Море. Ad finem.

      Выбеленный солёным ветром камень был очищен ото мха и опадающей к зиме хвои. На прохладной, но ещё не начавшей замерзать земле доцветали в последние солнечные дни мелкие красно-рыжие цветы. Яркие язычки огня, средь которых то там, то тут проглядывали округлые зелёные листья, похожие на куски обточенной морем гальки.       Может, одинокая могила на утёсе и была забыта Богом, но о ней помнили чьи-то заботливые руки. Высушенные тяжёлой работой или же, наоборот, распухшие от непосильного труда — было не важно. Кто-то с любовью ухаживал за старым камнем, вырывая с корнем сорную траву из земли и оставляя видимой для мира эпитафию.       «В её сердце всегда была надежда, сияющая среди скал ярким маяком».       Слишком поэтичные слова для простой рыбацкой деревушки. Они словно были вырваны из проповеди старика-священника, прославляющего милость Господа. А, быть может, они выпали из одной из глупых сказок, которые тихо рассказывает старуха малым детям в неярких отблесках очага. Моряк с просоленной кожей не знал, что из этого было противно ему сильнее.       От раздумий отвлёк тихий шорох. Мужчина обернулся — плотная ткань юбки ломала сухие веточки кустов, росших вдоль извилистой тропы, ябедливо предупреждая о приближении своей хозяйки. Девушка замерла на почтительном расстоянии, склонив голову не то в приветствии, не то в скорби.       Мгновение, казалось, тянулось вечность. Где-то вдали переругивались вороны и чайки, наверняка сражаясь за выброшенную на берег рыбёшку. Наконец девушка подняла голову, и моряк смог рассмотреть ожог, изуродовавший левую половину некогда красивого лица. Только вот льдисто-серые глаза смотрели всё с теми же силой и гордостью.       Внимательно эти глаза изучали лицо моряка, рано огрубевшее под солёным ветром и северным солнцем. Скользили по щекам, покрытым щетиной и украшенным шрамами. С каждым мгновением прежде задумчивый, мягкий взгляд тяжелел и словно бы ожесточался.       — Джозеф? — сорвалось маленьким облачком пара с губ знакомое имя.       Моряк неловко склонил голову в приветствии. Давно не слышал он это имя, произнесённое родным говором — сколько бы людей он ни встретил, казалось, в каждой маленькой деревушке люди говорили совершенно по-особому. Тут же всё в душе вспыхивало до боли знакомыми искрами.       — Ты изменился, Джозеф, — тихий голос поражал своей твёрдостью.       Джозеф нашёл в себе силы лишь улыбнуться. Что он мог сказать? Рассказать, как их лодку разбил шторм? Как его, нахлебавшегося солёной воды, бешено носило по волнам на обломке борта, а он мог лишь молить о снисхождении демонов морской пучины? Или, быть может, рассказать о рассвете, когда на него — умирающего — наткнулись другие моряки?       Говорить о годах, проведённых на чужих кораблях и в чужих странах, казалось чем-то неправильным. Всё равно, что расспрашивать худощавую, но крепкую девицу про огонь, оставивший след на её коже. Это напоминало глупые сказки, которыми тешат стариков и строжат детей.       — Много воды утекло.       Они стояли друг напротив друга и молчали. Как когда-то давно на морском берегу стояли друг напротив друга и молчали двое детей. Высокий светловолосый мальчишка с блестящими зелёными глазами и тощая девчонка с рыжими косами и лицом, усеянным веснушками. С тех пор очень много воды утекло.       — Она ждала вас. Каждый день бегала на берег, вглядываться вдаль и ждать — не мелькнёт ли парус. Лето ли, зима… она каждый день, точно солдат на посту, стояла на берегу и ждала.       Девушка опустилась рядом с могилой, побелевшими от холода пальцами собирая принесённый ветром сор. Маленькие веточки, порыжевшую хвою, желтые и красные листья.       — Однажды она упала в доме у торговки, куда нас взяли прислугой. Она кашляла так, будто лает собака. Тряслась как лист, даже сидя рядом с жарко натопленной печью… — в голосе сквозили горечь и боль. — И всё равно находила в себе силы с утра намывать полы в господском доме, а вечером бежать к морю.       Проезжий доктор — худой господин в чёрном, напоминавший внешностью ворона, — из милости, а может, и забавы ради осмотрел захворавшую подружку. Покачал головой и, потребовав себе ещё согретого эля, заявил, что в большом городе у аптекарей есть лекарство от подобных недугов. Только стоит оно как жемчужный браслет. Шутил он или нет, никто не знал.       Только девушки каждый день бежали к морю, плыли до скал и ныряли, стараясь найти те невзрачные ракушки, внутри которых божьей милостью рождались жемчужины. Деревенские подружки быстро потеряли к забаве интерес — у каждой дом, младших по лавкам, а у кого и женихи пороги обивают. Только Ширли упрямо продолжала нырять в зелёные волны.       Никто не дрался за право взять к себе в дом рыжуху. Кому нужна невеста с лицом рябым, точно курица? А уж после пожара в конюшне господского дома, Ширли и вовсе перестали замечать. Едва закончив работу, она бежала к морю, готовая нырять до самой ночи, лишь бы только собрать чёртов браслет, которым можно оплатить лекарство для Марии, сиявшей на всю деревню, как первый луч весеннего солнца.       — Деревню накрыл первый снег. В тот день я нашла последнюю жемчужину… — голос Ширли дрогнул. — Я бежала от берега, едва не переломав ноги на скользких камнях. Торопилась так, будто за мной гналась дюжина морских чертей, но стоило вбежать на порог, распахнуть дверь и…       Несказанные слова повисли в воздухе. Острые и хрупкие, точно первые льдинки. Обжигающие, словно языки пламени. Разъедающие душу не хуже, чем попавшая в открытую рану морская соль. Те самые слова, что никогда не звучали в сказках, которые так любила Мария. Те самые слова,       — Вы можете остаться в деревне, господин, — произнесла Ширли, отряхнув юбку от приставших к ткани листьев, и двинулась по тропе, ведущей в сторону деревни. — В таверне найдётся пара пустых комнат. Если, конечно, вас не пугают крысы.       Джозеф никогда особо не питал любви к сказкам. Куда больше в детстве его занимали рассказы деда о героических подвигах моряков, браво сражавшихся и с пиратами, и с жестокой стихией. Под старые морские байки хорошо чинились рыболовные сети. Только вот и в них, словно в сказках, моряка на берегу всегда ждала мать, сестра или невеста.       В отличие от Марии, Джозеф не верил, он точно знал, что все сказки насквозь лживы. Наполнены манящими обещаниями, точно бескрайнее, изменчивое каждый миг море. Тёмные волны не подчинялись Богу, они сами были суровым и безжалостным божеством, которое в любой момент могло отнять опрометчиво поставленную на кон жизнь.       В таинственных глубинах никогда не было волшебных сияющих дворцов, украшенных янтарём и жемчугом, и принцесс-русалок, со смехом катавшихся на дельфинах. В морской пучине жили лишь монстры, каждый день вступающие в борьбу с Богом, что породил их. Клыками выгрызали они себе каждый новый день жизни. Но стоит ли детям знать об этом?       На землю опустились первые снежные хлопья.