Buongiorno!

Теплое утро. И совершенно солнечное, от чего лучи пробрались сквозь открытые нараспашку окна, словно дом не сам по себе светлый, а светящийся изнутри. Можно даже представить, как из тонких трещин облупившейся, староватой, пастельно-желтой краски пробивались сиянием звезды, скачущие туда-сюда. Солнечные зайчики. Один такой, но настоящий, бегал между пышных цветочных клумб. Холли бегает по выложенным камнями тропинкам, задевает ладонями росистые бутоны пионов размером с ее голову, морщтся, когда холодные капли радужным блеском взбрызгиваются и попадают на чистое нежное личико девочки. Она смеется и бежит навстречу воображаемому принцу от не менее выдуманного дракона, прячется в тени душистой акации, не боясь пчел. Шепчется сама с собой, добегая до малины, и с жадностью набирает в ладони крупную малину. Ей недавно исполнилось восемь лет. Достаточный возраст для самостоятельных игр в саду и даже на соседской улице. Возле низкого окна стоит силуэт молодого мужчины со светлыми волосами. Ветерок носился сквозь весь дом, медленно опускающий и поднимающий прозрачный тюль, который приятно щекатил затылок. Цезарь не боится испортить белую рубашку об неровную поверхность сайдинговых досок, поэтому облокотился на подоконник. Украдкой, он посматривает и на девочку, и изредка на спящего за своей спиной ее отца. За Холли Цезарь наблюдает внимательно, но не дотошно за этими играми, зная, что ей больше не нужна постоянная опека взрослых, да и кто он ей? Иное дело, Цеппели всегда хотел большую семью, и теперь смотреть, как резвиться маленькая девочка, было для него одним сплошным удовольствием. Утро не только давало тепло улице, но еще и грело сердце. Наконец, Холли подбежала к белому заборчику и выглянула через деревянные дощечки калитки, где мелькнули соседские девочки. Дома тут друг от друга прилично, но они никогда не боялись этого, приглашая свою подружку погулять. Цезарь поднял ладонь в знак молчаливого согласия, когда девочка с вопросом обернулась. Тут же, след Холли простыл. Цезарь же, снова посмотрел на еще мирно спящего Джозефа. Хватит ему уж спать, mamma mia. Цезарь протягивает руку, к счастью, высота дома и кровати, а так же то, что Джо прямо под подоконником. Ладонь касается соблазнительно торчащей из-под сползшего одеяла ноги. Сначала колено, затем загорелое бедро, красивая мышца. Становится интереснее и Цезарь ведет пальцы к внутренней стороне его бедра, совсем ничего не стесняясь и иногда сжимая. При этом он не смотрит туда, а пилит взглядом разулыбавшееся лицо Джостара. Рука поглаживала несколько раз по изученному маршруту, и очень скоро он потянулся, слегка хрустнув залежавшейся спиной. Джозеф еще шире улыбнулся, пока не раскрывая заспанных мерзких, но таких красивых глаз, вяло пальцами провел по щеке, не контролируя толком суставы и мышцы, от чего они блуждали неадекватно, словно по чужому лицу, поползли на бровь и взлохмаченные волосы. Джозеф опять потянулся, но уже в другую сторону, как балдеющий с утра пес. В принципе, ушел не далеко. Наконец, пушистые ресницы разлепились, и на Цезаря уставилась пара аквамариновых глаз. Они что-то сказали друг другу. Обычные утренние банальности, улыбки и свет между ними. Как дела, что делал, который час, где Холли. Гуляет? Ну и хорошо. Цезарь все еще гладит бедро, наслаждаясь компанией возлюбленного. Какое счастье снова оказаться вместе, вдали от шумного города, Сьюзи-Кью, работы. Только он и Джозеф в такое прекрасное утро и даже Холли убежала к подружкам, давая настоящий час для любви. А если повезет, даже больше, ведь добрые соседки никогда не прогонят гостью. Джозеф приподнялся и лениво зевая, в пятидесятый раз вытянул руки над головой и теперь все встало на свои места уже и в протезе другой руки, где заблестел на солнце от окна металл. – Иди сюда, – неожиданно произносит Джозеф к удивлению Цезаря, в один миг хватая его за шкирку и руку, но, конечно, с огромной деликатной нежностью, но и не без силы, втаскивая Цеппели прямо к себе в руки. Теперь они оба оказались на кровати и Цезарь мысленно порадовался, что стоял босым, не нужно было беспокоиться за обувь. – Ооой, honey, ты опять курил. – Не начинай, idiota, – Цезарь рассмеялся, чувствуя себя прекрасно сидящим на коленях в кольце крепких рук Джозефа, которые держат его как младенца. Смех Цезаря – всегда особая музыка для ушей Джозефа, а улыбка, настоящее лекарство от всех невзгод. Он надолго задерживается взглядом на его глазах. Казалось, ДжоДжо выучил оттенок каждой зеленой прожилки в этих нефритовых глазах, но каждый божий раз они умудрялись околдовывать как впервые и показывать совершенно новое. Утренний свет, забравшийся в этот взгляд, сейчас был самым нежнейшим зеленым, ярким, без примесей закатного оранжево-алого, кристальный, но без отблеска падающего дождя. В нем плясали золотистые искры, но не ярким огнем, а неощутимо, делая глаза нежнейшего оттенка, но, правда, яркими. Светло-зеленый с желтоватыми контурами пятнышек и черточек. Они ослепляли так, что Джозеф почувствовал с просонья резь в собственных глазах и почудилось, что само солнце спустилось к нему в постель. Ангел. Они смотрели друг на друга какое-то время, не нарушая идиллию словами. Вдруг Джозеф опускает голову, притягивает ближе к себе держущие Цезаря руки и его самого, сначала бережно касаясь губами светлого лба, и только затем приоткрывшихся губ, которые уже знали, что их ждет. И все же – поцелуй получился удивительным, даже странным. Чрезвычайно нежный, томный и пронизанный таким отчаяньем, с каким целуют людей, которых боятся больше никогда не увидеть. Людей, которых нужно отпустить и будто Цезарь это такой человек, который уходит куда-то. Цезарь растерянно отвечал на поцелуй и получил от него немало удовольствия, однако впечатление не оставило оттенка страсти или радости. Скорее напугало и вызвало не понимание, с которым Цезарь обратился к Джо, как только они перестали: – Что-то случилось? Откуда столько нежности? Цезарь не имел ввиду, что Джозеф редко нежен, и он прекрасно это понимал, зная, к чему такой вопрос. Цезарь чуткий, конечно, он все сразу прочувствовал. Но зная это, Джозеф все равно не ответил сразу, смотря на него так, будто напротив него самая драгоценная жемчужина всего мира и это сокровище сейчас здесь, рядом, прямо в его руках. Цезарь уже привык к его протезу на руке, поэтому сейчас, когда холодные, лишенные жизни пальцы поглаживали его щеку, он остался спокоен. Он… Даже научился чувствовать нежность от холода металла, а Джозеф, в свою очередь, научился ее через протез давать. – А как иначе? Когда я думал, что тебя больше нет, я… – Закончить он временно не успел, Цезарь не дал. Он повалил ДжоДжо на смятые здоровяком же белые подушки, на которых он еще недавно посапывал. Сплел их пальцы вместе. Крепко накрепко. Джозеф продолжил на сбившемся дыхании, потому что откуда-то взялись слезы, которые стали распирать глаза, а он пытался сдержать их изо всех сил. – … Я так сожалел, что не сказал тебе тогда о своих чувствах, dear… – ДжоДжо… – И самое главное, что я не пошел за тобой в тот день. Если бы я был рядом, … Если бы… – Джозеф! – Цезарю пришлось слегка повысить голос, чтобы на него посмотрели. Но слезный взгляд Джозефа только то и делал, что норовил ускользнуть и посмотреть куда-то по сторонам. Точно стыдясь его… И бесконечно виня себя. Его глаза, как озеро в солнечный день, спокойное и неглубокое, покрытое люмфитритами* как просвеченное дно из-за заполнивших слез. Настоящее лазурное море, но такое печальное. – Посмотри на меня, Джозеф. Будь ты рядом, мы могли оба погибнуть. Сейчас нет смысла возвращаться к прошлому. Джозеф, наконец, посмотрел на него. Соленые дорожки побежали по его щекам, сорвавшись с ресниц влажным каскадом, но теперь он даже не пытался их скрыть или задержать. Цезарь вздохнул, мягко накрывая его щеки ладонями, отпустив руки. Пальцами он провел по слезам, смахивая их и придерживая голову Джозефа – бедовый. Вдруг захлебнется? Молодой мужчина нуждался как никогда в его поддержке и успокаивающе Цезарь стал целовать его и тут и там, губами пытаясь уничтожить любой намек на печаль и скорбь. Не о чем было жалеть, теперь они снова вместе и ничего им не помешает. Сомнительная жена Джозефа, оставленное на комоде блестящее кольцо – потерялись в памяти и не отсвечивали, пока поцелуи из ласковых постепенно перетекли в ленивую утреннюю страсть. Сначала Джозеф немного ворчал, уныло не пытаясь вложить в звуки хоть каплю осознанности, но после смирился с участью объекта любви и не смог противиться природному инстинкту и жажде Цезаря. От этого уже и его губы набрали силу для поцелуев, игриво сминая Цезаревские, обнимая его, расстегивающего рубашку, и Цезарь, совсем не брезгуя неумытым Джостаром, гордо сидел на его бедрах, где еще с пробуждения все было готово. Цезарь мягко скользил по гладкой груди Джозефа, затем крепко обнял шею, а он сел, прижимаясь упорнее, теперь целуя грудь и шею итальянца, а Цезарь подарил ему рванный стон слетевший с покрасневших губ, рукой нашаривая край джостарских трусов – все же приходилось спать в белье, как иначе, когда в доме малышка? Его мягко уложили на постель, а Джозеф прилег рядом на бок. Пока только целовались, раздетые и горячие, никуда не торопясь, но когда члены соприкоснулись головками и от грусти Джозефа не осталось и следа, он приподнялся, осторожно переворачивая Цезаря на живот. Какое неожиданное решение. Он проскользил поцелуями от плеч до лопатки, отмечая бледный шрамик, затем провел ладонью по небольшим неровностям на шунтированном позвоночнике, бережно и любя его даже таким, как он любил его одноруким бандитом. Цезарь снова застонал, приподнимаясь попкой к нему навстречу и Джозеф заметил, как сильно сочился его омежий сок. Настроение не позволило его испробовать на вкус, но Джозеф рассудил это как знак и ладонями придерживая бока обнявшего подушку Цеппели, стал в него неспешно входить, но одним движением и до конца, от чего оба испытали немало удовольствия. Головка его члена уперлась в пока сомкнутые «ворота» матки, но тут же от размера слегка ее продавила, что подарило несомненно разряды невероятной неги обоим партнерам. Цезарь блаженно задрожал, готовый кончить налившимся до предела членом уже сейчас, но сдержанно закусил губу, никуда не хотелось торопиться. И Джозеф начал их медленную игру, раскачивая бедрами орган внутри Цезаря, пока его бок во всю гладили металлические пальцы, уже во всю разогретые жаром тела. Оба понимали, как сильно они любят друг друга, поэтому отдавались, без сомнений, до конца. Цезарь потерся подушкой об щеку, обжегся слегка коснувшись ею выглядывающего из-под подушки предплечья. Как приятно чувствовать, как мощный член Джостара при толчках словно отзывается во всем животе и паху, словно его буквально можно почувствовать сквозь кожу ладонью, какой он сильный и мощный. Цезарь зажмурил и без того сомкнутые веки, выдыхая еще громче, а Джозеф не удержался и оставил яркую отметину на его шеи, на миг коснувшись мягкой грудью лопаток Цеппели. Размеренно и без дикарства, собирая кожей свет от окна и все еще тонущее в развивающемся тюле, они двигались в особом танце, не жалея вздохов и стонов. Наконец, Джозеф почувствовал, как член силится наполниться узлом и что же? Он не стал ему никак мешать, не стал выходить и доводить дело до конца иначе, а продолжил ласково толкаться в Цезаря, постепенно проникая небольшим для нетечного дня узлом, но все же, очень желанным Цезарем и ощутимым, во внутрь. Преодолев специальное углубление в стенках канала, он слегка ускорился, прижимаясь влажным лбом к плечу Цезаря и совершив еще два бодрых толчка, начал громче дышать и на третий, совсем сбившись и чуть усерднее сжимая бока Цеза, вскрикнул… С этим звуком Цезарь кончил тоже, точно по команде, а от узла внутри получил дополнительное удовольствие, громко простонав имя Джозефа с итальянским от забывчивости акцентом, что-то там лепеча. Они размякли, развалившись и Джозеф гладил мокрый живот Цезаря, а тот прижимался во всю к нему спиной, гладя обнявшие руки. Он улыбался, когда Джозеф целовал немного небрежно его шею и ушко, тепло дыша под звуки птиц в саду и далекого гудения железной дороги с прибывшим на станцию поездом. Где-то пролетела пчелка, где-то скрипнула половица, крикнула птичка-малиновка. Заскрипели к близкому полудню кузнечики. Оба смеялись, а когда узел спал, Цезарь перевернулся, чтобы снова ничего не мешало целовать Джозефа и ему. – Ты разведешься? – Холли, – вздохнул Джозеф. – Ребенок это повод, она поймет, – Цезарь провел тыльной стороной ладони по его скуле, заглядывая в накрытые тенью из-за ракурса глаза. Там он видел ответ, что ДжоДжо и без того знает, да и до этого несомневался в этом его мышлении. Однако, нечто могло помочь ему решится. – Я понимаю. И я очень тебя люблю. Так что… Думаю, мы могли бы это обсудить. Зная, как Сьюзи обожает тебя, может у нас даже получится жить втроем и с Холли? То есть, я с ней… И так почти не сплю, она может захотеть остаться. Цезарь рассмеялся, иногда поражаясь наивности Джозефа и поцеловал его снова. – Джозеф, sei un terribile sognatore. («Ты ужасный фантазер»)… Так не пойдет, я ведь ужасно ревнивый. И нам бы стало тесно вчетвером… – Цезарь сел в постели и размял шею, набрасывая на себя стянутый с спинки стула халат. – Но сознаться тебе нужно. Пора готовить обед. Точнее, завтрак для тебя, ха-ха. Джозеф нахмурил брови, нехотя его отпуская из рук на кухню и под звуки кухонной возни залип в потолок. Что еще за теснота? У них куча места в огромном доме, который Джозеф купил с первого своего невероятно прибыльного дела. Он тоже сел и покрутил занемевшим плечом. Осознание накрыло внезапно, и Джозеф распахнул рот да глаза, в шоке моргнув ресницами. Губы тут же зажали стальные пальцы, и он судорожно посмотрел на завешенный шторкой-балаболкой, но незакрытый дверью, проем, как-то пытаясь все это собрать в кучу и подыскать нужные слова от накатывающей радости и искрящегося счастья. Все мысли спутались, как и колтун каштановых волос на голове, а дышать стало нечем, хоть в доме и стояла прохладная свежесть. Ужасно захихикав, Джостар выдохнул и зашептал как песенку YeES Yes YES не веря своему счастью и суматошно хватая свою клетчатую country рубашку с джинсами и новыми трусами, чтобы поскорее выйти к Це… – ТАК, OH MY GOD, ТО ЕСТЬ ТЫ КУРИЛ, ЗНАЯ ОБ ЭТОМ???????? Где-то уронили комично поварешку с жалким «упс».