Война в ромашковом цвету

— Сколько бы не пытался, никак не могу понять, почему ты такая бесполезная, — раздался за моей спиной до жути знакомый голос, отдаваясь эхом о стены пустого коридора, на которых поблескивало закатное солнце. Голос, конечно, чудо. Бархатистый, манящий, с легкой хрипотцой...в общем и целом мечта. Особенно если не вслушиваться в суть слов — тут повезло намного меньше. Лениво поворачиваюсь на каблуках, глуша обиду и натягивая саркастичную улыбку. Такую же фальшивую, как зелененькие купюры из банка приколов. В шагах пяти передо мной стоит нечто прекрасное, аки самая лучшая скульптура в музее исскуств, созданная чтобы увековечить невероятную красоту. Опять же, есть свои нюансы. Например злостный взгляд алых, словно свежие бутоны роз, глаз. О, ну и недовольно сложенные руки на груди. Показушничает, делает вид что зол неимоверно одним моим существованием, а в зрачках плещутся чертики, желая вывести новую игрушку на эмоции. А ведь еще вчера был прекрасным человеком, с которым и поговорить, и пообниматься на холодной заснеженной вершине. Впрочем, глупо было надеяться на внезапную снисходительность после минутной слабости. Каменюга, не иначе. Наконец, холодно окинув взглядом высоченное и невероятно довольное собой "изваяние", я будто бы облегченно вздохнула, махая рукой. — А, это всего-лишь ты, — и вновь крутанулась на каблуках, продолжая свой путь в укромное местечко на крыше одной из башен величественной школы. Хотелось побыть одной. Просто остаться наедине со своими мыслями, возможно поплакать немного, но только совсем чуть-чуть, для профилактики. В последние пару недель времени порой не хватало на сон, а про мысли, которые нужно было хорошенько обдумать и отложить в ящик "прочитано", я вообще молчу. В голове словно жужжал назойливый улей, с каждым днем становясь все более громким, требуя, чтобы на него обратили внимание. Поэтому, едва появился свободный вечер, я попыталась ухватиться за него, как утопающий за жалкую соломинку, небрежно кем-то кинутую. Как бы то не было, солнце продолжало катиться за горизонт, а мне вовсе не хотелось проводить вечер за перепалками с местным любителем психологических приемов. По горло уже, пусть сам на своих качельках катается. Однако его Высочество один кататься не хочет, видимо именно поэтому я оказываюсь вжатой в несчастную стену. Чуть морщусь от боли в плече, за которое меня и припечатали и гневно смотрю на нарушителя моих планов и планов моих нервных клеток. А посмотреть есть на что, но проверять не советую. Коленки почти не подкашиваются от привычки, иммунитет вырабатывается. Или от крепкой хватки на плече, черт его разбери. А гляделки как горят, так и хочется выколоть, честное слово. Стоит надо мной аки стенка и едва склоняется, так, что скрежет зубов и прерывистое дыхание слышно. Сдерживаюсь, чтобы не пнуть куда-нибудь, себе хуже сделаю. — Не смей пытаться делать из меня пустое место, жалкая непризнанная. Ничего из себя не представляешь, зато сколько гонора, — почти рычит в ухо, оставляя неприятный осадок, от которого еще сильнее захотелось его пнуть. Или все-таки расплакаться, — Знай свое место, шавка, — отпустил, наконец, позволяя скатиться по стене, потому что ноги онемели, будто кости быстренько на вату сменили, да и внутри так больно и холодно стало, того гляди зубами стучать начну. А Люцифер хорошо, развернулся и пошел дальше по своим дьявольским делам с прекрасным настроением насвистывая какую-то песенку. Вот так вот значит. Отыгрался, сделал больно и ушел. А ведь сам начал... — Да чтоб теюя в аду чертики ебали, будь ты неладен, сволочь бесчувственная, — шепотом ругалась, едва сдерживая поток жгучей обиды, разминая крылья и плечо. Едва силуэт Люцифера скрылся за поворотом, я решила не терять времени и направилась туда, куда собиралась изначально, совершенно будничным и человеческим жестом потирая внезапно защипавшее горло и прокашливаясь, не замечая ничего странного.