Ожидание

Сэр Шурф удивительно гармонично сочетается с ковром в гостиной Мохнатого дома. Эта мысль — не его, Максова, но прозвучавшая в голове слишком громко, чтобы не быть услышанной — единственное, что заставляет его появиться именно в гостиной, а не в башне, как планировалось изначально. И добросовестно просидеть на ковре ровно столько, чтобы окончательно сойти с ума и собрать себя заново, хотя это какая-то уж совершенно максова терминология, сам он никогда не поэтизировал собственые волевые усилия по приведению разума в рабочее состояние. Но всё равно успел проиграть Базилио за этим делом пять партий в Злик-и-Злак подряд, а это уже ни в какие ворота. Макс не появляется ни через час, ни через три часа, и сэр Шурф недобро думает, что того слишком часто посещают безумные идеи, чтобы все попытки их воплощения заканчивались благополучно. «Но они всегда заканчивались благополучно». Эта мысль не успевает до конца сформироваться, а уже отбрасывается другой, острым осколком вонзившейся под рёбра — воспоминаниями о Тихом городе. Не желая больше тратить времени на мрачные предчувствия, ничем не помогающие ускорить максово возвращение, Шурф поднимается в башню, пешком, планомерно считая ступеньки под ногами, но тут же вышвыривая из головы эту информацию, стоит ему перешагнуть порог кабинета. Под потолком кружится почти бесформенное привидение гениального математика леди Тайяры Каты. *** Шурф не успевает заметить, когда он успел опьянеть, но это совершенно не важно. Важны только слова парящего над ним привидения гениального профессора математики, которое утверждает, что шанс Макса вернуться домой в целости и сохранности не превышает и семи процентов. Шурф упрямо качает головой и думает, что леди Тайяра не учла самого главного в своих расчётах: бытность Макса Вершителем, который очень хочет всегда возвращаться в Ехо. Это его желание просто обязано перевешивать любую гипотетическую опасность. Шурф старательно игнорирует придаток «рано или поздно, так или иначе», когда думает о том, что все желания Вершителей должны осуществляться. Наверное, это очень ухудшает его положение как теоретика, но как практик Шурф понимает, что никакие потаённые страхи и смутные опасения не должны мешать Максу завершить начатое и вернуться невредимым. Сейчас все его волевые усилия направлены на выполнение одной-единственной функции: держать Макса со своей стороны их незримой связи и не давать ему снова исчезнуть невесть куда по собственной глупости. С этими мыслями Шурф проваливается в беспокойный сон, пробормотав что-то несусветное на тему расчётов лёди Тайяры, и ему кажется, что каким-то образом дикие ветры Йохлимы прислушиваются к его зову, и отпускают глупого Вершителя, переступившего опасную черту. Шурф просыпается от шума и голосов, один из которых, уставший, ошалелый и совершенно невменяемо счастливый, принадлежит Максу. — Голову оторву, — бормочет Шурф, мгновенно успокоенный его прибытием. — Но позже. Он снова засыпает, кожей спины чувствуя присутствие в башне Макса, и на этот раз сон наконец-то приносит отдохновение. *** Когда Шурф просыпается, Макс уже не спит, хотя очень старается делать вид. Его выдаёт сбившееся дыхание — Макс бодрствующий дышит куда менее ритмично и более рвано, чем спящий, даже просто лёжа на полу, он как будто продолжает суетиться, хотя, казалось бы, с чего. — Ты продолжаешь игнорировать дыхательную гимнастику, которую я так долго пытался тебе привить, — педантично замечает Лонли-Локли, наблюдая, как результатом этого упрёка на максовом лице расцветает беспечная улыбка. — Ты, что, всю ночь тут провёл? Ему бы напомнить о вреде сна в неподходящем месте, но Шурф и сам провёл ночь не в постели, и от осознания, что Макс уснул здесь с ним, в груди расходится приятное тепло. Шурф свешивает ноги с дивана, и Макс тотчас поднимается, опираясь о них спиной и довольно умащивая голову на шурфовых коленях. — Откусывай, — весело заявляет он, глядя снизу вверх. — Только постарайся поаккуратней, мне этой головой ещё думать. — Если бы ты действительно использовал её для этих целей, ты бы не попадал в ситуации, подобные вчерашней, — резонно возражает Шурф. Макс смеётся. — Твоя правда. Шурф наклоняется, как будто и правда собирается откусить эту несносную лохматую головёшку, но, конечно, не кусает. Только смотрит в глаза Макса, в этот момент кристально-синие. — Скажи… — начинает тот, и тон его на этот раз совсем не беспечный, и Шурф настораживается моментально, так и не появившаяся на губах улыбка прячется куда-то в дальний угол. — А ты в курсе всего, что со мной вчера произошло? Шурф непонимающе хмурится, но стоит ему ответить, что, мол, откуда же ему быть в курсе всего, он же не ясновидящий, и Макс спал куда меньше него, так что провести ревизию его воспоминаний Шурфу физически было некогда, как Макс тут же снова улыбается, как будто Шурфу это его выражение лица вовсе померещилось. Не померещилось, конечно, но Шурф молчит. — Так ты действительно вчера надрался? — с восхищением спрашивает Макс. — Я ни с кем не дрался, — возражает Лонли-Локли, понимая, впрочем, что это просто одно из тех непонятных, максовых выражений, которые никакого отношения не имеют к тому, чем кажутся на первый взгляд. — Я имею в виду, напился, — поясняет тот. — Я думал, члены Ордена дырявой чаши на это вовсе не способны. Профдеформация и всё такое. — Я очень старался, — лаконично отвечает Шурф. Взгляд Макса полнится восторгом и немного — чувством стыда. — Прости, дружище. Я действительно последняя свинья, что заставляю тебя так нервничать. Но в своё оправдание могу сказать, что мой план удался. — Что ты имеешь в виду? Макса распирает гордость, когда он выкладывает подробности своих вчерашних похождений, повернувшись к Шурфу лицом и подперев голову локтем, удобно устроившимся на его колене. — Ну, и ветры сразу приняли его. Не стали дожидаться заката. Только одежда на песке и осталась. Окончание рассказа получается немного скомканным, и Шурф понимает, что было ещё что-то, о чём Макс говорить не хочет. А значит, это что-то заставило бы Шурфа нервничать. Он вспоминает свои смутные сны, и дыхание становится ещё ровнее. Пять… шесть… выдох. Макс, конечно, замечает. Догадывается, что Шурф всё понял. Выдыхает. — Я болван, да. Мне действительно нужно голову оторвать, потому что я ей всё равно не пользуюсь. Ты прав, Шурф. Но я всё-таки очень везучий болван, — он легонько касается его щеки, заставляя отвлечься от собственных мыслей и сосредоточиться на этом касании и устремлённом на него взгляде иссиня-чёрных глаз. — Тебе следует быть менее беспечным. — Следует. — И думать прежде, чем соваться к Мятежным магистрам за шиворот. — Да. Шурф читает нотации, зная, что они ничего не изменят в голове Вершителя, и Макс безропотно соглашается, зная, что в решающий момент всё равно поступит по-своему. Они играют в эту игру минут десять, и Шурфу действительно становится легче. — Я не хочу, придя в Мохнатый дом, обнаружить, что ты в очередной раз исчез, и мне снова нужно вытаскивать тебя из других миров и собственного безумия заодно, — с напускной строгостью завершает свой монолог Шурф, но Макс понимает, чувствует, что за этой строгостью в глубине тёмных глаз Великого магистра затаился страх. Он накрывает его ладонь с испещрёнными защитными рунами ногтями своей, и с непоколебимой уверенностью отвечает: — Я никуда не денусь, Шурф. Потому что я хочу никуда не деваться, а в моём случае это вроде как главное. Шурф кивает, едва ли успокоенный таким обещанием, но злость и правда проходит, уступая место неожиданно проснувшемуся любопытству. — Как ты думаешь, Клари удастся вырваться за пределы Пустынных земель Йохлимы? — Не знаю, — честно пожимает плечами Макс. — Но мне очень хочется думать, что так и будет, поэтому я буду думать именно так. Поставив таким образом точку в этой истории, он потягивается, отчего колени Шурфа тут же обдаёт отсутствием ставшего привычным тепла. А потом ловко запрыгивает на диван рядом, бодая Шурфа плечом. — Ну что, Великий магистр, у тебя ещё есть время на чашку-другую камры в обществе лучшего друга? — Разве что чашку-другую, — кивает Шурф, думая о том, что спать ему в ближайшие несколько ночей вряд ли придётся, поскольку Клари больше нет, и некому брать на себя всю ту бумажную волокиту, от которой Великому магистру почти удалось избавиться.