Deadlock

«Семья – это не просто женаты, есть общий ребёнок и общая жилплощадь. Семья – это когда хочется домой. Семья – это когда хочется делать счастливыми тех, кто рядом, улыбаться, когда улыбаются они, и плакать, когда больно им. Семья – это источник сил, когда отчаяние накрывает с головой. Семья – это тепло, когда холод пробирает до костей. Семья – это состояние души, а не штампы в паспортах».

Подозрительную тишину, застывшую в доме, нарушает громкий детский крик, доносящийся из комнаты, и Чонгук с Тэхёном переглядываются, отрываясь от собственных дел. Тэхён, сидя за столом в их спальне, составлял список гостей на собственный день рождения только лишь по просьбе Чонгука, пока тот в свою очередь листал новости, лёжа в постели. Они упорно сверлят друг друга взглядами, прислушиваются к звукам, доносящимся из-за двери; между ними немая тишина. Понимание, обоюдная просьба, безмолвное «Иди проверь, что там опять случилось». После рождения третьего ребёнка – их сына, третьей гордости Чонгука – обязанности делить стало сложнее. Тэхён приноровился первым, его «я занят» решало все вопросы и не встречало возражений, пока однажды Чонгук не понял, что его муж использует эту фразу при каждом удобном случае. — Папа! — пронзительный детский плач вынуждает зашевелиться обоих. В глазах Чонгука – смешинки, пока Тэхён хмуро наблюдает за ним, поднимающимся с постели. — У меня в их возрасте не было столько проблем, — смеётся мужчина. — У тебя была всего одна сестра, у Йесона их две, отнесись с пониманием. — Душа моя, они могут драться сколько угодно, моя работа отныне – улаживать их конфликты. А учитывая то, что Йесон – твоя копия, нас ждёт веселое будущее. Тэхён пораженно выдыхает, откладывая ручку, и идёт за ним следом. — Ему всего три года, а ты говоришь так, как будто все шестнадцать, — ворчит он. — Упаси Господь, мои седые волосы к его шестнадцати годам успеют поседеть ещё раз. Тэхён не успевает открыть рта, как замирает на пороге: в бывшей гостиной, где стояло фортепиано и которая была переделана под комнату Юны и Лиен, царит хаос. Старшая сестра безразлично наблюдает за тем, как плачет Лиен, пока Йесон доламывает её домик из конструктора пластиковой рукой куклы. Минджэ тем временем изо всех сил пытается успокоить его, поднимает на Тэхёна с Чонгуком такой виноватый взгляд, что девушку становится даже жаль. Она работает на них уже больше восьми лет: добросовестно присматривает за детьми, любит чуть ли не как своих собственных, но иногда просто не знает, что ей делать со всем этим хаосом. А что можно поделать с детьми? Попытаться воспитать, быть в меру строгим и в меру уступчивым – таким может быть только Чонгук. Тэхён не умеет. Не умеет говорить «нет», когда Юна жалобным голосом просится с ним посмотреть фильм и не спит до часу ночи; не умеет отказывать Лиен, когда та просится съездить с ним в город, а по пути выпрашивает игрушку или мороженое, которые Тэхён покупает; не умеет ругать Йесона, когда тот в очередной раз доводит сестру до слёз. Он слишком мягок по отношению к ним; Чонгук научил решать конфликты мирным путём, но объяснить трёхлетнему сыну, что можно делать, а чего нельзя, – задача непосильная. Почему нельзя, когда можно? Вот, папа, смотри, я так старался сломать построенный дом, я молодец? — Юна, — мягко говорит Тэхён, и девочка поднимает на отца свои большие глаза. Она сидит на своей постели в позе лотоса, чуть сгорбившись, заинтересованно уставившись на родителей. Лицо обрамлено чёрными локонами, на носу заметная родинка, и Чонгук часто в шутку принимает ту за крошку шоколада. Юне восемь, а ментальный возраст как будто превышает сотню. Она много молчит, слушается безоговорочно, понимает с полуслова и одного лишь взгляда: папа просит помочь. Однако же никогда не вмешается в назревающую ссору, потому что может быть не уверена, что ей стоит это делать. Её воспитывать проще всего, с ней уже можно поговорить и обсудить многие вещи, объяснить, почему совершать те или иные поступки не стоит. Объяснить значение и важность доброты; и Юна понимает. Иногда помогает, даже когда не просят, и ей достаточно молча взглянуть на Йесона, кажется, что безразлично, но во взгляде у неё мелькает что-то, из-за чего мальчик бросает игрушки и просится к Минджэ на руки, словно ничего не произошло. Юна и Чонгук умеют вот так, а он – нет. Тэхён не умеет одним взглядом заставить кого-то замолчать, и иногда ему кажется, что он растит будущего Чонгука в лице собственной дочери. Шестилетняя Лиен же на них абсолютно не похожа, но когда Минджэ уносит их сына из комнаты, девочка тут же замолкает и шмыгает носом, вытирая сопли вперемешку с фальшивыми слезами, и Тэхён понимает, что это всё ещё его дочь. Она с явной радостью начинает строить домик заново, как будто не было никаких криков и истерики, как будто, сама того не понимая, научилась использовать собственные эмоции себе во благо. Йесон же – маленький и вредный разрушитель, громкий смех которого иногда слышно и с другого конца дома, и Тэхён отчётливо видит в нём собственные черты, а потому скромно надеется, что им не придётся пожинать плоды его же генов. Он не готов к ссорам с детьми, ему не хватит сил злиться. Он же любит. И их, и Чонгука, с которым живет под одной крышей уже столько лет, и искренне рад, что хотя бы тот умеет не потакать всем прихотям детей. Почти. Он старательно делает вид, что умеет быть строгим. — Столько шума из ничего, — Чонгук многозначительно смотрит на младшую дочь, а та хитро улыбается. — Не забудь убрать после себя. — Папа поможет, — со знанием дела говорит та. — Папа не станет, потому что должен научиться перестать потакать всем вашим прихотям, — косится Чонгук на Тэхёна, который тепло улыбается девочке. — Всё равно поможет. — Лиен, — голос у мужчины строгий, взгляд – тоже, когда он смотрит на мужа. — Тэхён. — Перестань, — рука скользит под локоть Чонгука, и Тэхён улыбается прямо как Лиен: хитро и обезоруживающе. — Она убирается сама, я чуть-чуть помогаю. — Знаю я твоё чуть-чуть. — Не ворчи. Он бегло целует Чонгука в щёку и оставляет его с детьми, а обернувшись, видит, что Лиен подбежала к отцу, чтобы поцеловать, слышит тихое «Подлизываешься прямо как твой папа», смеётся над ними, возвращаясь к составлению списка. А за окнами крупными хлопьями валит белоснежный снег, заметая пороги. Во дворе у бассейна – парочка снеговиков с косыми глазами и руками-ветками, в доме – тепло и свет во всех комнатах, а в Тэхёне – неисчерпаемая благодарность ко вселенной. Первое время после рождения Юны бывало сложно, всё ещё случались недопонимания, которые решались ласковым голосом Чонгука, убеждениями, что у них всё будет хорошо. Что у них просто всё будет, что они – уже навсегда. А в Тэхёне сидел страх повторения, боязнь всё потерять, остаться ни с чем, но прошлое год за годом растворялось. Блекло по крупицам, пока не осталось ничего, а душу медленно латали и собирали заново: шаг за шагом, неторопливо, показывая лучшую жизнь. Чонгук показал. Тэхён по-другому давно не хочет. Ему нравится и так: с криками из детской комнаты из-за очередных разногласий младших; с родителями, которые навещают их каждые выходные на пару с семейством Намджуна. У того две прекрасные дочери, Адель скоро пятнадцать, Софии уже семь, и Тэхён каждый раз поражается тому, насколько быстро летит время. Кажется, ещё недавно он носил Юну на руках, слушая её детский лепет, а сейчас… Их дети растут словно по часам и не хотят остановиться хотя бы на секунду, чтобы Тэхён подольше мог побыть с ними. Понимает, что однажды будет вынужден отпустить, чтобы те могли устроить жизнь так, как хотят, но понимает головой, а не сердцем. И его каждый раз заставляют об этом забыть: родные руки обнимают со спины, когда он варит кофе уже давно на автомате, даже не вдумываясь в собственные действия. Родные губы целуют в затылок, Чонгук дышит его запахом, шепчет: — Не думал, что тебя тоже придётся воспитывать. Тэхён смеётся. — Не поздно ли? Ему, как ни крути, уже тридцать пять – поздновато Чонгук решил взяться за воспитание. — Такими темпами ты их разбалуешь. Им стоит быть более самостоятельными, — мужчина наблюдает за его действиями через плечо. — Сахара многовато. — Вообще-то это мой кофе. Это во-первых, — Тэхён слышит, как Чонгук вздыхает, и достаёт вторую чашку. — Во-вторых, кто бы говорил. Ты поставил им в комнату телевизор, когда Лиен просто ткнула в него пальцем в магазине. — Она не просто ткнула в него пальцем. Ты видел, как она посмотрела на меня? — Как по мне, всё выглядело именно так. И, если тебе интересно, я всё ещё против таких подарков. — Девочки хорошо справляются с учебой, я решил их порадовать, — стоит на своём. — Телевизором в полстены, — возмущается Тэхён. — Тогда купил бы им кинотеатр, чего мелочиться? — Душа моя, — снова вздыхает Чонгук, — теперь ты ворчишь. — Потому что считаю твои подарки нецелесообразными. — Тебе же нравилось. — Это были полезные вещи. — Мне приобрести что-нибудь максимально бесполезное для тебя, чтобы ты перестал возмущаться? — Да, — не раздумывая говорит Тэхён. — Купи мне платье. Юне нечего надеть на мой день рождения. Чонгук разворачивает его к себе лицом, осторожно потянув за локоть, и смотрит, склонив голову набок. Тэхён знает этот взгляд. Он знает Чонгука как свои пять пальцев, а потому устало вздыхает, понимая, что возмущаться по поводу подарков детям нет смысла. Чонгук купит им то, что захочет, сделает для них, что захочет, потому что ему приятнее видеть их радостные лица, когда дети искренне счастливы. — Ладно, забыли, — говорит Тэхён. — Пустим Йесона в их комнату без присмотра, и от телевизора не останется и следа. Чонгук по-доброму смеётся над ним, а руки неторопливо скользят по бокам, чтобы обнять и прижать к себе. Он всё ещё нежный даже спустя столько лет. Тэхёну казалось, что однажды всё изменится, что однажды они будут просыпаться, желать друг другу доброго утра и расходиться по своим делам, чтобы вечером вернуться в спальню и лечь спать. Почему-то этого не происходит, почему-то они друг от друга не устают, не сбегают, продолжая проводить дни вместе. Почему-то Тэхён уверен, что так и останется. С ним останется запах Чонгука, его руки, сцепленные за спиной Тэхёна в замок, его губы, которые целомудренно целуют и растягиваются в улыбке. Его мягкий, всё понимающий взгляд. — Завтра я еду в офис, так что захвачу Юну с собой, и мы купим ей самое шикарное платье, чтобы сразить тебя наповал, — негромко говорит тот, наклоняется ближе к щеке, трется котом. — Ты же знаешь, что для вас всё самое лучшее. — Возьми Лиен с собой, она же тоже захочет. Тэхён расслабляется, стоя вот так: в их доме, на кухне, зная расположение всех ненужных мелочей; по-прежнему с человеком из далекого прошлого, который показал и научил, который вернул к жизни, подарил столько свободы от самого себя. Иногда Тэхён задается вопросом: мог бы он не любить? Мог бы он отказаться, просто не принять предложение? Сейчас его выбор кажется очевидным, а тогда таким не был. Тогда были метание, страх и непонимание. Данхён, смена работы, Мин Юнги и его проблемы, и Тэхён обещал себе, что последний раз в жизни доверяется человеку. Время от времени он забывает о том, что испытывал, в голове красной строкой не бежит на повторе «я люблю его», чувства остывают, но вместе с тем крепчают, а эйфория от первых поцелуев и свиданий кажется сном. Ровно до тех пор, пока они не останутся наедине, пока рядом не будет работников и детей, дергающих его за штанину или за рукав, пока Чонгук не обнимет крепче, не напомнит взглядом о том, что Тэхён любим. Бабочки умерли, после них родилось нечто необъяснимое, словно внутри поселился довольный и откормленный любовью кот, который не перестаёт мурчать. Тэхён испытывает трепет, всего лишь прикасаясь к лицу Чонгука, в кончиках пальцев словно разряды тока, когда на него смотрят так, что даже перечить не хочется. Забывается недовольство, вспоминается то, почему он всё ещё здесь, с этим человеком; почему мягко целует его в губы и горячо выдыхает, когда его прижимают к себе плотнее, бёдра к бёдрам, и хотят чувственного поцелуя. А если хотят – всегда получают. Тэхён старается, чтобы даже их уединение было в рамках приличия, потому что дети непредсказуемы. Сейчас они развлекаются в своей комнате, через секунду громят кухню, а через минуту уже бегут босиком до Сеула к дяде Намджуну, пока родители не видят. Чонгук и сам прислушивается – тишина. Ни топота ног, ни криков, – ничего подозрительного, кроме этой самой тишины, но он всё равно позволяет себе залезть тёплыми сухими руками под свитер, заставляя волосы вставать дыбом, потому что всегда приятно. А приятно оттого, что это редкие моменты, словно они скрываются от кого-то. Было негласно решено, что показывать детям любовь друг к другу можно и другими способами, остальное – не для их глаз и ушей: они и так видят достаточно. Кажется, на секунду Чонгук забывает то негласное правило, прижимая Тэхёна к столешнице. Кофе чуть ли не летит на пол, потому отодвигается им же подальше даже не глядя, пока Тэхён вкусно целует в ответ и понимает: его мужчина голодный. Иначе это и не объяснишь. У Чонгука горит кожа, словно проснулся вулкан и пустил по венам лаву вместо крови, горят ладони – обжигают прикосновениями. Тэхён чувствует, как непроизвольно учащается дыхание и ускоряется пульс. Встряхивает головой, пытаясь избавиться от наваждения, Чонгук понимает: утыкается носом ему в шею, руки замирают, задержавшись под одеждой, – пытается прийти в себя. — Мне даже нравится, — шепчет мужчина, оставляя на шее поцелуй, и отстраняется, чтобы заглянуть в глаза, в которых читается немой вопрос. — Оттягивать удовольствие. Недоступность. Запреты. То, что я не могу в любой момент просто взять и утащить тебя в спальню. Понимаешь, душа моя? Это подогревает аппетит, — Тэхён в ответ кивает, облизывая губы, на которые устремлён чужой взгляд. — А я всё переживал, что однажды ты меня не захочешь. — Сложно представить, — выдыхает он, пытаясь побороть собственное мимолетное возбуждение. Каждый раз всё сложнее. — Приятно слышать, — губы растягиваются в улыбке, а руки наконец отпускают. Тэхён натягивает свитер пониже под чужие смешки, встряхивает плечами и возвращается к остывшему кофе, выпивая чашку залпом. Морщится, когда понимает, что кофе был не его, как и Чонгук, который смотрит на него с кислым выражением лица из-за чрезмерной сладости. В ответ ему только вскидывают брови – молчаливо, с наглой улыбкой – и уходят, оставляя недоумевающего мужчину, который кричит вслед: — А кофе? Тэхён играет пальцами в воздухе, кидая напоследок: — У вас всё ещё есть руки, господин Чон. Эти же руки держат их сына, когда Йесон начинает капризничать во время обеда. Они же под строгий взгляд Тэхёна двигают Лиен пиалу с конфетами, до которой девочка не может дотянуться; гладят по волосам Юну на ночь, когда укладывают спать. Выключают в детской свет. А после долго и неторопливо ласкают кожу Тэхёна, когда добираются до якобы запретного и недоступного. Эти руки, которые Тэхён целует в постели, оглаживают тело от шеи до бёдер. Движутся мучительно медленно, словно наслаждаются бархатом под пальцами, каждой случайно полученной царапиной, ямочкой между ключицами и впадинами под коленями, когда раздвигают ноги в стороны. Губы уже давно выучили каждый миллиметр, но по-прежнему любят касаться поблекшего тату за ухом, как будто без этого жеста не выйдет заняться любовью. Они сейчас – это забытые порывы неосознаваемой страсти, сметающей всё на своём пути. Они – это чувственность каждого прикосновения и горячие выдохи на покрывшейся испариной коже; это их тела в кромешной тьме без одеял, потому что дверь заперта; блестящие глаза, как у заново влюблённых, даже спустя восемь лет совместной жизни. Тэхён ложится в их постель почти каждый раз, как в первый, не даёт себе забыть те чувства, которые родились в Гейдельберге, а продолжились здесь. В этом доме, комнате, на этой самой кровати, которая испытана тысячей проведённых вместе ночей. Всё почти как тогда, только уже давно без смущения, стыда и волнения. Сейчас не страшно показать, как именно Тэхён наслаждается, пока его неторопливо вминают в матрас, переплетя пальцы над головой. За окнами – самая настоящая зима, конец декабря, в комнате – начало весны, между взмокшими телами – жаркое июльское лето. От осени досталось лишь душевное спокойствие и давно осознанное: Чонгука любить не страшно, было бы страшнее никогда не полюбить. Тэхён крепко держится за плечи, пока Чонгук над ним, каждым движением вытягивает из груди тяжелый выдох на грани стона, доставляет удовольствие, чистое и без примесей. Боль уже давно не посещает их обитель. Чонгук откровенно наслаждается, когда целует в самые губы: глубоко и со вкусом, размыкая своими. Когда пальцы Тэхёна медленно бегут по его рёбрам, бокам и ниже, чтобы притянуть за бёдра к себе ещё ближе. Чтобы глубже, чтобы сейчас были только они и их чувства: голые, откровенные и жаркие. Чтобы хотелось продлить эту ночь на пару часов, остановить время, насладиться вкусом губ и теплом тел. А время летит. Тэхён шипит кошкой, когда движения ускоряются: между ними тесно. И жарко, душно настолько, что не вдохнуть, – лёгкие опаляет тут же, пока Чонгук шумно дышит его запахом, уткнувшись куда-то в шею и подхватив под бёдра. Тэхён всегда выматывается быстрее, всегда оставляет невидимые вмятины от пальцев на коже, когда кончает. Всегда дрожит, иногда признается, что больше не может, – слишком чувственно. А ему только улыбаются в ответ, продолжают сладкую пытку, пока тоже не выбиваются из сил, запачкав постельное и его живот. И то, что после, – всё это тоже привычное, но каждый раз ощущается как нечто важное. Тэхёна иногда распирает от одного только осознания того, что он может быть здесь, может в любой момент переделать всё так, как ему нравится, но почему-то продолжает застилать их старую кровать любимым постельным бельём. Продолжает спать под своим любимым одеялом с любимым человеком, которого всегда сладко целует в яремную перед сном. Продолжает просыпаться с первыми лучами солнца, и только сегодня что-то меняется: Чонгука рядом нет. Он никогда не встаёт раньше, они всегда пьют вместе кофе и идут будить девочек, потому что должен приехать учитель. А если вдруг выходные или незапланированные каникулы, как сейчас, то обычно Чонгук долго уговаривает поваляться подольше. Хриплым ото сна голосом может рассказывать о том, как виделся с Намджуном, как Адель уже нашла себе парня. Найди себе Юна парня в пятнадцать лет, Тэхён бы того пристрелил без зазрения совести, но речь сейчас не о том. Постель холодная, за окнами начало светать. Тэхён не сразу замечает бумажку, лежащую на соседней подушке, тянется к ней, потирая заспанное лицо, и читает одним глазом корявый почерк: «С днём рождения, папа!». Улыбается. Всё внутри затапливает нежность, а улыбка эта сонная, как будто из последних сил, зато настоящая. Наверняка от Лиен: только она может писать так криво, с непонятными загогулинами, которые очень любит, но за это Тэхён её и обожает; у всех его детей свой подход к чему бы то ни было. Он уже было встаёт, как видит на свету ещё надпись, а перевернув листок, непонимающе смотрит на тот: «Под подушкой». Сперва сонным мозгом не может сообразить, чего от него хотят, а потом пихает руку под свою подушку – не находит, и лезет под соседнюю, откуда достаёт совсем маленькую коробочку, а внутри – всего одно печенье с предсказанием. И даже это странно: ни пожеланий, ни ожидаемого предсказания, только надпись: «В гардеробной». С Тэхёном с утра пораньше решили поиграть, и он так медленно и так лениво выбирается из тёплой постели, что почти забывает о записке, пока неторопливо приводит в себя в порядок. А уже после, вспомнив о той, закидывает печенье в рот и открывает двери гардеробной, оглядывая содержимое. Лиен не смогла бы провернуть подобное в одиночку, наверняка Чонгук принимал в этих играх непосредственное участие, и это первый день рождения, в который Тэхён вынужденно проснулся один. А в гардеробной, прямо под потолком, висит большой воздушный шарик, изрисованный сердечками, а внутри – очередная записка. И только после того, как он лопает шарик, приходит осознание: в доме тихо. Ни звуков шагов Лин, которая в одно и то же время проверяет детей утром, ни криков Йесона, ни отдаленного гудения пылесоса, – ничего. А уже с утра, между прочим, должна идти подготовка к приему гостей. Пускай будут только самые близкие, но тех ведь нужно где-то расположить, а соответственно привести все комнаты в порядок, только вот в доме словно ни души. Детская, куда записка отправила Тэхёна, пустая. Постели аккуратно заправлены, игрушки прибраны, всё на своих местах. Кроме детей. Тэхён удивлённо оглядывается по сторонам. Чонгук с утра пораньше вытащил их из постелей, – смог же поднять в такую рань, – заморочился с ними над этими играми в прятки, а теперь где-то отсиживается. Это даже смешно, потому что утихомирить Йесона и заставить его сидеть молча – та ещё задача. Тэхён сперва хочет проверить кухню, найти Минджэ или Лин, чтобы поинтересоваться, что происходит, но любопытство побеждает, потому он лезет под кровать Юны, как и было указано в записке, находит ещё одну, а потом ещё: в комнате Йесона, где царит такая же чистота и тишина, в кабинете, где на столе рядом с запиской лежала небольшая подарочная коробка с каким-то ключом внутри. Он долго не мог понять, для чего тот нужен, пока не нашёл на кухне автомобильный брелок, а после возмущался уже про себя: зачем ему машина? Он даже водить не умеет, и Чонгук прекрасно это знает. Конечно, было бы удобней добираться до города самостоятельно, если Ченле занят, и не ездить на такси, но это время на обучение, деньги, куча денег, раз уж на то пошло, только чтобы удовлетворить его прихоть. Но как бы Тэхён ни ворчал про себя, всё равно улыбается как дурак, когда накидывает пальто, чтобы выйти во внутренний двор в поисках новой записки, а та торчит изо рта снеговика и отправляет его в город, в офис и прямо к Пак Чимину. Ченле послушно ждал, стряхивая пепел с сигареты, а когда Тэхён сбегает по ступенькам и спрашивает: — Где Чонгук? Ему загадочно отвечают: — Секретная информация. Значит, секретная. В доме Тэхён никого не нашёл, хотя специально заглядывал в каждую спальню. Проверил бассейн, даже комнаты прислуги и охраны – никого. Словно все внезапно исчезли. И надо же было так напрягаться ради него одного и какого-то дня рождения, который они отметили уже столько раз. И ему нравилось и так: спокойно, тихо и по-семейному, в окружении родных ему людей. — Он в офисе? — невзначай интересуется Тэхён, когда они уже въезжают в город, а Ченле безапелляционно отвечает: — Секретная информация. — Я же всё равно узнаю об этом через пару минут. Водитель кидает взгляд на время и усмехается: — С такими-то пробками – минимум через час. Ну, думает Тэхён, не узнает от Ченле, так узнает от Намджуна, который наверняка должен быть на рабочем месте. Однако даже в кабинет Тэхёна не пускают – у Намджуна запланированная встреча, зато Чимин встречает его широкой и загадочной улыбкой. Совсем не скромно поздравляет, лезет обниматься и, оставив на посту своего помощника, заискивающе интересуется: — Сколько тебе сегодня? Восемнадцать? Знает же, что Тэхёну далеко уже даже не двадцать. — Тридцать шесть. Пак наигранно удивляется, пропуская Тэхёна в зал для совещаний первым. — По тебе даже не скажешь. Я получил кое-какие распоряжения от своего непутевого босса… — Где Чонгук? — …который сказал, что выдаст мне незапланированную премию, если я сделаю всё так, как он хочет, так что не только у тебя сегодня праздник, — улыбается секретарь. На вопрос предсказуемо не отвечает, просто игнорирует, протягивая Тэхёну какую-то карту, очередную подарочную коробку и записку, на которой указан адрес. — Это от меня, — Чимин хлопает по подарку. — Я решил, что раз уж у меня премия, то можно немного разориться. Тэхён проверяет содержимое: внутри самый обыкновенный шарф. Он выгибает бровь. — Твой я так и не вернул, — морщится Пак. — И вообще пытался завязать с корпоративами. Всё ещё пытаюсь, конечно, я до сих пор в большом процессе. Их тут два. Ну, на всякий непредвиденный случай. Тэхён утробно смеётся, забирая вещи. История стара: то было года четыре назад, когда он любезно отдал Чимину свой шарф, потому что тот добирался из ресторана до дома на метро. Мало того что до метро он так и не дошёл, потому что Чонгук велел Ченле отвезти секретаря, так ещё и не помнит, куда дел чужой шарф. В тот день, кажется, Тэхён и согласился на очередную безумную идею Чонгука – завести третьего ребёнка. Не то чтобы он был против, но ему хватало и Юны с Лиен, а сейчас понимает, что Йесона, оказывается, не хватало ничуть не меньше. Просто тогда он этого не знал. Тэхён оставляет вещи в машине, диктует Ченле адрес, удивляется, когда авто останавливается напротив нового ресторанчика. С него на входе требуют карту, а столик, разумеется, зарезервирован на Чон Чонгука, однако самим Чонгуком тут и не пахнет. Зато пахнет корицей и цветами, и Тэхён, будучи в шоке, слушает официанта, который объясняет, что на него одного заказан завтрак. Тэхён хотел бы спросить, почему на него одного, почему завтрак, почему здесь, почему он просто не мог позавтракать дома со своей семьей, но вряд ли Чонгук поделился с официантом всей этой информацией. Тот сказал – другие сделали. А когда ему приносят свежие булочки с маслом и джемом и только что сваренный кофе, Тэхён прикрывает глаза руками, пытаясь бороться с чувствами. Ощущение, что прошла тысяча лет с тех пор, как они с Чонгуком завтракали этим же в Гейдельберге после их первой ночи. Тэхён отчётливо помнит то утро, когда Хосок вломился в спальню. Помнит, как после, уже в душе, думал, что не сможет быть счастливее и не получится у него влюбиться ещё больше в человека, который скрашивал его однотипные будни. А Чонгук отвёл его завтракать, рассказывал о традиционных немецких блюдах, пил кофе, не сводил пристального взгляда. Напоминал о том, что между ними было ночью, и как будто заранее знал, что их ждёт. Желание звонить и строчить Чонгуку смс стремительно пропало, он хотел сделать приятно – он смог. Тэхён впервые наслаждался одиночеством: в ресторане не было ни одного посетителя, пока на улице валил снег. Тот всё никак не заканчивался, а Тэхён смаковал момент, вспоминал вкус именно того завтрака, именно тех эмоций, которые ощутил впервые, когда краснел от пристального взгляда начальника в шумной кофейне. И даже кофе не показался плохим, как будто сегодня всё должно быть идеально. Тэхён хрустел чурросом с растопленным шоколадом на десерт, вспоминал, как ел сладость на площади перед огромной украшенной елью, пока его свободная рука покоилась в чужом кармане. Их пальцы были переплетены, его мысли – спутаны, душа чуть ли не пела. Он всегда понимал, почему именно влюбился в человека, а сейчас ещё и чувствует те забытые эмоции, словно переживает день из прошлого заново. Заново влюбляется в это внимание к мелочам, в желание Чонгука оградить его от всех бед в этом мире, чтобы его семья была счастлива в своём собственном. И Тэхён очень сильно хочет вернуться сейчас домой, найти детей спящими в их кроватях, а Чонгука – в их постели. Чтобы тем же элементарным поцелуем отблагодарить за воспоминания и многое другое. Но вместо этого он вертит в руках карточку со знакомым адресом, допивая кофе, и не может вспомнить, откуда знает тот, а уже по приезде чуть ли не бьет себя по лбу. Ну конечно. Их портной. Для него, оказывается, готов костюм. Тэхён долго разглядывает себя в зеркале, тусклый свет комнаты не меняется день ото дня. На нём угольно-чёрная приталенная тройка с запонками из белого золота, а в нагрудном кармане – серебряный платок и новая записка, которая ведёт в дом к родителям. Кажется странным, что Тэхён едет к ним при полном параде, но те даже не удивляются. Мама только уточняет время ужина, а Йенс просит, чтобы были готовы колбаски, да побольше, потому что он в них души не чает. Список блюд был готов ещё несколько дней назад, рассчитан на всех самых близких гостей, но кто будет ответственным за это мероприятие, Тэхён искренне не знает. Его не было дома около пяти часов, но уйти от Ён А, не отобедав в собственный день рождения, карается чуть ли не смертной казнью, а точнее, её максимально грустным взглядом. Может быть, умение манипулировать людьми через эмоции Лиен переняла именно от бабушки, которая души не чает в своих внуках. И каждый раз предлагает Тэхёну отдохнуть от домашних дел, забрать детей на время, чтобы те побыли у старушки, и прочее и прочее. Говорит так, словно дело вовсе не в том, что она хочет провести с ними больше времени, но Тэхён на такие вещи никогда не злился. Хотят ведь не отобрать навсегда, а понянчить. Да и злиться на родителей собственного мужа не в его стиле. Тэхён их любит, как своих собственных, потому что больше никто не стал бы относиться к нему как к родному сыну, если бы узнал, что он стал молодым любовником мужчины. Впоследствии и самой большой любовью, и мужем. Другие бы не поняли. Даже его собственные родители, будь те живы, этого не поняли бы, он уверен, а Ён А целует напоследок и поздравляет, пока Йенс кричит с кухни, что они тоже как-нибудь красиво вырядятся для вечера. Тэхёна провожают смехом и отпускают со спокойным сердцем, пока сам он удивляется тому, что Ченле, любящий поболтать обо всем на свете, молчит партизаном уже столько часов, чтобы не сболтнуть лишнего. Он постоянно смотрит на время, поднимает в воздух руку, когда они останавливаются у дома, а между пальцами зажата карточка. — Он что, весь свет сегодня на уши поднял? — интересуется Тэхён. На бумажке всего одно слово: «Кухня». Ченле предсказуемо не отвечает. Тэхён чувствует себя отдохнувшим, когда переступает порог, тут же слышит громко смеющуюся Лиен на пару с Юной и понимает, что он наконец-то дома. Вещи остаются в столовой, в беспорядке, потому что сейчас не до них; звучит голос Чонгука, следом за которым радостные вопли Лиен разлетаются по всем комнатам. Тэхёну совсем немного страшно заходить на кухню, потому что Чонгук с детьми на ней – считай, ту можно смело сносить подчистую и строить заново. Но всё равно выглядывает из-за косяка: любопытство побороть невозможно. Юна первой замечает его; она облизывает что-то белое, похожее на крем, с рук и морщится. Изо всех сил пытается делать вид, что это очень вкусно, даже тянет улыбку, пока в глазах проскальзывает отвращение, а потом Чонгук оборачивается. — Что бы ты сейчас ни думал, всему есть объяснение. Он тоже весь в креме, почти тянется обнять, но Тэхён вовремя тормозит его рукой в грудь, чтобы не запачкал костюм. И угораздило же его завести семью именно с этим человеком, который всё равно тянется вперёд, чтобы оставить на губах беглый поцелуй. На вкус – солёный. — Девочки вломились на кухню, — буднично говорит Чонгук. — Я еле их остановил. Ты только посмотри, какой бардак они устроили. — Папа! — Лиен вцепляется отцу в ногу, злобно нахмурив брови. — Это всё ты! — Понятия не имею, о чём она говорит. — Папа хотел приготовить торт, — отзывается Юна. Йесон, должно быть, спит. И слава Богу. Отмывать пришлось бы четверых, а так – всего-то двух дочек и зачинщика этого хаоса. И кухню в придачу. — Они наговаривают на меня, — отнекивается Чонгук, а Тэхён проходит дальше и с жалостью смотрит на десерт. Кривой, помятый, неряшливо смазанный кремом, от которого морщилась Юна. Весь стол завален грязной посудой, из чашек торчат ложки, и кажется, что была использована вся кухонная утварь для этого сомнительного подарка. — Это хоть съедобно? — спрашивает Тэхён, на что Чонгук задумчиво мычит и выдаёт: — Я бы не стал проверять. — Папа перепутал сахар с солью, — продолжает Юна, с явным удовольствием ковыряясь в миске с испорченным кремом. Волосы слиплись, одежда запачкана, и она с радостью в глазах размазывает смесь между пальцев и выливает сверху на и так испорченный торт. — Давай угостим дядю Намджуна? — Если мы угостим этим дядю Намджуна, он не доживет до завтра. И папа ничего не путал, — стоит на своём Чонгук. — Это вы неправильно диктовали рецепт. — Нет, это ты! — громко смеётся Лиен, пытаясь повиснуть у отца на руке, а тот подхватывает её, закидывая себе на плечо, от чего девочка визжит во всё горло. — В своё оправдание могу сказать, что я никогда в жизни этим не занимался. И больше не возьмусь. — Это очень мило, — искренне улыбается Тэхён, — но ты пообещай. — Готов поклясться на детях. Так, сокровища мои, пора мыться, — Чонгук опускает Лиен на пол, и та радостно прыгает на месте как заведённая. Она уже было рванула к Тэхёну, чтобы обнять, но Чонгук вовремя тормозит дочь и припечатывает ту лицом себе в живот, на что девочка смеётся. — Ты посмотри, какой на папе крутой костюм. Хочешь испачкать? — Да! — признается та, пытаясь вывернуться. — Я с тобой с ума сойду, — вздыхает Чонгук. А Тэхён тихо над ними смеётся, пока Юна собирает волосы в хвост. Она без просьб начинает сваливать посуду в раковину, но Тэхён останавливает её и кивает головой на выход. — У тебя же день рождения, — говорит та, когда Чонгук утаскивает верещащую Лиен в ванную. — Папа сказал, что ты сегодня отдыхаешь от нас. Тэхён цыкает. — Поменьше его слушай. Я позову Лин, она приберется. — Мы старались, — она смотрит на Тэхёна широко распахнутыми глазами, в них как будто мерцают звёздочки. А тот целует дочь в солёный лоб. Знает, что старались, он же и не злится на них даже за весь этот беспорядок – не умеет. — Мы попозже приготовим другой. — Нормальный и вкусный? — улыбается Юна. — Так, — Чонгук возвращается на кухню, пока Лиен у него на плече болтает ногами. — Ребёнок номер два со мной, а ребёнка номер один мы потеряли. — А где ребёнок номер три? — смеётся Тэхён. — Пускает слюни на подушку. Скоро уже проснётся. Юна, — Чонгук тянет руку, и девочка обхватывает его такую же липкую ладонь, как и у неё. — Всё, нас здесь как будто и не было. — А ты ничего не хочешь мне объяснить? Тэхён идет за ними следом, подзывая пальцем вышедшую из комнаты Минджэ, чтобы та помогла вымыть девочек. Не полезет же Чонгук с ними в ванну, ей-богу. — Я должен что-то объяснять? — удивляется мужчина, а Тэхён достаёт из кармана брюк автомобильный брелок и машет тем перед носом мужа. — Ты сам однажды жаловался, что не хочешь постоянно дергать Ченле. — А костюм? Чонгук долго молчит, прежде чем ответить, как будто придумывает, что же такого можно сказать. И только после того, как передаёт дочерей Минджэ и выходит из их комнаты, отвечает: — Красивый же. — Он шикарный, но вопрос заключается не в этом. — Душа моя, — вздыхает тот, — что ты хочешь от меня услышать? — Правду, господин Чон. — Ты зовёшь меня господином, только когда язвишь или планируешь вытрясти из меня всё, что я знаю, — Тэхён наигранно широко улыбается ему в ответ. — Не порть самому себе сюрприз. — То есть это ещё не всё? — Далеко не всё. — А что за повод? — Твой день рождения, — напоминает Чонгук, стягивая с себя испачканную футболку по пути к комнате. — Ты в моей жизни. Мне разве нужен повод, чтобы захотеть порадовать любимого человека? Конечно, Чонгуку никогда не нужен повод, но именно сегодня его подарки выходят за рамки привычных Тэхёну вещей. Он не считает это чем-то плохим, не считает, что Чонгук перестарался или сделал что-то не так, – его абсолютно всё устраивает. Игры с утра пораньше, поездка в город, даже завтрак в одиночестве, чтобы он мог насладиться воспоминаниями в тишине. — С тортом, правда, не рассчитал, — продолжает тот, пока Тэхён молча наблюдает за тем, как мужчина раздевается. — Зато девочкам было весело. Но ты ведь счастлив, когда счастливы дети? Сегодня их радость зашкаливала, когда я испортил торт, так что можно дружно сказать мне спасибо. — Спасибо, — говорит тихо, улыбаясь. — Мне понравилось всё, особенно завтрак. Ты до сих пор помнишь об этом. Чонгук смотрит на него так, словно искренне удивлён; он отмывает руки от крема, вытирает полотенцем, всё это время задумчиво поглядывая в сторону мужа, который наблюдает за ним в ответ. Тэхён только потом понимает, какую глупость сказал: Чонгук помнит всё и обо всём. Он показывает, рассказывает об этом каждым прикосновением, взглядом, каким смотрит прямо в глаза, когда подходит вплотную и негромко говорит: — Ты занял первое место в моей жизни и вытеснил всё остальное. Конечно, я буду помнить. — А как же дети? — Их бы не было, если бы не ты. И если бы я вовремя не сообразил, что тебя нужно хватать. — Так это был твой хитрый план, — в притворном шоке выдыхает Тэхён, пока Чонгук тихо смеётся ему прямо в губы. — Конечно, это был план. — Рассчитанный на столько лет вперёд? — он не сопротивляется коротким поцелуям, подставляя под чужие губы шею. — Я же бизнесмен, ты забыл? — мурчит Чонгук, неторопливо касаясь нежной кожи. — С четким планом по завоеванию твоих руки и сердца. — Господин Чон, как вы могли… — Вот такой я хитрый и коварный, душа моя. Тэхён не сдерживается и усмехается. — Будь ты хитрым и коварным, то заказал бы торт и сделал бы вид, что приготовил всё сам. Чонгук замирает. — А это ведь идея. — Обращайся. И отмойся от своих кулинарных шедевров, скоро приедут родители. Тэхёна останавливают, схватив за руку, смотрят такими страшными глазами. — Не поверишь… — Не поверю, — равнодушно звучит в ответ. — Я только недавно осознал, что страшно боюсь принимать душ в одиночестве. — Какая досада. И чем я могу тебе помочь? — По-моему, это очевидно. Тэхён наигранно хмурится. — Мне позвать Минджэ, чтобы она и тебя помыла? — Душа моя, — подлизывается мужчина, притягивая к себе за руку. — Разве Минджэ справится с этим так же хорошо, как ты? — А я как-то по-особенному умею отмывать грязь? — Разумеется, — Чонгук говорит так, словно ни капли не сомневается в своих словах. — Не знаю человека, который мог бы сделать это лучше, чем ты. Бывший дворецкий устало вздыхает: — Мне что, правда помочь тебе помыться? — в ответ Чонгук вскидывает брови. — А кто будет убирать бардак и готовить всё к ужину? — Кто-нибудь, кто не ты. — Надо хотя бы предупредить Лин… — Тэхён уже было разворачивается, чтобы уйти, но его снова останавливают. Как будто всё никак не могут расстаться. Ему сегодня и самому отчего-то особенно не хочется уходить, только лишь поддаться на эти несерьёзные уговоры; настроение такое – заново влюблённое. И он ничего не может с этим поделать, потому что навалившиеся за сегодняшний день воспоминания породили нескончаемый поток чувств: от страха потерять до головокружительной эйфории из-за того, что всё-таки нашёл. Одного такого, своего, близкого и давно родного, пытающегося приготовить торт с детьми, наверняка даже не зная, что такое венчик. Но ведь Чонгук пытался. Пускай вышло из рук вон плохо и несъедобно, но попытку сделать приятно Тэхён ценит. Даже если его мужчина отродясь ничего не готовил и его вообще опасно подпускать к духовому шкафу. — Ты ей позвони, — Чонгук снова играет с ним, зарываясь пальцами в волосы. У Тэхёна на повторе воспоминания из Гейдельберга; переживает заново осознание: он влюблён. Он любим. — Или скинь сообщение. Напиши, мол, у моего мужа беда, Лин, выручай. Сама знаешь, какой он у меня непутёвый. — Хотел бы сказать, что это не так, — сладко тянет Тэхён с улыбкой. — К слову, сам не подозревал, что во мне может проснуться столько фобий. Это ещё не всё, представляешь? — Огласите весь список, господин Чон, чтобы я знал, к чему мне стоит быть готовым. — Я душ боюсь принимать в одиночестве с тех самых пор, как однажды ты выставил меня за порог, — с наигранной серьёзностью говорит Чонгук, пока Тэхён улыбается его нелепым оправданиям. — И спать один не могу. Особенно без света. — Надо же. То-то же ты спишь как убитый, когда я ухожу посреди ночи проверить Йесона. — Так это от страха. Я в обмороке и ужасе. — Неужели? — Конечно. Ты возвращаешься – и всё как рукой сняло. Тэхён утробно смеётся, пока с его плеч стягивают пиджак. Поддаётся, ведётся на все эти нелепые провокации, пока шарит по карманам в поисках телефона. Ему настойчиво мешают печатать сообщение, не менее настойчиво пытаются расстегнуть рубашку, пока Тэхён смеётся и просит хоть секунду подождать и не мешать ему, а Чонгук словно не слышит, только нагло улыбается в ответ. Он и без того каждый день дарит столько любви, а сегодня стремится побить все рекорды: почти мурлычет как кот, когда Тэхён наконец откладывает телефон в сторону, и с явным удовольствием оставляет мужа без одежды. Тот в самом деле просит помочь ему вымыться, шутит о том, что дети подбили его на все эти авантюры, организовали заговор, сделали его соучастником. Шантажировали, угрожали, просто не оставили отцу выбора, кроме как пойти у них на поводу. Тэхён называет его сказочником, пока Чонгук массирует его мокрые волосы под струями воды. Тэхён целует в знак благодарности. Тэхён заново расцветает, когда ему на плечи накидывают свежую рубашку. Помогают надеть пиджак, поправляют лацканы, и вроде ничего нового не происходит, а воспринимается почему-то иначе. Чонгук вертится рядом весь день, до самого вечера. Буквально мешается под ногами на пару с Йесоном, который всё пытается дотянуться до стола и стащить хоть одну блестящую и такую манящую вилку, пока Тэхён с Минджэ готовят всё к ужину. А тот проходит в привычной для Тэхёна атмосфере: почти спокойно и почти без слёз. Почти – потому что у Чонгука всё ещё есть родная мать, которая никогда не сдерживает скупой слезы, стоит им собраться вместе. Ничего не может с собой поделать: рада за своих детей, а потому хоть раз за вечер, но обязательно отлучится в ванную, чтобы подправить макияж. Намджун в такие моменты носится с тёщей как ужаленный, а то вдруг та решит, что он недостаточно хороший зять, и неважно, что они с Соён уже столько лет вместе и воспитывают двух дочерей. Женщина иногда грозит ему пальцем, что увёл замужнюю, но то больше в шутку, хотя Намджун всё равно нервно сглатывает и предлагает ей чего-нибудь выпить. Чтобы покрепче. Чтобы Ён А целовала его и его детей в обе щеки перед отъездом домой, а после проделывала то же самое и с Тэхёном, который у её Чонгука такой замечательный мальчик. И неважно, что мальчик уже давно мужчина, что ещё чуть-чуть – и Тэхёну сорок. Что у него гости, которых нужно расположить в комнатах, что у него трое детей, которых нужно уложить спать, и что у него подвыпивший муж, которого тянет на нежности, пока сам он, будучи разморенный вином, помогает Лин с уборкой. А та выгоняет, ворчит в своей привычной манере, что ей, в отличие от некоторых, до сих пор хотя бы платят деньги за это дело. Чонгук пьяно поддакивает ей, пока Тэхён качает головой. — Иди последнего спать уложи, — говорит та. — Да-да, — соглашается с ней Чонгук, обнимая Тэхёна со спины. А тот уже привычно кладёт руки поверх чужих ладоней, чувствуя, как ему в плечо упирается подбородок. — У меня вроде всего трое детей, — улыбается Тэхён. Лин открывает рот, но закрывает обратно и машет на них тряпкой: всё-таки пытается соблюдать субординацию, даже несмотря на то, что знает своего начальника куда дольше бывшего дворецкого. — Да говори уже, — вздыхает Чонгук, но женщина ворчит себе под нос, до них доносится только: — Детина-переросток. — Она любя, — продолжает улыбаться Тэхён. Лин продолжает причитать, заканчивая убирать на столе: с возрастом она всё больше любит поговорить сама с собой, и в её словах что-то об оболтусе и Чонгуке, который почти как второй родной сын. — Это тоже любя, — посмеивается Тэхён, расцепляя руки мужчины. Тот и правда порой ведёт себя как ребёнок. Чонгук может быть всяким: одно дело – деловые партнёры, с которыми он до сих пор проводит встречи, помогая Намджуну. Там иногда достаточно лишь взгляда, чтобы дать понять: условия сделки их не устраивают и никаких договоров между ними не будет. Совсем другое дело – дом. Чонгук никогда ещё не смотрел на Тэхёна с холодом или злостью, даже если бывали моменты, что он выходил из себя. Стычки сопровождались его внешним раздражением, тяжелым вздохом и излюбленным: «Душа моя, ну что ты морочишь мне голову?» Чонгук никогда не кричит. Не спешит понимать не так, даёт высказаться, не рубит с плеча, а помогает объяснить. Даже когда Тэхён жаловался на то, что пылится, чувствуя себя украшением дома, сидя без работы, Чонгук напоминал: Тэхён теперь отец. Его работа в том, чтобы воспитывать детей и любить их. Тэхён артачился. Не из-за любви, а из-за безделья, только последние годы его мысли по этому поводу почти сошли на нет. С одним ребёнком ещё можно справиться, но с тремя в одиночку – очень сложно. Тэхён уже было берет Чонгука за руку, чтобы в самом деле уложить спать – обязательно рядом с собой – после такого долгого дня. Чтобы привычно поцеловать перед сном в яремную и уснуть под одним одеялом, чувствуя на себе тяжесть чужой руки. Однако у мужчины, по всей видимости, другие планы: Тэхёна толкают в спину по направлению к фортепиано. Сокджин, который тоже присутствовал на застолье, уже несколько лет кряду не перестает возмущаться тем, что инструмент поставили в столовой. Что ему неудобно заниматься с Лиен здесь, пока мимо то и дело ходит Тэхён, вслушиваясь в успехи дочери. Та однажды сама захотела так же, как папа: красиво, звучно и почти профессионально. А Сокджин просто был рад, что для него подрастает новое поколение, обучая которое, можно будет выкачивать деньги за уроки. Тот это, конечно, очень хорошо скрывает, но Тэхён слишком хорошо знает своего бывшего учителя и по совместительству близкого друга. И он не понимает, зачем Чонгук усаживает его за инструмент. Почему смотрит таким хитрым взглядом, что скрывает. — У меня есть ещё парочка новостей для тебя. Точнее, подарков, — говорит мужчина, поднимая крышку. Что странно – самостоятельно. Он не просит Тэхёна сыграть, только выжидающе смотрит, как будто чего-то ждёт. — Новое фортепиано? Хотя по виду и не скажешь, что оно новое, но вариантов больше нет. — Тебе нужно новое? — тут же интересуется Чонгук, на что Тэхён отрицательно качает головой. Знает же, что его мужчина будет готов помчаться посреди ночи куда угодно по одной его просьбе. Честно говоря, он и сам такой. И бросал все дела, вырываясь в город уже глубокой ночью, если вдруг Чонгук подолгу задерживался на работе и просил приехать. Иногда просил побыть рядом в качестве моральной поддержки, пока они с Намджуном стояли, склонившись над рабочим столом, и выясняли рабочие нюансы, а иногда – чтобы просто прогуляться перед сном по ночному городу. Тэхён тогда страшно ворчал под смех мужчины, потому что не мог оставлять всех детей на Минджэ, однако всё равно наслаждался их уединением. — Есть ещё три… — Чонгук замолкает и задумывается, подсчитывая что-то в голове. — Четыре вещи, о которых ты должен знать. — Почему так много? — Мне захотелось. И Тэхён знает, что если Чонгуку чего-то захотелось, то спорить с ним уже бесполезно. Тот уже, вероятно, сделал всё то, что хотел. Подготовил, хочет преподнести как подарок, и против такого грех возмущаться, но… Куда же ему столько? Достаточно и того, что есть сейчас: родной дом, дети, Чонгук. Семья, одним словом. Он о таком и не просил, даже не мечтал никогда, не думал, что осмелится, и вот где сейчас: в столовой со своим возлюбленным, пока этажом выше спят их принцессы и один маленький принц. Наверняка будущий злодей и завоеватель, но Тэхён любит Йесона и таким: неугомонным, разрушительным и непослушным. И вилку тот всё-таки сегодня украл, а потом долго и много плакал, когда Чонгук вернул ту на стол. — Во-первых, — начинает мужчина, а его рука ложится на клавиши, пока Тэхён с непониманием наблюдает, — тот ресторан, в котором ты сегодня был, с недавних пор принадлежит мне. Тэхён этому не очень-то удивляется. Чонгук время от времени вкладывает деньги в недвижимость, пускает в оборот собственные сбережения как минимум для того, чтобы обеспечить детям будущее. Только вот зачем ему ресторан, всё же не совсем понятно, а потому на мужчину устремляется вопросительный взгляд. Вместо ответа в столовой начинает звучать музыка: тихая, приглушенная и до ужаса знакомая. Тэхён заворожённо смотрит на то, как Чонгук медленно и поочерёдно перебирает клавиши: он играет лунную сонату. — Когда-то давно, лет семь-восемь назад, я спросил тебя, что ты будешь делать, если останешься без работы. Ты помнишь этот вечер? Его взгляд устремляется на Тэхёна, который пытается понять, что происходит. Чонгук играет. Без его помощи, без нот; ту самую мелодию, одну из первых, которую он сам же когда-то показал. Качает головой в ответ: тот вечер помнит плохо. — Ты ответил мне, что не знаешь, а я предложил тебе попробовать работу управляющего. Тэхён смотрит на Чонгука большими глазами, понимает, к чему тот клонит, но даже не может в это поверить, а в чужом взгляде страшная уверенность. Намёк. Прямой текст: это для тебя. — Чонгук, — глупо смотрит на него Тэхён. — Ты сейчас шутишь? — Ты сегодня спрашивал, не хочу ли я всё объяснить, — мужчина легко улыбается. — Теперь, когда у нас есть время, хочу. Машина, чтобы удобно было добираться до работы. Новый костюм, чтобы сразить всех клиентов наповал. Ты хотел этого. Я всё прекрасно помню, вижу и понимаю, душа моя. Тэхён даже не знает, что сказать, только часто моргает – пытается бороться с чувствами. А к чему борьба? Обоим уже давно всё друг о друге известно. — Я не переживу твоих слёз, — Чонгука перебивает разве что мелодия. А понимающий взгляд говорит об остальном: чего бы ты ни захотел. Тэхён не плачет, всего лишь смаргивает влагу, потому что слишком много всего случилось за один день – просто приятного. Слишком много воспоминаний, эмоций, казалось, забытой глубины их когда-то зарождающихся чувств, на которые время пускало пыль. Наверное, только Тэхён иногда забывает то время и любит вопреки всему, Чонгук же словно каждый день достаёт из памяти их совместное. То, что хранит для себя одного и своей семьи, бережно смахивая пыль, потому что забывать не хочет. Для Тэхёна это много. Это ежедневный подарок, самый большой и ценный, который он получал за все годы своей жизни. Когда-то он ведь и не подозревал, что можно уметь любить так, как это делает его мужчина. Ныне муж, друг, он же любовник, он же отец его детей. Когда-то давно Чонгук сказал, что счастье его сестры в том, чтобы быть окружённой любовью со стороны всех людей. Тэхёну достаточно одного лишь человека, который даже спустя несколько лет помнит о его маленьких желаниях: быть не только для семьи, но и для себя. Иными словами, иметь возможность работать, посвящать жизнь не только дому и рутине, но и чему-то новому. Он даже не подозревал… — Ты… — Тэхён сглатывает. Даже не может подобрать слова благодарности: он ведь правда хотел этого. Возможно, в какой-то момент забыл, зато Чонгук – нет. — Ты стоишь десяти тысяч таких людей, как я. Мужчина тихо смеётся. — Жизнь моя, — он умеет ласкать словами так же интимно, как и руками, — я порой думаю, что не стою и твоего ногтя на мизинце, однако же ты мне достался весь целиком. Это до сих пор восхищает меня. — Я тебя люблю. — Я знаю, — улыбается Чонгук. — Но я должен любить чуть больше. — Твоё желание соперничать даже в таких вещах убивает меня, — Тэхён говорит спокойно, шмыгая носом. Он так и не проронил ни одной слёзы, даже если и расчувствовался больше нужного. — Угомони своего внутреннего бизнесмена. — Так уж и быть, дам волю внутреннему романтику. Я научился играть это для тебя – новость номер два. В столовой продолжает звучать музыка: неспешная, но набирающая темп. Тот день, когда Чонгук впервые услышал его игру, Тэхён помнит слишком хорошо: их первый поцелуй, на который он ответил с желанием, не до конца понимая, что обратного пути уже не будет. — И когда ты только успел? — качает головой Тэхён, с улыбкой наблюдая за игрой. — Иногда задерживался у Сокджина после работы. За полгода освоил. Полгода?.. На Чонгука устремляется удивленный взгляд, и мужчина явно гордится собой, поэтому вслух не звучат слова о том, что Тэхёну в своё время хватило двух дней усиленных тренировок. — Новость номер три тоже повергнет тебя в шок. — Надеюсь, это не собака, о которой я заикался лет пять назад, — в шутку говорит он. — Точное время и место не назову, уж прости. — Зато я могу, — вскидывает брови Чонгук, вызывая чужой смех. Тот медленно сходит на нет, когда между ними виснет многозначительная тишина. — Ты, должно быть, шутишь, — загробным голосом говорит Тэхён. Он любит подарки, но животные… Уж лучше ещё один ребёнок, чем пёс, который рано или поздно всё равно нагадит в его ботинки. Но мужчина улыбается, поэтому так сразу и не поймёшь, что происходит у него в голове, а стоит тому сообщить, что никаких четвероногих не приобретал, Тэхён тут же облегченно выдыхает. А затем вовсе забывает, как дышать: у Чонгука за ухом тату, которое он открыто демонстрирует. В том же самом месте, еще немного красное, с инициалами. По чернилам тут же бережно бегут пальцы, проверяют, пока глаза жадно вглядываются в надпись. Настоящая. Самая настоящая татуировка, первая у Чонгука, и та – в честь Тэхёна. Две буквы, которые порождают совершенно новые чувства: непривычно собственнические, яркие, громкие, такие живые, что их невозможно контролировать. Это лезет из Тэхёна отовсюду: взгляд блестящий, даже восхищенный, неверящий. Ладонь соскальзывает на скулу, нежно гладит кожу, пока в голове взрывается мысль: «Мой». Человек мой. Был, есть, будет. Всё, что принадлежит ему, – моё, а всё моё – его. Чонгук словно читает по одному только взгляду, говорит: — Не думал, что тебе так понравится. Это какой-то новый уровень. Это больше, чем тату: у Чонгука первое и единственное в жизни клеймо. У него – осознанный выбор принадлежать всегда, у Тэхёна – трясутся руки. Просто потому что это приятно, неожиданно и правда романтично. Пора бы перестать удивляться человеку, с которым он уже столько лет живёт под одной крышей, ведь казалось бы, что проще? Но это совсем не просто. Чонгук никогда и не заикался о том, что мог бы, или хотел бы, или сделал бы, если бы Тэхён попросил. Ни слова, ни намёка, ни многозначительного или же хитрого взгляда, который говорил бы о том, что он что-то задумал или скрывает. Тэхён вот не мог удержаться, сам себе казался очевидным, даже когда вынашивал данную идею. — И твою бы обновить, а то выцвела, — невзначай кидает Чонгук. — Ты зацеловал до смерти, вот и выцвела, — а сам почти шепчет, восторженно наблюдая за мужем. — Как ещё не съел. Чужие губы красит тёплая улыбка. — Подожди ещё пару лет – от неё не останется и следа. — Я в тебе не сомневаюсь. — Ты хорошо смотришься… — Чонгук словно задумывается, подбирает слова, а голос становится хриплым, когда говорит: — На мне. Речь о тату, только и всего, но в горле всё равно пересыхает, а желудок скручивает. Наглое животное внутри начинает мурчать, просит ласки и внимания, а если просит, то тоже всегда получает. Оно Тэхёну не подчиняется, это нечто взрастил Чонгук. Так вышло, что внутри. Так вышло, что оно реагирует на каждый вздох человека напротив, улавливает каждое движение и бесконечно надеется, что прикоснутся именно к нему. И Чонгук касается: губами чужих, на выдохе невпопад, как будто у него тоже… Тоже сидит что-то внутри, командует и просит, тянется как южный к северному в руки Тэхёна. А пальцы того прямо за ухом, кончики осторожно бегут по едва заметным выступам на коже – ещё не зажила. Губы целуют в ответ, брови хмурятся, потому что им овладевает вполне объяснимое желание: съесть. Это тоже от большой любви, прямо как у Лин. Только сейчас у Тэхёна иная любовь: физическая. Ему хочется в их постель, закончить вечер именно так: с Чонгуком, с невидимыми следами поцелуев, разбросанными по телу, с этим сжирающим изнутри чувством обожания. Тэхён даже не помнит, когда в последний раз торопился в спальню, сбивая углы плечами. А те целовали сквозь ткань костюма, когда он шипел, пропуская воздух сквозь зубы и тихо прикрывая дверь. И щёлкая замком, чтобы сегодня их снова никто не тревожил. За окнами уже глубокая ночь, там по-прежнему конец декабря, лютый холод, зима, но в спальне неизменно руководит тёплая весна. И пахнет как весной: цветочным порошком, зеленью, даже любовью, которая просачивается наружу через фибры. Не только души, но и всего тела. С ног до головы, вплоть до кончиков пальцев, которые продолжают терзать тату прикосновениями. А после губы Тэхёна бережно касаются участка за ухом, нос втягивает горячий воздух. Он раньше и не понимал, почему Чонгук так сильно это любит, сейчас осознает: это по-настоящему сводит с ума, когда человек не скрывает того, что готов отдать тебе всего себя. Этот же человек говорит: — Осталось ещё кое-что. Верно. Четыре подарка, какие-то четыре новости, и Тэхён окончательно готов терять голову. — Должен признаться, — шепчет Чонгук. Чужой пиджак бесшумно падает на пол, пальцы торопливо расстёгивают пуговицы рубашки. — Нет у меня никаких фобий. — Что за новости? — наигранно хмурится Тэхён, а дыхание давно сбилось. Он чувствует, что они куда-то торопятся, словно обоим необходимо прижаться друг к другу, получить внимание и ласку. Сейчас это голое желание отдаться, какого Тэхён не испытывал уже давно. Просто лечь в постель не для того, чтобы его любили, а чтобы его хотели, как хочет он. — Есть одна разве что, — Чонгук горячо выдыхает в губы, поспешно стягивая с мужа и рубашку. — В этот раз по-настоящему. Та в таком же беспорядке летит на холодный пол, который вот-вот покроется испариной от зашкаливающей температуры тел. — Страшно представить. — Не представляй, — шепчет мужчина. — Это жуткие вещи. — Даже ты боишься? — тихо смеётся Тэхён. Они стукаются лбами, переводят дыхание. Сердце просится поближе, чтобы чувствовать чужое рядом, через кожу и ткань. Чтобы без расстояния. А Чонгук выдыхает: — Боюсь однажды проснуться без тебя. — Мне сегодня пришлось, — улыбается, поднимая взгляд к глазам мужчины, а тот серьёзен. Руки скользят от талии к шее, там и пальцы зарываются в волосы, ладони обнимают лицо, заботливо гладят кожу. — Ich liebe dich, — разрезает тишину. — Я тебя тоже, — шепчет Тэхён. — Mein Shatz. — Твоё… — Моя душа. Ни один человек не может жить без души. Ты знал? Я – нет, пока не влюбился в тебя. — Перестань… У Тэхёна начинает кружиться голова. Чонгук выпивший, он болтает слишком много, как всегда – о личном, сокровенном, о том, что заставляет пылать лицо. — Ощущение такое, как будто сейчас всё впервые, а я ведь столько раз целовал тебя за эти годы. Не хватит даже всех пальцев мира, чтобы сосчитать, — негромко звучит чужой голос, а ладонь скользит по голой груди, из которой рвётся сердце. — Столько раз касался, занимался с тобой сексом и любовью. — Чонгук… — Я помню, как ты шептал это впервые, — сейчас он тоже шепчет, прямо в губы, словно напрашивается на поцелуй. — Теряешь голову? Со мной это до сих пор происходит каждый день. Пообещай мне одну вещь. — Что? — голос будто и не его. — Продолжай сводить меня с ума. — Тогда завтра припомню тебе телевизор, — тихо смеётся Тэхён. Он губами съедает чужое «Ты дьявол, душа моя», комкает одежду, одеяло и простыни. В нём горит заново зажженная страсть, буянят костры и тлеет пепел. Окна, кажется, запотевают впервые, луна не может подглядывать, а Тэхён и правда хорошо смотрится «на». Чонгук съедает глазами, руками касается всего лишь тела, но по ощущениям – души. Его взгляд горит, пальцы впиваются в кожу, прижимают крепче, когда Тэхён двигается на нём, жадно хватая раскалённый воздух губами. В их постели сегодня хаос, это даже не июльское жаркое лето. Это – пожар, вспыхнувший от соприкосновений губ, это – адское пламя. Это – страх проснуться без, желание бесконечно сводить с ума, это – когда красиво и вот так: с мокрыми от пота телами, движущимися в унисон, с поцелуями до самого сердца и беззвучными стонами из-за потери голоса. Это – сбавленный темп из-за изнеможения, бесконечные обещания о важном, мягкие поцелуи во впадину между ключицами, нежные руки, гуляющие по бёдрам, успокаивающие бешеное сердце, как холодная вода после длительного кросса. У Тэхёна есть всё, что нужно. У Чонгука есть Тэхён. У них совместное, общее, на двоих: дом, семья, дети, чувства. Два кольца на безымянных, четыре инициала, поделённые поровну и запечатлённые до конца жизни под кожей. И бесконечное, тихое, вымотанное, неизменное и высеченное: — Душа моя. Где-то глубоко. Где-то прямо на сердце.