Летняя тоска

      Отпускать лето было как отпускать ласкового любовника, с которым вас связывало больше, чем постель. Совместные прогулки, поездки за город, обеды на солнечных террасах кафе и ужины в ночной тишине пригородного отеля, уютные часы, проведенные в дороге под мерный гул мотора машины. Поцелуи. В шею и в щёки, в губы.       Поцелуи в лоб.       Пожалуй, по ним Ренджун всегда скучал больше всего. Невысказанная нежность, мягкое, жертвенное тепло — вот, чем были эти поцелуи.       Отпускать лето было словно отпускать любовника, потому что знаешь, что в его поцелуях всё меньше тепла. И скоро посыплются первые дожди твоих слёз. Но пока — только пока ещё, последние дни и мгновения — можно закрыть глаза и подставить лицо прикосновению чужих губ. Словно солнцу, всё ещё ослепительному, страстно жгучему и яркому, как оргазм.       Этим летом Ренджун расставался с Джехёном.       Расставание выпало на август месяц — месяц притворщик, обманщик и провокатор, то паляще жаркий, то рыдающий дождями. Ренджун понял, что это всё, что их волшебство подходит к концу, когда после секса с Джехёном сказал:       — Иди в душ. Я немного полежу.       Оргазм его был блеклым и тусклым, словно подсушенное яблоко. Почти мерзким. Выворачивающим наизнанку.       — Хорошо, — сказал Джехён. — Я люблю тебя.       — Я тоже тебя люблю, — ответил Ренджун.       Когда дверь за Джехёном закрылась, он уткнулся в подушку лицом и тихонько заплакал.       Всё кончалось. Всё было не так, и впереди его ждала только летняя бесконечная тоска сентября, дождливая, переменнооблачная и пресная. Ренджун сложил несколько вещей в рюкзак, поцеловал Джехёна в щёку, перед тем как выйти в пасмурную сепию четверга.       — Я к другу съезжу на несколько дней. Не скучай.       Но ни к какому другу он не поехал — отправился на вокзал, толкаемый в спину этой летней тоской, кусающейся, болезненной, купил билеты куда-то в другой город, не глядя, и попытался снова убежать. С собой у него была «Бродяги Дхармы» Керуака, беззвучная истерика и ревущий из наушников рок, просроченный больше, чем на десять лет. В голову он бил не хуже выдержанного десятилетнего коньяка, который стоял у Джехёна на случай.       Ренджун подумал, что случай — это он, сам Ренджун, когда по приезду скажет «Нам надо расстаться», и тут же себя поправил: «Нет, надо сказать: мы расстаёмся».       Поставить точку. Финальную, словно поцелуй или выстрел в лоб — крохотная метка, делающая для твоей жизни поворот на сто восемьдесят градусов.       — Керуак? И что, интересно? — смазливый и яркий парень приземлился с Ренджуном на соседнее сидение. Волосы у него были чёрными и растрепанными, на красивом лице изношенная улыбка, а глаза пустыми. На пальце болтался брелок ключей от машины.       — Если бы я был пьян, было бы ещё интереснее, — честно ответил Ренджун. — Читать Керуака — всё равно что пить сухое итальянское: кто-то обязательно скажет, что ты или позёр, или сумасшедший.       — Ага, — сказал парень, и тусклые глаза его блеснули. — И о чём он пишет?       — О летней тоске, — выдохнул Ренджун. — О моей летней тоске, — он откинулся на лавке, уставившись в непроглядную, клубящуюся серость неба сквозь занавес листвы. До поезда было четыре часа, и он мельком понадеялся, что не пойдет дождь — хотя и это не сильно бы его взволновало. Ренджун мог думать только о том, что вот-вот окажется где-то далеко, и летняя тоска попробует гнаться за ним.       Ренджун будет быстрее.       — А я не читал Керуака, — сказал парень. — Но мне почему-то так хреново, что даже плевать на всё. Может, это тоже она, летняя тоска? Он об этом писал?       — А ты хочешь убежать? — спросил Ренджун, улыбаясь то ли себе, то ли этому странному незнакомцу.       — Хочу.       — Тогда это тоже считается.       Незнакомца звали Джемин, и он страшно надеялся незапланированным сексом скрасить последние дни августа, но в результате припарковал свой Форд на стоянке у вокзала и взял второй билет на поезд, и вскоре они с Ренджуном хлебали горячий чай, обжигались, крошили дешёвые шоколадные вафли на колени и не замолкая говорили обо всем, что шло в голову.       — Ты не подумай, я вообще-то нормальный, — стыдливо признался Джемин. — Я никогда не делал так. Ну… поезд в никуда, разговоры о жизни с кем-то малознакомым.       Секс с кем-то малознакомым для таких, как Джемин, видимо, был не поводом для этого самого знакомства.       Ренджун пожал плечами. Как-то так получалось, что люди сами находили его — те, кому надо выговориться, тихо прокричать, сказать о том, как их рана не болит уже ничуть, совсем-совсем, ни капли. Беззвучно заплакать, когда никто не слышит. Они приходили и уходили, и никогда в его жизни снова не появлялись.       Наверное, Джемин тоже был таким — внезапно откровенным и временным, но Ренджун не хотел об этом думать сейчас.       — Давай сюда вино, — сказал он. — И бутылку с газировкой, — и Джемин, удивлённо глянув на него, протянул пакет. Вафля осталась забавно торчать у него изо рта, и Ренджун искренне улыбнулся.       Он хотел радоваться всему, для чего был повод. Он собирался оставить свою летнюю тоску на сотни километров позади.       В поезде пить спиртное запрещалось. Поэтому Ренджун, поманив Джемина пальцем, закрылся с ним в туалете, чтобы под его хихиканье поменять содержимое бутылок.       — Честно говоря, я впервые таким занимаюсь в туалете, — поделился Джемин. В процессе переливания они успели выпить треть, и он раскраснелся и всё время тянул вниз ворот своей футболки, словно ему было жарко.       Ключицы у Джемина были красивые, четко очерченные, а кожа светло-оливковой и гладкой на вид. Ренджуну бы хотелось целовать её. Попробовать на вкус, дрожь и стон. Но он никогда не испытывал к незнакомцам ничего, кроме волнующего интереса. Влечение просыпалось много, много позже.       — Думаю, в туалете ты помимо очевидных вещей ещё занимался сексом и курил травку, — Ренджун ответил с опозданием, и виной всему был Керуак и его собственная тоска. Он вымыл липкие от пролитого вина пальцы.       — И целовался ещё.       — Значит, целоваться мы будем в тамбуре, — сказал Ренджун. — Но сначала мне надо выпить. Керуак в моей голове нуждается в топливе.       Делясь бутылкой, они подогрели себя изнутри, а потом вышли в тамбур поезда. Узкое окошко в нём было приоткрыто, и Ренджун припал к нему, сунул нос наружу. Пахло прохладой, ночью и терпко травами, а ещё специфически самим поездом — смазкой для всех его механизмов и сочленений, человеческими голосами, топотом многочисленных ног и звоном тарелок вагона-ресторана. Джемин обнял сзади, прижимаясь крепко, и Ренджун оттолкнул его лишь для того, чтобы развернуться и снова погрузиться в объятия, сжать руки на чужой затянутой в кожанку спине.       Джемин был тёплым. В груди у него чуждо и мерно стучало незнакомое сердце — биологический мотор, обжигающе горячий и живой. Ренджун уложил голову на джеминово плечо, носом коснулся изгиба шеи, где под кожей пульсировала в неровном свете лампочки синеватая жилка.       — Человеку нужен человек, — сказал Ренджун будто бы сам себе. — Но почему из всех семи с половиной миллиардов так сложно найти именно такого, которому будешь нужен ты?       — Я не знаю, — Джемин шумно выдохнул ему в макушку. — Я не знаю, но думаю, что с тобой я бы попробовал стать нужным.       «Фу», — пронеслось в ренджуновой голове, — «почему звучит так искренне?»       Он отстранился, накрыл джеминовы губы своими так, словно только на них был антидот, был ответ на все его невысказанные и даже не сформулированные вопросы, и тот всхлипнул ему в рот, жмурясь, отвечая голодно и жадно.       Это всё летняя тоска — решил Ренджун, беспомощно, мягко улыбаясь в поцелуй. Джемин тоже тосковал — один из семи с половиной миллиардов, оказавшийся таким же, как и Ренджун, в этом тамбуре несущегося сквозь сумрак ночи поезда, преследуемого тревожной тоской.       — Ну и что мы тут делать будем? — спросил Джемин будто бы у этой залитой солнечным светом вокзальной платформы.       — Мы будем завтракать, — Ренджун переплел их пальцы так, словно знаком с Джемином был уже лет двадцать.       Пальцы у него были тоже горячими и живыми, а на самых их кончиках танцевали потрясающие, волнующие электрические импульсы, бьющие через ренджунову кожу прямо в обезоруженное сердце.       — Фастфуд? — Джемин притянул Ренджуна ближе, ткнулся губами куда-то в ухо. — Хочешь, понесу твой рюкзак? — спросил он.       «Понеси мою тревогу», — подумал Ренджун, но сказал:       — Умираю, как хочу бигмак.       — Наггетсы — это тема, — тепло фыркнул Джемин, возражая. Его дыхание, слишком близкое к ренджуновой шее, заставило поежиться от мурашек.       — Хочу целовать твою шею, — шепнул Джемин, жадно втягивая воздух носом у загривка, где аромат шампуня мешался с парфюмом и запахом тела. — Чёрт, первый раз спрашиваю разрешения!..       — Даже если я кончу от того, что ты вылизываешь мою шею, в штаны ко мне ты не залезешь в ближайшие несколько месяцев, — рассмеялся Ренджун, жмурясь и утягивая Джемина в ближайший парк, чтобы найти укромное место на скамейке.       — Звучит интригующе. Я в деле, — Джемин ухмыльнулся, ртом касаясь кожи за ухом, и Ренджун задрожал, перепрыгивая со смешка на всхлип, сбивчиво пробормотал:       — Тогда предупреждаю: за руки ниже пояса выдаю красную карточку, — пока джеминовы губы и язык творили с ним что-то невообразимое, от чего ноги немели и в голове становилось приятно пусто.       — Красный — мой любимый цвет, — жарко шепнул Джемин, а потом игриво укусил, потянул за мочку, и Ренджун задрожал сильнее, жадно хватая губами воздух.       Красную карточку тот всё же получил: Ренджун, в порыве детского озорства, в ближайшем книжном купил наклейку, чтобы налепить Джемину на лоб.       «Dumbass» — гласила надпись, и Джемин, поразглядывав её в витрине несколько мгновений, с бесстыдством на сто процентов уверенного в своей неотразимости человека заявил:       — Что же. Им стоило дописать в таком случае «sexy», — его губы забавно растянулись на последнем слове. — Хотя, это и так очевидно.       И Ренджун расхохотался, сквозь смех выговаривая:       — В таком случае, и «dumbass» можно было бы не писать.       На фудкорте было безлюдно: утро пятницы в этой части города считалось недостаточным поводом для того, чтобы выбраться из своих скорлупок офисов. Джемин заказал половину меню, плюхнулся на диванчик с полным подносом и небрежно помахал рукой, когда Ренджун вытащил кошелек.       — Я всегда плачу за своего парня, — ухмыльнулся он.       — Значит, я твой парень? — ренджунова бровь насмешливо взлетела вверх, и он удивился, когда Джемин вдруг стушевался.       — Если ты хочешь, — тихо проронил он и тут же сунул в рот наггетс, словно пытаясь занять его чем-то, пока тот не сказал что-то ещё более неуместное.       — В таком случае, мы сэкономим на номере и возьмём с двуспальной кроватью, — Ренджун пожал плечами. — Только без пижамы я тебя туда не пущу.       Под этой самой пижамой Джемин был ещё более живым и жарким, и кожа у него была гладенькая, покрытая мурашками.       — Ты точно ничего не хочешь? — спросил он, подставляясь под изучающие прикосновения.       Был тихий вечер спального района, и слышался шум ветра за окном и стук начинающегося дождя. Ренджун задумался на короткое мгновение.       — Я хочу близости, но не секса, — сказал он, и Джемин оплел его всеми своими длинными, горячими конечностями, словно щенок ткнулся мокро языком в изгиб шеи.       — У меня секс почти никогда не был близостью, — тихо шепнул Джемин.       — Почти? — слух зацепил самое важное, и Ренджун, бездумно перебирая между пальцев мягкую черноту джеминовых волос, позволил многозначительному молчанию повиснуть между ними. Ренджун знал: когда ты молчишь и ждёшь, тебе рассказывают в сотни раз больше. И тогда Джемин пробормотал ему прямо в шею:       — Она была на три года старше меня, а ещё замужем — я узнал об этом поздно, но мне даже не стало стыдно. Когда так любишь, то думать можешь только об этом человеке и веришь каждому его слову, — он погрузился в тишину, и долго, размеренно сопел, пуская щекотку по коже. Но Ренджуну даже в голову не пришло, что Джемин мог уснуть. Люди не засыпают с фанатично бьющимся в груди сердцем — с ним они плачут, смеются, занимаются любовью или сексом, катаются на американских горках и воруют яблоки из соседского сада.       — Она сказала, что эти отношения были ошибкой. Что я — ошибка.       И тогда Ренджун понял: Джемин пытался количеством окупить качество, никак не понимая, что делал пустоту внутри только больше. Потому что когда ты со всеми — ты забываешь о себе, и только пытаешься старательно делать вид, что это то, чего ты желаешь.       Ренджун сполз ниже, потерся пушистой макушкой о джеминов подбородок, а губами коснулся острой ключицы в вороте пижамной рубашки. На вкус его кожа была как сладость предвкушения будущей боли, тревожное упоение моментом, забытьё влюбленности.       Джемин задрожал, откидывая голову. Его глаза были полузакрыты, а губы разомкнуты, и Ренджун пробежался воздушно пальцами по его груди вниз, туда, где их твёрдости касались друг друга, чтобы погладить сквозь мягкость пижамы.       — Красная карточка? — хрипло выдохнул Джемин, облизывая губы.       — Может, я тоже люблю красный?       Джемин задрожал, но с места не двинулся, только просунул руку между их телами, чтобы накрыть ладонью Ренджуна, словно зеркальный близнец, копируя дразнящие прикосновения.       — Я могу сделать это рукой, или языком, — предложил Джемин, и Ренджун фыркнул, закатил глаза.       — Просто помолчи, жадный ребенок. Я хочу, чтобы ты кончил.       На следующий день был другой город. Он мешался в голове своими сменяющимися улицами, мостами и площадями под ренджуновыми ногами, многочисленными чашками с чаем или кофе в его руках и одним целым, живым Джемином рядом — это было странно от слова странник — путешествие длиной в бесконечность, когда ты не знаешь, куда идёшь и что ищешь, и в конечном итоге понимаешь, что у тебя нет цели иной, кроме как этот путь.       А потом разубеждаешься в этом.       Джехён позвонил ему один раз, и Ренджун, глядя в джеминовы глаза, ответил:       — Да, с Донхёком. Тебе тоже привет. Я тоже люблю тебя.       Джемин долго смотрел на него в ожидании, и стоило вызову завершиться, притянул для поцелуя.       — Если будешь лгать мне — лги до последнего, — выдохнул он, горячечными ладонями бесстыдно скользя под толстовкой. — У тебя хорошо получается. Думаю, ты разобьёшь мне сердце.       — Думаю, всё будет наоборот, — улыбнулся Ренджун, сталкиваясь с ним лбами. — Ты забудешь мой номер, стоит этому приключению завершиться. Но это нормально. Я не буду сердиться.       Но Джемин не забыл. На своём новеньком, но уже испачканном осенней грязью Форде он приехал прямо под ренджуновы окна, пока тот возился с коробками вместе с лучшим другом.       — А я знал, что у вас с Джехёном что-то не в порядке, — сказал Донхёк. — Но ничего, так бывает. Расставание — это тоже движение вперёд, — он застыл с грузом в руках прямо перед джеминовой машиной, нахмурился, опустил коробку на лавку под подъездом. — Ты знаешь, что не залезешь к нему в штаны в ближайшие несколько месяцев, и даже то, что вы теперь будете жить вместе, ничего не меняет? — спросил он сурово, и Джемин не выдержал — расхохотался, запрокидывая голову.       — Мне уже выдали красную карточку, спасибо. Вот прямо сюда, в лоб, — выдавил он сквозь смех.       Ренджун сбежал по ступенькам налегке, чуть не сшибая Джемина порывом искренности и холодного осеннего ветра.       — Ну, нет. Не при мне, пожалуйста, — скривился Донхёк, но Джемин уже утянул Ренджуна в поцелуй, и остановиться мог разве что после пули навылет, и потому Ренджун отстранился сам, и тогда Джемин коснулся губами его лба, не в силах справиться с крошащей его сердце нежностью.       Ренджун вздохнул, прижимаясь крепче, закрыл глаза. Внутри него всё звенело пьяно и сладко, летело, падало, но никак не разбивалось. Ему думалось о том, что, быть может, ему просто нужен был кто-то, кто будет убегать от летней тоски с ним вместе.       А ещё о том, что поцелуи Джемина — это май в сентябре.