вильгельм немного ворчит на ухо адсону, что французское искусство данного периода — словно повторение одного и того же разными руками. и адсон в силу своих малых познаний лишь пожимает плечами, но вдруг чувствует тяжесть скучания — боже, как же он тосковал по этому ироничному ворчанию вильгельма — шёпотом ему на ухо — и боже, боже, как он благодарен, что это случается снова, и готов вознести к небесам благодарность. даже если небеса пусты. они выходят с выставки поспешнее, чем планировали, когда пришли сюда, но оба, конечно, ни о чём не жалеют. по улице бельшас они идут до улицы сен-доминик и поднимаются к базилике святой котильды. адсон делает фотографию. — и всё-таки ты не фотограф, — заключает вильгельм. — нет, — соглашается адсон. — я писатель. а вы?.. — жду твоих гипотез. — мм, полицейский? вильгельм улыбается. — ну, почти. я действительно консультирую полицию. и ещё — музеи. и обычных людей, в жизни которых случилось загадочное. — как частный детектив? — ну, я бы так не сказал. я вообще числюсь консультантом в одной библиотеке, — улыбается он тому, как адсон меняется в лице. — но наша библиотека не прячет практически ничего. а распутывание дел больше похоже на хобби. впрочем, иногда им я занимаюсь гораздо больше, чем работой. — вас наверняка опять обожает начальство. вильгельм не скрывает. далее по улице гренель до бульвара рапсай — и по нему до часовни чудотворного медальона богоматери. вильгельм не спрашивает, зачем адсону фотографии; наверное, догадывается, что ему самому нужно понимать, с какого ракурса что может быть видно у часовни или церкви, чтобы воссоздать обобщённый образ духовного строения в своём романе. — вы не хотите зайти внутрь? — осторожно спрашивает адсон. — боже упаси. и в этом тоже — какая-то мягкая насмешка. вильгельм позволяет себе куда больше смеха. — “боже”. вы обращаетесь к тому, в кого не верите? — как ты стал смышлён, когда меня не было рядом! — я много думал о вас, — срывается раньше, чем адсон успевает задержать мысль; он краснеет и быстрым шагом направляется к другому месту. всего лишь перейти дорогу к церкви святого игнатия. — как долго? — вильгельм возвращает вопрос адсона, и снова числа отходят на второй план, ибо не так интересен срок, сколько румянец на щеках его милого молодого спутника. — около года. а вы?.. — адсон смотрит украдкой между фотографиями. он всё время делает несколько фото с одних и тех же ракурсов: нормальное положение, вид с земли (вероятно, чтобы описать, что может увидеть лежащий на земле человек — то есть человек умирающий), вид из-за угла (а это — для человека следящего). вильгельму достаточно этих ракурсов, чтобы понять его излюбленный жанр. — почти пять лет. адсон вздрагивает. то ли больно, что за всё это время вильгельм его не искал, то ли страшно, что столько лет он жил в одиночестве, вспоминая старую жизнь. — мне очень жаль, — извиняется за что-то он. вот теперь вильгельм позволяет себе осторожно потрепать его волосы. мягким жестом проверяет, какие есть между ними границы. раньше они были очевидны: всё церковные границы, где близкое общение между мужчинами вызывало оскорбительные толки, принадлежность к разным орденам, большая разница в возрасте, зависимое положение — они могли быть только близкими наставником и учеником, не более. и они были. и то, что они были, и они были такими, — возможно, это то, что откинуло приближение апокалипсиса на долгое время. сейчас их связывает только — семь сотен лет назад мы были; — и сейчас они могут разойтись и вежливо забыть друг о друге. но вильгельм находит адсона таким же очаровательным — нет, теперь даже куда более очаровательным, потому что в нём проснулась способность размышлять. вероятно, теперь он даже отличит греческий от арабского. он не искал адсона, поелику не было дано знание — есть ли он? это были страшные годы тоски по человеку, который когда-то был, и которого теперь нет, и лишь случайность — вильгельм оказывается в париже по заданию своей библиотеки, ему нужно было получить редчайший экземпляр, о чём он и договаривался на вчерашней встрече, а сегодня зацепился за выставку картин о церкви и разрешил своим воспоминаниям ударить по нему с такой силой, чтобы хотелось неподвижно медитировать на дне сены — лишь случайность свела их. и тоска заменяется радостью, может быть, более сильной, чем радость ноя, когда ковчег достиг араратских гор; ною было несколько сотен лет, но если поделить печаль вильгельма на всю его жизнь, то ной каждый бы день ронял слёзы. может быть, всемирный потоп — это и не кара вовсе, а простая тоска человека по человеку. в молчании они доходят по улице севр до улицы рен, а по ней поднимаются к сен-жерме-де-пре, и это бывшее аббатство, что ещё сильнее откликается прошлым. — ну, наше аббатство было, конечно, мощнее, — снова вильгельм переходит на тон иронии. — зато это до сих пор стоит. — интересно, все ли драгоценности аббата выкопали?.. может быть, нам с тобой отправиться как-нибудь на раскопки? — после чего вы вспомнили всё? — осторожно спрашивает адсон. неужели и вильгельм был в италии на том месте? — перечитывал аристотеля, — улыбается вильгельм. — к сожалению, не о комедии. — а я был на месте сгоревшего аббатства в италии. — нашего? — я не знаю. я не узнал это место, но в то же время оно казалось мне знакомым. может быть, мне просто хотелось, чтобы это было действительно то место. мы ведь никогда с вами не узнаем, где оно было. тут вильгельм соглашается, потому что аббатство находилось далеко от городов, и когда оно исчезло, то исчезли и дороги к нему, а значит, новые карты рисовались без них; может быть, на том месте уже вырос новый город. — ты не хочешь пообедать? — вдруг спрашивает вильгельм. адсон несколько удивлён тому, как вильгельму идёт современный мир. — было бы здорово. — ворованным сыром я тебя, к сожалению, угостить не смогу, но необычно место точно вижу. он берёт адсона под руку — не возражаешь? — и по лёгкому кивку понимает, что нет; он хорошо знает этот район, всё-таки рядом лувр, в который по делам библиотеки приходилось частенько ездить, и ведёт его по бульвару сен-жермен, затем по улице бюси, затем по улице мазарен. они останавливаются перед вывеской kodawari ramen. — японская кухня, — загадочно произносит вильгельм. — когда-то мы даже не знали, что есть япония, а теперь мы так близки и можем обмениваться всеми знаниями, что у нас есть, в том числе знаниями о еде. адсона никогда не пытались впечатлить восточным приготовлением лапши, поэтому он послушно ведётся и восторгается; кухня ему нравится, и нравится, что вильгельм тоже пребывает в радостном расположении духа; и они могут улыбаться друг другу и не думать о кострах инквизиции и страшном суде. — мне нравится смешение культур, — замечает вдруг вильгельм. — это тот клубок, который мне не хотелось бы распутывать. адсон соглашается. благодаря открытым границам он, австриец, может писать и про италию, и про францию, и про мексику, и про японию — но в последних двух странах ещё нужно побывать. словно прочитав мысли, вильгельм спрашивает: — что ты пишешь? адсон как-то стушёвывается. — детективы. — это я понял. но я, понятно дело, отслеживаю детективных авторов, особенно из австрии, и не встречал твоего имени. ты не публикуешься? — я пишу под псевдонимом, — ещё сильнее краснеет адсон. — мой милый волчонок, тебе совершенно нечего стесняться, — мурлычет вильгельм ему на ухо, смущая адсона ещё сильнее, и чувствует, что рай — прямо здесь. — нам следует пойти дальше, — осторожно, но твёрдо заканчивает этот разговор и первым выходит из кафе. они возвращаются на бульвар сен-жермена и по улице сен-жака поднимаются к церкви святого северина. имя святого — то же, что имя чудесного травника, знающего, как лекарство сделать ядом и как яд заставить бездействовать. — интересно, бродят ли все они среди нас или нашли свой покой? — бормочет адсон. — я не знаю, но надеюсь, что некоторые всё же попали в тот ад, который обещали остальным. — но вы в него не верите. — это не мешает мне желать его людям, — пожимает плечами вильгельм. адсон кивает и делает фотографии. — впрочем, было бы забавно, если бы бернард ги оказался начальником полиции, с которой вы сотрудничаете, — усмехается он. вильгельм мрачнеет. — боже упаси нам с ним пересечься. адсон не комментирует больше обращения к богу; в конце концов, это всего лишь слово, всего лишь символ того, что когда-то бог был — пусть был и выдумкой, но не верить в неё было невозможно. они переходят дорогу и оказываются у церкви сен-жюльен-ле-повр. — простите, если наша прогулка кажется вам однообразной, а мои действия — лишними для того, чтобы просто написать книгу среднего качества, — виновато смотрит адсон. — о, узнаю своего милого адсона, который говорит какие-то глупости. адсон обиженно и коротко выдыхает, но вильгельм торопится сказать примирительное: — мне всё это нравится. мне жаль, что я ничего не помню о семи столетиях с нашей встречи, но мне бы хотелось провести подобный срок с тобой. — это было бы хорошо, — мягко улыбается адсон, захваченный приятными, почти сладкими мечтами. в таких разговорах они выходят на набережную монтебло, проходят немного вдоль сены и останавливаются. на острове сите возвышается нотр-дам-де-пари. это была последняя точка путешествия адсона, и он не думал о том, куда идти дальше; пути человека бывают так же неисповедимы, как пути господни, и в этом люди и боги суть одно запутавшееся в себе и в мире существо. собор находится на реконструкции после пожара, но всё равно представляет собой величественное зрелище. это здание появилось примерно в одно время с прошлыми адсоном и вильгельмом — и стоит до сих пор — и перестоит — и, возможно, даже выдержит и выживет, пусть и раненное, до следующей их встречи. вильгельму не хотелось бы ждать ещё семь столетий до неё, но всё же ожидание всегда лучше расставания навсегда. они решают какое-то время посидеть на скамейке в сквере рене вивиане, отсюда всё равно виден собор; к счастью, находится место за деревьями, которое как будто скрывает их от всего мира. — я пишу под псевдонимом роза, — неожиданно говорит адсон, добавляя и выдуманную фамилию. — женское имя? — несколько удивлён вильгельм. — подожди-ка, кажется, я что-то даже твоё читал. — прошу, ничего не говорите. — а вдруг я твой фанат? зардевшись, адсон отворачивается и усиленно делает вид, что деревья сквера его интересуют больше вильгельма. тот же обращается к всемирной библиотеке, открытой для всех везде и всегда — к интернету — и ищет книги, написанные адсоном. — о, точно, я читал этот сборник рассказов, вот этот, последний. ещё удивлялся, откуда там влюблённые монахи на фоне и явные намёки на отношения студента и профессора. — хватит, — в ужасе шепчет адсон. — не удивлюсь, если из всех тех событий больше всего ты думал сначала об отношениях беренгара и его любовников, затем обо мне. адсон прячет красное лицо в ладонях. если одну книгу можно частично прочитать через другие — через те, которые спорят с этой книгой, которые её цитируют, которые на неё ссылаются, которые её обсуждают, которые попали под её влияние и выросли из неё — то через его книги можно много узнать о нём самом. и о том, что он разрешил своим чувствам к вильгельму сформироваться во что-то осторожное, но куда более определённое, чем то, что было раньше. это какое-то чудо, что рядом действительно никого нет. — я так хочу тебя поцеловать, — шепчет ему на ухо вильгельм, который, может быть, ещё тогда, в своём одиноком путешествии-бегстве после расставания что-то для себя открыл страшное в собственной душе. — можно? адсон убирает руки и смотрит вильгельму в глаза; пять лет ожидания вдруг показались вильгельму не такими томительными, как эти несколько секунд, пока адсон не подаётся вперёд сам. в голове всполохами — пожар в нотр-даме, который показывали по новостям, и пожар в аббатстве, едва не унёсший их жизни — а теперь они целуются и знают, что от человека может быть так же горячо, как от огня. — какие у тебя планы, милый волчонок? — спрашивает вильгельм опять с каким-то ехидством. адсон давит в себе желание сказать, что хочет умереть от разных чувств, вместо этого же говорит: — я живу в двухместном номере совершенно один. возможно, вы захотите мне составить компанию на вечер?.. он не знает пока, зачем зовёт вильгельма, но мысль о расставании, даже если это расставание всего лишь до завтрашнего дня, кажется ему мучительной. — ты даже не представляешь, насколько я этого хочу. они вызывают такси, потому что вильгельм хорошо изъясняется и по-французски тоже; и потом он расскажет обязательно адсону, как ему нравится, когда он несколько неловко, с очаровательным акцентом говорит с ним по-аглицки. адсон не запоминает ни названия улиц, которые они проезжают, ни имён святых, которые благословляют их из своих церквей — он помнит и знает только одно имя, которое будет до самой смерти повторять и в печали, и в радости, и в возбуждении, и в страхе, и в любви, и в счастье — и каждый раз произносить это имя тогда, когда раньше обратился бы к богу.