Порвать паутину

***

Туда-сюда. Снова качался перед глазами красно-белый веер. Снова далеко внизу невнятно шелестела белесая масса. Снова огни вечных подземных факелов бросали синеватые блики на скучающее лицо сидящей на перилах Кагуры. Вот веер плавно пошел вправо-влево, вниз, плавный поворот и подъем вверх, будто воду из колодца зачерпнула, затем снова поворот, но уже в обратную сторону. А потом сначала — вправо, влево, вниз, поворот и подъем, обратный быстрый поворот… и тихий-едва слышный в мешанине подземных звуков «чвак» в конце каждой последовательности движений — будто маленький кусочек теста из горшка взяли, а потом снова обратно уронили.  — Невинное станет порочным, Порочное станет невинным, Добро обернется злом, Зло обернется добром. Жить — значит умереть, Умереть — значит жить… — нехитрая местная песенка хорошо подходила для этих движений. А еще она создавала дополнительный шум, за которым терялись и без того тихие «чваки». Кагура уже со счету сбилась, сколько раз спела эту глупую песню. Будь она смертной, запястье бы уже не гнулось от усталости.  — Я вернулась, — тихий голос вклинился между строчками.  — Хм? — Кагура лениво сложила веер и обернулась, — Нагулялась, стало быть? Канна медленно приблизилась, словно опасалась чего-то или сомневалась… Чуть больше, чем обычно скованности в движениях, чуть сильнее, чем надо, сжимают зеркало бледные пальцы. Она и правду взволнована… С чего бы?  — Ну и как оно там? Снаружи, — Канна никогда не была многословна, но другого источника новостей у Танцовщицы не было. Самое подходящее начало для разговора. Так что Кагура покинула свой насест над пропастью и встала прямо напротив Канны.  — Я… — Канна запрокинула голову, став похожей на беззащитного ребенка, но сразу опустила глаза вниз. Перехватив зеркало левой рукой, она вынула из-за ворота кимоно плоский кружок с цветными пятнами и ярко-красной кистью на коротком шнурке, — Я принесла тебе подарок.  — Мне? — только и смогла переспросить Кагура, сама не своя от удивления. На этой горе все с ума посходили, что ли? Или это Нараку измыслил проверку на лояльность? Хотя зачем ему? После сидения в подвалах все ведь ясно. Если только он не прознал о разговоре с Безликим. Но откуда? Канна через зеркало подсмотрела и донесла? Или Безликий прав, и белая тихоня не так уж довольна своим положением? Так ничего толком и не решив, Кагура взяла в руки свой подарок. Удивленно подняла брови, ощутив под пальцами клееный шелк вместо бумаги, аккуратно подцепила ногтем краешек, потянула… Это действительно оказался круглый фонарик, похожий на тот, что стоял у нее «дома». Только вместо зимней сосны цветные пятна сложились в ветку цветущей сливы. Бутоны зарождались, цвели, и облетали алыми лепестками под ветром, падая к алой кисти внизу. Как завороженная, она следила глазами за узором, поворачивая фонарь в пальцах. Черная ветка, алые точки бутонов, пышные яркие цветы, лепестки на ветру… звуки флейты где-то за гранью слуха.  — Тебе… нравится? — тихий голос выдернул Кагуру из транса.  — Да. Спасибо, — так же тихо ответила Танцовщица. И, в секунду приняв решение, двинулась к коридору, — Пошли. И быстрей, а то передумаю! На этой горе точно все обезумели. И сама Кагура — тоже, если готова купиться на такую вот приманку. Но… подарок. Выбранный именно для нее, Кагуры. Лучше бы тебе не ошибаться, Безликий Аники*… Тупичок в пещерном коридоре встретил их темнотой и тишиной. Все та же циновка на каменном полу, деревянное изголовье и потухший ветхий фонарь рядом с ним.  — Садись, — устроившись на циновке, Кагура кивнула на место подле себя, — И зеркало переверни. Сказав это, Танцовщица будто и вовсе позабыла о присутствии Канны. Бережно положила на изголовье новый фонарик, поставила на край циновки старый светильник, легонько погладив его по нарисованной сосновой лапе. Пара секунд тишины, и Кагура уже взялась было за веер, но внезапно передумала. Резким движением оторвала правый рукав верхнего кимоно, сложила в несколько раз, и принялась руками расчищать перед собой каменный пол от сора и пыли, пока не получилась площадка примерно в один го*. Не давая себе времени на сомнения, Танцовщица вынула из старого фонаря фитиль и подсунула его в новый светильник. Убедилась, что тот хорошо закрепился, аккуратно растянула шелковый шарик с изображением цветущей сливы и поставила собранный фонарь в центр площадки.  — Что ты делаешь? — тихо спросила Канна, которая все это время не то что не шевелилась, даже будто и не дышала.  — Переселяю дух фонаря в новый дом, — Кагура заставила себя не задумываться, до чего бредово звучат ее слова, и с чего вообще она решила, что глупый трюк человеческих жрецов может сработать. Но она хотела, всем своим отсутствующим сердцем хотела, чтобы он сработал. Потому что… если сработает он, то может быть, сработает и другая, еще более безумная затея? Канна замолчала, но уходить явно не собиралась. Напротив, она пристроила зеркало на циновке полировкой вниз и сложила руки на коленях, чтобы даже случайно не помешать обряду. Канна. Выпустила. Из рук. Свое зеркало. Сама! Кагура зажмурилась, потом снова открыла глаза. Нет, ей не показалось. Ее младшая-старшая «сестра» в самом деле это сделала. Что-то щелкнуло внутри, там, где должно было быть сердце, будто раскрылся невидимый веер, знаменуя начало обрядового танца. Руки Кагуры, уже занесенные для хлопка, устремились вверх, к волосам. Плавными, точными движениями, в такт неслышной мелодии Танцовщица вынула из прически все заколки, повела головой, рассыпая волосы по плечам. Распахнулись крылья рукавов — левый полосатый и расписанный летящими журавлями правый, разрезали густую темную тишину три хлопка. С третьего удара по кресалу занялся на клочке сухого мха огонь, перескочил на длинную лучину. Наклонившись над фонарем, Кагура тихо-тихо звала своего призрачного спутника в новую обитель, пока поджигала фитиль. Наконец, тот загорелся. Снова три размеренных хлопка. Теперь пришла пора подношений. Три ее волоса. Три тонких ленты силы ветра — она и не знала, что может создавать такие крохотные дуновения, чтобы не задуть пламя, не спалить новый фонарь, а только чуть подпитать и заставить танцевать золотой огонек в шелковой оболочке. Следом на корм йокаю-новосёлу отправился старый «дом». Ветхая бумага с изображением сосны легко рвалась на тонкие полоски и сгорала, не оставляя после себя ни дыма, ни пепла. Также исчезли в пламени и тонкие веточки ивовой основы.  — Зачем тебе цукумогами? * — спросила Канна, когда обряд уже был закончен, и они просто смотрели на светящийся фонарь. Он будто стал больше, и горел уж точно ярче, чем полагалось. Пламя колебалось, и нарисованные лепестки будто дрожали на ветру.  — Чтобы остался, когда я умру, — ответила Кагура и начала собирать волосы, — Нараку все равно убьет меня. Сам или чьими еще руками — неважно. Мы обе умрем. Я — раньше, потому что не хочу служить ему. Ты — когда он перестанет нуждаться в зеркале душ. Чем сильнее он становится, тем меньше мы ему нужны. С последним словом, будто финальный штрих на иероглифе, заняли свое место в прическе пестрые перья.  — Так пусть хоть Тётин-обакэ* помнит обо мне. — Кагура потянулась и погладила нарисованную ветвь. Та качнулась в ответ, послушная колебанию пламени. Сзади раздался шорох. Кагура обернулась. Свет от фонаря не доставал до того места, где сидела Канна, но Танцовщица отчетливо видела, как та сгорбилась и уставилась на свои пальцы, комкающие белую ткань кимоно.  — Я… Я не хочу, чтобы Кагура умерла, — с ломким стеклянным звоном в голосе проговорила она.  — Тогда… — Кагура повернулась к сестре, — ты поможешь нам двоим спастись? Ну, и еще кое-кому. «Меч ненависти пронзает скалы, но желание может сдвинуть горы», — он не помнил, когда и где услышал или прочитал эти слова. Они просто всплыли из глубин памяти с очередным ударом капли о темную гладь озера. Кап. Желание… правы были древние мудрецы. Не ненависть дала ему сил и решимости рушить стены узилища, не она теперь причиняла тревогу и делала каждую паузу между двумя каплями настоящим мучением. Совсем иная сила заставляла его идти на безумства, немыслимые много лет назад. И она же терзала сомнением и беспокойством. Кап. Сколько времени прошло после их разговора с Кагурой? В пещере нет ни дня, ни ночи, и одному только мертвому святому ведомо, как часто падает капля со сталагмита. Все, что он сейчас мог — это ждать. А еще вспоминать и думать. Снова и снова нырять в темный омут собственных и чужих мыслей, а потом пристально изучать каждый добытый осколок, потихоньку складывая картину. Вот ясно очерченная легкая фигура с веером в руке и зияющей в груди дырой, вот жрица в красно-белых одеяниях — ее портрет скорее угадывается, не больше четверти фрагментов найдено. От беловолосой девочки — только половина лица, белый цветок в волосах и узкие пальцы на зеркале. Правильно ли он угадал ее желания? Но цветных пятен в его картине было немного. Большую часть мысленной мозаики занимала мерзко-серая паутина и коричневые с фиолетовым лапы огромного демона-паука. Туловище скрывалось за паутинной завесой, в которой так или иначе, больше или меньше, но барахтались все персонажи картины. От паука веяло холодной удовлетворенностью — никто из жертв не сможет вырваться из паутины. Как бы ни трепыхалась обреченная добыча, паук сожрет ее, когда пожелает. Если ему не помешают. Но пока Безликий мог только ждать и таиться. Пусть. Он очень хорошо это умеет. В пещере с озером царили тьма и тишина, нарушаемая лишь редкими ударами капель. Сквозь кромешную темноту подземных коридоров Хакурей летело перо. Обе его пассажирки застыли, подобно храмовым изваяниям, и не то что не шевелились, но, кажется, даже не дышали. Та, что сидела позади, твердой рукой направляла воздушный челн в новые и новые крутые повороты. Вот только в душе Повелительницы Ветра не нашлось бы сейчас и на чашку спокойствия и уверенности, не то что на полную меру. Она никогда не умела читать в чужих глазах и лицах. Канна казалась искренней, но не ловушка ли это? Не слишком ли много Кагура ей сказала? Не следит ли сейчас за ними Паук из окружающей темноты? Не летит ли она сейчас навстречу той участи, коей так стремилась избежать? … Как страшно кричал Мосу, когда Нараку втягивал его в себя… … Как мучительно было в темнице, где единственным движением воздуха было ее собственное хриплое дыхание, а от цепей по всему телу растекалась болезненная жгучая слабость… … Как тяжело на плечи упала тяжесть барьера вокруг горы, лишая ее даже такой малости, как возможность любоваться призраком свободы… …Что, если и сейчас все обернется обманом? Ей некого будет винить, кроме самой себя… …Она поверила чужим словам. Польстилась на призрачный огонь в лесу. Дура-дура-дура… Хватит! Бойся-не-бойся, а решение принято. Начала делать, так делай, что должно. Все равно пока все пути ведут к смерти. Так пусть она будет хотя бы красивой, а? Ты будешь знать, что хотя бы попыталась. Этот путь до пещеры был куда длиннее той тропы, которой Кагура шла в прошлый раз. Даже на стремительном пере — дольше. И запутанней. Но по короткой тропе Канна не пройдет. Да и незачем ей знать о существовании короткой дороги. От истока подземного ручья им предстояло идти пешком. Коридор тут был совсем узким, одному-то едва развернуться места хватит. А вот и тот самый пролом в стене, и озеро. Что ж, по крайней мере, они добрались. - Эй, аники! – как всегда, чем больше Кагура волновалась, тем нахальнее и самоувереннее себя вела, - Вылезай. Ты хотел ее помощи, вот и договаривайся. - Нии… сан? – недоуменно перепросила сестру Канна, глядя, как от упавшей капли разбегаются по воде светящиеся круги, и проступает из глубины белое лицо-маска. - Канна… - он ничего больше не сказал, только имя, а беловолосая демоница вдруг как-то неловко вздрогнула всем телом, вцепилась в свое зеркало, будто не то боялась выронить на острые камни, не то хотела сломать. И без того всегда бледная, похожая на фарфоровую статуэтку, сейчас Канна походила на сломанную куклу. Ее лицо стало маской, еще более безжизненной и безликой, чем та, что поднялась из-под воды. Только мертвенная белизна и бездонные черные провалы широко распахнутых глаз. - Что?.. – почуяв неладное, Канна обернулась, выхватывая веер. Но не успела. Канна дернулась, будто марионетку потянули за ниточки. Белая челка упала на лицо, будто пытаясь спрятать черную бездну в зрачках. - Ты… он и не он… и не тот, другой… - короткие слова падали с губ, острые и холодные, как стеклянные осколки. Будто кто-то другой сейчас говорил за нее, глядя на мир через черные зрачки. Или через зеркало?.. - Жить – значит умереть. Умереть – значит жить. Неожиданно быстрым и плавным, как бросок змеи, движением белая фигурка распрямилась, и зеркало хищно блеснуло на вытянутых руках. - Канна сделает, как должно. Белая маска лишь на миг отразилась в зеркальном круге, и исчезла в непроглядной тьме внутри зеркального круга. На пещеру пала тьма.