прости меня

аня, запрокинув голову и болтая ногами, сидит на грязно-белой больничной кушетке. место мало, народу много, из носа течет. тупая боль уже почти не кроет. взгляды вокруг у многих такие же, как у нее: с единым пониманием, почему они все здесь оказались. и было в глазах большинства этих людей объединяющее отчаяние, болезненное смирение. аня не хотела думать, что похожа на всех них. что у нее вот такое же непотребство в мыслях, в жестах, во взгляде. что она тоже едва не подскуливает от боли (только ли?), также баюкает свой чертов нос, как парень впереди перебитую руку. не хотелось такой быть, ну совсем. сильной надо. но кровь противно текла по глотке, оставляя металлические привкус, в глазах щипало. то ли от боли, то ли потому что опять все провалилось. разгромно, с размахом, рашиблось о гвардейские щиты, резиновые дубины, о чьи-то хребты и спины. противно, отвратно, больно. — девушка, вы следующая! парень, поддерживая больную руку, вошел в кабинет. аня сдвинулась на кушетке ближе к краю — почти напротив двери, вся очередь живо подползла за ней. молчание нагнетало. почти никто не говорил, так, изредка перешептывались, тихо переругивались, мычали и всхлипывали от боли. невыносимо. " я в травме. нос болит(( " написала каре в телегу, а она только сегодня вечером должна приехать от родителей. вот сюрприз будет! хотела еще написать сереже; нет, лучше не стоит — это ее вышибли, а он вдруг там, в самом замесе? или от ментов бегает, тихарится и что его вообще отвлекать из-за ерунды? подумаешь, смотреть на зеленые стены под слабо горящим, теплым, кажется, еще ссср-овским, светом ламп уже невозможно. и от людей этих тошно. воздуха не хватает. жарко, душно, в голове все мешается, фантомной болью напоминает о себе каждый удар по рукам, ногам, плечам, спине. только бы сдержаться. рядом же никого нет. одна, совсем. пальцы невольно сильнее сжимают окровавленный платок у носа, аня цыкает, дергается и загнанно мечется взглядом от блевотных зеленых стен к блевотному серому плиточному полу. в груди сгущается тупое ощущение "ловушки". это — отвратительная реальность. из нее не сбежать, не выйти, не проснуться. боль реальна, и все эти люди вокруг, и отчаяние, и клетка стена-стена-потолок-пол тоже. — заходите! почти спасение. парень выходит из кабинета с забинтованной рукой и самой постной миной, какую только можно сделать. ну и пусть. аня торопливо заходит. тихо внутри, хорошо так, странно спокойно и пахнет чем-то характерно больничным. — садитесь; фамилия, имя, отчество, адрес проживания. есть какие-то документы? голос из-под маски был профессионально-ровный, уверенный. а докторка глядела на аню своими понимающими глазами сквозь тонкую оправу очков и аня видела, она понимает. как-то по-своему, то ли жалеет, то ли сил желает, подбадривает, но точно знает, откуда эти люди с потухшими взглядами "в пол". — бельская. анна сергеевна. у меня вот, паспорт есть и копия. — эх, показывайте, анна сергеевна, что у вас. а у ани нос сломанный и сил уже совсем нет, вот никаких. сейчас бы с карой в охапку на диване сидеть мягком да расспрашивать про родителей: как они там? не болеют ли? хорошо ли живут? не сватают бедную дочь свою очередому сыну добрых соседей? потом комедию какую-нибудь смотреть и руку ее держать так крепко, как только можно. — так, ну, вроде готово все с вашим носом. через пару дней придите еще, посмотрим, а пока домой, отдыхать. женщина замерла на полуслове, будто хотела сказать что-то еще, но не решалась вслух. — и не подставляйтесь больше так, пожалуйста. не представляете вы, анна, какого это, по десять-пятнадцать-двадцать молодых, таких, как вы, на дню латать. кости вправлять, гипсы делать, раны зашивать. страшно это, страшно... аня не находит, что ответить. пожимает неловко плечами, переминается, выкидывает свой окровавленный платок (все равно не отстирается), благодарит-прощается и тихонько выходит. а что тут скажешь? по-другому нельзя. жаль, конечно, хорошая женщина и много еще таких, хороших, но нельзя, нельзя, нельзя. нельзя не идти до конца, пока силы есть и перед глазами чернуха, несправедливость. не отвернуться от этого, как бы ни хотелось, не отмахнуться, даже глаза если закрыть — аня закрыла, зажмурилась крепко и тут же открыла — нет, ничего не изменится. один раз увидела, поняла и все, нельзя больше притворяться слепой, глухой и немой. делать что-то надо, мир вокруг менять, а иначе ведь загнуться можно. аня пошла к выходу, едва протиснувшись сквозь очередь. людей много так и боль у каждого своя, да еще стены эти противные, что слезы на глаза наворачиваются. идет, не плачет, но ком в горле такой — не вздохнуть. на воздухе легче становится, пахнет листьями и ветер свежий, вечерний. хорошо. а потом аня видит кару. та еще у ворот, в растянутой футболке с логотипом вуза и выцветших старых спортивках, с рюкзаком и сумкой наперевес. запыхавшаяся, уставшая, упрямо спешит к ней. аня перепрыгивает несчастные три ступеньки у выхода и летит навстречу. замирают в шаге между. кара смотрит на побитое лицо, мокрые глаза и нос, тяжело вздыхает. ничего ведь не скажет. аня смотрит на кару, на уставшие глаза и потрескавшиеся губы. обьять ее хочется всю, целиком, чтобы почувствовать, что вот она, здесь, рядом. странно, но от переполняющей нежности и любви слез сдержать не получается. — болит сильно? — не очень. а ты ко мне через весь город, да? — да, сразу с поезда; увидела сообщение и испугалась. кстати, последние деньги на такси отдала, домой пешком идем. хотя этот гад довез только до площади, дальше не поехал, видите ли, менты там стоят, наших много развелось! еще по пути два раза чуть по ошибке не скрутили... кошмар. еле отбилась. выдох с нервным смешком. не натянутая болезненная улыбка. аня думает: "я так люблю тебя, ты бы знала!" и обнимает. обнимает так, как будто обнимет еще тысячу раз, как будто у них впереди еще тысяча лет. кара одной рукой держит сумку, другой аню и это поразительно честно, потому что вот так и должно быть, вот так правильно. правильно вдыхать запах родных кудрей, правильно ощущать пальцы, гладящие жесткий короткий ежик, быть вместе правильно и хорошо, не одиноко. почти забываются недавние кошмары. аня не думает, что бы было, если бы. если бы она оказалась в самом эпицентре, если бы ее закрыли в автозаке, если бы завели дело, если бы отпиздили так, что... кара не думает, что как сумасшедшая неслась через весь город, судорожно ловила такси и дрожала вся за аню, губы кусала, материлась и боялась всех этих если бы. до ужаса боялась, ведь знала, как оно бывает. — ань. аня, я все понимаю. я хотела быть с тобой сегодня! я буду с тобой в следующий раз рядом. просто страшно очень. — да-да... — ты часть чего-то невероятного, ты делаешь все, чтобы сделать этот мир лучше и я хочу делать его лучше вместе с тобой. а еще я люблю тебя. знаешь? — знаю. давай сейчас к нам, завтра уже будем разбираться. надо всем написать, обзвонить... точно, завтра. — ага. а мама гостинцы вот передала: варенье из арбузов, мед, травки высушенные... сегодня они почти счастливы, как все нормальные люди, а завтра снова идут строить прекрасное будущее. для всех, но больше всего — для себя самих.