В феврале

— Яблок принес, — говорит Жавер с порога и протягивает Вальжану бумажный кулек с маленькими желтыми сморщенными яблоками. А сам шагает мимо хозяина в переднюю, на ходу стряхивая с плеч и лацканов редингота слипшиеся подтаявшие снежинки. «Сколько снега, — думает Вальжан, только-только осознавая, сколько времени прошло с того памятного июня. — Уже зима?». Зима. Февраль. Снег сыпет безустанно, заметает парижские улицы. Стайки гаменов снуют из угла в угол в надежде найти место потеплее. Топятся камины, чадят трубы. Люди уже и не помнят, что когда-то в июне возвышались баррикады, слышались выстрелы и лилась кровь по брусчатке… Жавер громко прочищает горло, и Вальжан возвращается к реальности. — Вы, наверное, замерзли. Еще остался кофе, я подогрею, — опомнившись, кивает он, принимая кулек со сладко пахнущими яблоками, и переводит взгляд то на него, то на Жавера, чье лицо чуть раскраснелось с мороза, а намокшие от снега бакенбарды стали похожи на две седые мочалки. Вальжан уходит на кухню, а Жавер некоторое мгновение смотрит ему в след, и, обернись Вальжан сейчас, он бы удивился той собачьей тоске, что сквозит во взгляде инспектора. Это взгляд бродячего пса, который давно знает, что человеку доверять нельзя, но все равно по глупой собачьей привычке тянется к любой протянутой ладони, чтобы потом ошалело отскочить в сторону или же вцепиться зубами от бессильной злости. Жавер одергивает себя, отводит взгляд, топчется неловко на месте, закрывает входную дверь. Избавившись от редингота и шляпы, он вытирает лицо платком и следует за Вальжаном в жарко натопленную маленькую столовую, к колченогим стульям и утлому столику, где уже лежит бумажный кулек и рассыпались яблоки. Жавер не садится, стоит навытяжку, ждет, пока Вальжан закончит с кофейником и спиртовкой. Спиртовка, как назло, не желает зажигаться. Спички сгорают зазря. — Позвольте я, — инспектор осторожно забирает коробок из широкой ладони. Пара ловких движений, и пламя уже пожирает фитиль. — Спасибо, — говорит Вальжан и ставит кофейник на горелку. Жавер чопорно кивает и отходит обратно к столу. Он не знает, куда себя деть. Он складывает руки то на груди, то за спиной, то принимается разглаживать все еще мокрые бакенбарды. Вальжан бренчит посудой, ищет в кухонном шкафу чистые чашки, находит жестянку со старыми бисквитами и высыпает их на блюдце. — Ну что же вы стоите? — спрашивает Вальжан, не глядя на Жавера, и выставляет чашки и бисквит на стол. — Садитесь. Жавер послушно отодвигает один из стульев и садится, выпрямляя спину, складывая ладони на коленях. Вальжан возится с яблоками, собирает их обратно в кулек, но делает это так суетливо, что те укатываются, убегают от пальцев. Жавер ловит пару-тройку у своего края и напоминает про кофе. Вальжан рассеяно кивает и возвращается к кофейнику и спиртовке. Кофе густой крепкий с едва заметной кислинкой. Жавер чуть щурится, раздувая ноздри над чашкой. Разговора не получается. Оба молчат. Жавер смотрит, как Вальжан осторожно пьет из своей чашки мелкими глотками — тянет время, ищет нужные слова. Жавер смотрит на его руки — большие ладони, грубые пальцы — руки, привыкшие к тяжелому труду, но при этом так легко раздающие заработанное, сейчас сжимают маленькую фарфоровую чашку. Смотрит и говорит: — Месье… — Да, инспектор? — Ваши руки… Вальжан опускает удивленный взгляд на свои ладони. — Мои руки? — Да, ваши руки. Позвольте. Вальжан ставит чашку на стол и с робким недоверием протягивает Жаверу свои руки, ладонями вверх. Кожа у них горячая и сухая. Жавер вглядывается в переплетение линий, словно силится прочесть по ним судьбу сидящего напротив человека. Но, конечно же, это не так — ничего, кроме линий и застарелых пожелтевших мозолей у оснований пальцев, Жавер не видит. Он думает, судорожно соображает и, спустя очередную минуту неловкого молчания, говорит с запинкой: — Знаете, говорят, Ад вымощен благими намерениями. — Как это? — Какой-то неправильный из вас святой, месье. — Я не святой, Инспектор. И все же, причем здесь Ад и благие намеренья? — Это когда желаешь добра, а выходит все совсем наоборот. Вот так и у нас с вами, месье — вы спасли мне жизнь и сами же ее погубили. Вот этими самыми руками. — Не понимаю вас, Инспектор, — Вальжан улыбается рассеяно, пытается отнять руки, но Жавер сжимает их чуть сильнее, и Вальжан оставляет свои попытки. — Я сам себя не понимаю, — Жавер не отрывает глаз от широких ладоней. — И давно это с вами? — Давно, месье. Знаете с каких пор? — Жавер чуть нагибается над столом, доверительно приближая свое лицо к собеседнику. — С того дня, когда узнал вас в том желтом поношеном рединготе. Было тогда уже сумрачно, почти темно, и фонари еще не зажгли. Я сидел как проклятый на том углу, ждал, когда появится таинственный благодетель в желтом, о котором так много было толков. И вот появились вы, раздающий деньги нуждающимся. Я тут же узнал вас. И вы узнали меня. Вы стояли напротив едва ли минуту, глядели на меня с кроткой полуулыбкой, которую рисуют святым в церквях. Я знаю, вы глубоко в душе испугались, но в ваших глазах не было страха. Вы вложили в мою ладонь десяток су и направились дальше. А я все сидел и смотрел вам в спину, пытаясь убедить себя в том, что я обманулся и это были не вы. Жан Вальжан не мог быть святым. — Я им и не являюсь… — А потом, годы спустя, на баррикадах — все повторилось: полуулыбка святого, ваше милосердие. На этот раз вы пожертвовали мне мою жизнь. Вот с тех пор я и перестал понимать. И себя, и вас… Лицо Жавера как будто бы кривится, принимая выражение глубокого душевного страдания. В этом болезненном порыве, среди горького запаха кофе и сладкого яблок, он утыкается лбом в ладони Вальжана, которые все еще держит в своих. Но Вальжан вздрагивает не от этого. — Полноте вам, Инспектор! — он уже не силится отнять рук, но весь вид его выражает полную растерянность. Жавер молчит в ответ и почти не дышит. Мгновение спустя он резко вскидывает голову и встречается взглядом, полным все той же безысходной собачей тоски, с Вальжаном. Вальжан невольно одергивает руки. По телу инспектора пробегает дрожь, на лице отражается испуг. Жавер выпрямляет спину, спеша отодвинуться от Вальжана, прячет глаза. — Конечно же, вы не святой, — бормочет он. — Вы мученик… Стул скрежещет по полу, звенит посуда на столе, маленькие яблочки скатываются, падают, пару раз подпрыгивают. Жавер оказывается на ногах, пятится с кухни. — Простите, не знаю, что нашло… — Инспектор… — робко. — Наверное, я вам надоедаю… — Инспектор… — настойчивей. — Честь имею, — Жавер разворачивается на каблуках и быстрым шагом покидает столовую, а после и само скромное жилище. Вальжан не успевает догнать его.