***
— Выглядишь дерьмово. Нэсти пропускает столь милый комплимент мимо ушей, расплывается в улыбке, провожая гостя в кухню (да они, если честно, оба страшно скучали, только не подают виду...). Он и сам знает, что выглядит неважно. Вдвоём с Маккоем они составляют неплохую пару — оба лохматые и хмурые от недосыпа, разница лишь в том, что один нянчится со всякими взрослыми детьми, а второй пьёт днями напролёт. Он пытается объяснить, что вообще происходит, попеременно хвастаясь, что они научились жевать. Энди выглядит сомнамбулой от количества выпитого. Рассказывает заплетающимся языком о своих приключениях, пока добрался досюда. Маккой очень громкий, и Нэсти хочется провалиться под землю от стыда. Энди Маккой — взрослый свободный человек с походкой ковбоя и сдвинутой «на американский манер» шляпой. Он — это ненадёжность и «проблемки с самоопределением» — так его терапевт называет склонность к вранью и выпивке в те моменты, когда он не может контролировать себя. Классно, наверное, когда кто-то говорит тебе, что делать, чтобы всё было правильно, ещё и поощряет за любые попытки работы над собой. В последний раз, когда Нэсти получал какую-либо помощь, ему лишь подсказали, что он помрёт, если не перестанет вести себя глупо. Раззловы предки деликатно уходят в гости к соседям (но только после данного обещания не забыть покормить попугаев), и Нэсти хочется разбиться собственной головой от такого понимания и чувства неловкости. Энди пытается образумить Нэсти, с обеспокоенным видом сообщая, что Раззл — овощ, тупое чучело, чей предел — это не орать по утрам, распугивая соседей. Кроме того, надеяться, что в один прекрасный миг он вдруг придёт в себя и вскочит как ни в чём не бывало, — полная херня и трата времени, а ещё потраченная и сломанная жизнь всех вокруг. Энди, наверное, и сам с ограниченными возможностями. Умственными. Но он ведь не виноват, и Ник тоже, что сейчас он требует слишком много внимания. В этом Маккой прав. Он, конечно, не из вредности это всё говорит, про тупое чучело и трату времени… А то люди такими злыми бывают. Он уговаривает его отдохнуть, устроить себе выходной, и уехать с этого острова куда-нибудь подальше, да хотя бы в Америку, например, во Флориду, там знакомых полно и всё такое, ведь конечно же, Энди и Нэсти из той группы со смешным названием будут самыми желанными гостями в любом доме! Только вот для теперешнего Нэсти «Флорида» звучит как название далёкой планеты… Да и у Раззла не бывает выходных. Нэсти с лёгкостью сможет променять всё это на учёбу в колледже и банку с надписью «Париж», куда сунет стипендию и потратит всё содержимое в первый же вечер, а может, это закончится паршивой подработкой где-нибудь в паре кварталов от дома, где будет ждать вечно орущая мать, или, что ещё хуже, своя семья с кучей детей, которые у него непременно будут, от скуки. И будет он просиживать и без того бесполезную жизнь до самой смерти. Сам Энди сменит ещё ещё пару мест жительства, может, укатит обратно в Америку, запишет альбом или подцепит себе какую-нибудь актриску; конечно, если доживёт до тридцати пяти, в чём Нэсти теперь очень сомневается. Нэсти и сам хорош: с завистью глядит на бесчисленные бутылки, которые притащил Энди, а сам, стискивая зубы, льёт себе чай. У него дух захватает от того, что успел прогнить в этой дыре и забыть обо всём остальном, а есть места далёкие, есть Америка, есть Флорида, где на полках целые кучи бухла, а ещё не нужно работать, ну, разве что играть каждую ночь в клубах, это, конечно, не работа… И оттуда, из этой стороны жизни вырывается Энди Маккой, чтобы проведать его, их… — …А он.. А то есть он,.. вообще может есть? А говорить? Эй, — Энди склоняется над креслом. — Разз, это Энди к нам приехал, — Нэсти ужасно неловко всё это говорить. — Мы так скучали, а? — Чёрт, это так глупо! Нэсти так привык к молчанию, что речь Маккоя, состоящая из «чёрт возьми» и других ругательств — он не привык выражать эмоции по-другому — кажется ему слишком громкой и слишком долгой. В ответ Энди смеётся и лишь вновь называет чокнутым: конечно, Нэсти теперь совсем другой, трезвый и скучный. Может, дружбы вовсе не существует? Этот, другой Нэсти просыпается в восемь, готовит скучный завтрак, а иногда даже бегает по утрам, подтирает Нику задницу, смотрит все выпуски детских передач, а ещё сутками хлестает чай с молоком. Как только нимб ещё не засветился, думает Энди. Энди Маккой — совсем не болван, даже своей дурной головой он соображает, например, то, что всё это может оказаться важным, и даже готов сказать что-то подбадривающее, типа: «Эй, Нэсти, ты так до смерти тут просидишь», или простое: «Это действительно важно, какой же ты молодец!»… Но вместо этого он недовольно говорит: — Как мамка с ним возишься. Наверное, он всё же не понимает… Вообще-то, Нэсти был бы отличным батей. Мировым таким батей, который даёт ключи от тачки и разрешает устраивать тусовки на выходных, шлёпает соплякам пластыри на битые коленки, а ещё меняет пелёнки, сопровождая процесс матерными частушками. Но вместо этого он стоит, раздетым по пояс и трёт мыльной пеной спину Нику, поддерживая его одной рукой — Раззл чуть щурится от запаха шампуня, — и плевать даже на то, что там раньше устраивали эти двое: во всяком случае, сейчас Нэсти больше всего волнует то, чтобы Раззл не наглотался воды и мыло не попало ему в глаза. Нэсти, мать его, Суисайд, он очень, очень хороший. Даже слишком. У него выработалась дурацкая привычка повторять всё по двести раз, и Энди как-то странно хохочет, когда перед ним ставят кружку и говорят ме-е-е-дленно, чуть ли не по слогам: «это чай, горячий, его пьют…». Убить-то ребёнка в себе каждый может… Энди часами висит на телефоне, рассказывая всем, в общем-то, одно и то же, про свою совершенную занятость и про что-нибудь ещё: до уха долетают чьи-то россказни про ужасно весёлую жизнь, Маккой сам обещает присоединиться, как только вернётся, ведь он занят с друзьями… И в первый раз это звучит правдоподобно. Нэсти всерьёз подумывает о виде на жительство. Правда, Маккой первый шутит про это, а Нэсти ржёт как припадочный. Теперь больше из-за нервов. Он делится переживаниями: классно было бы сделать ремонт или перестроить гараж, Ника немного тяжело таскать туда-сюда, да и ему это не нравится, сетует, что живут они и впрямь у чёрта на рогах, и что всем в этом доме пора лечиться (кроме него самого, разумеется!); есть и мелкие неурядицы вроде протёкшего потолка или того, что ближайшую остановку снесли, и ему приходится тащиться на работу пешком, правда, мистер Дингли подвозил его пару раз, но ведь ездить надо через день и просить об этом неловко, но это, конечно, ничего… А Энди сидит себе на крошечной кухне и всё это слушает, сонно подперев рукой щёку. А потом вдруг вспоминает, что у него на следующей неделе какое-то очень важное дело, и ему нужно будет уехать… Вечером он зайдёт к Нику, уставится на серое лицо-маску, как обычно, ничего не отражающее. — Твою мать, Разз, за что же ты живой остался, Нэсти из-за тебя совсем с ума сходит… — негромко жалеет Маккой. — То есть,.. чёрт, я не это имел в виду! Моргни два раза, если ты меня слышишь… В конце концов Энди уезжает (удивительно, что не закатывает скандал на прощание, а даже пытается неловко обнять), Нэсти остается, вместе со скрипучим домом, нескончаемым спортом по телику, газетами по утрам, готовкой и холодом, и всё остаётся по-прежнему. Кто-нибудь посчитает его ответственным и заботливым, а ему всё кажется, что он поступает неправильно. Мать обижается, злится и, кажется, совсем не понимает его: как можно ухаживать за людьми, когда он и о себе позаботиться не умеет? Нэсти до зубного скрипа мечтает показать ей, что у него все удаётся и что он молодец, но она заявляет, что он ей врёт, и что она слышит, как у него заплетается язык, потому что он опять где-то надрался. Нэсти от обиды бросает трубку, а потом совсем перестаёт звонить домой. Всё повторяется изо дня в день. В какой-то момент, когда Ник кривит лицо в попытках сказать что-то членораздельное — или это ему кажется? — Нэсти размахивает руками, распугивая попугаев, собирает предков, а потом долго-долго сидит и упрашивает его повторить. Ему и до этого было несложно идти дальше, он, в общем-то, оказывается, сильный, но ничего не происходит неделями. И неужели ничего, ну совсем ничего не сделать? Врач снова не скажет ничего нового, и эта стабильность ошпаривает не хуже ледяного душа по утрам. Хотя, наверное, могло быть и хуже… Энди мог совсем не звонить и не приезжать, а родители Ника просто в какой-то момент сломаться… Жаловаться не на что. Все же живы… В общем-то, всё хорошо! А в один из самых хороших дней Нэсти поднимает Ника с кровати раньше, чем обычно, кое-как запихивает ему в рот завтрак и усаживает в отцовскую машину, чтобы увезти далеко-далеко. У побережья очень красиво, — немного похоже на озёра дома, только всё вокруг намного ярче. За окном мелькают опрятные разноцветные домики, а потом они скрываются за чудными зелёными холмами, и кажется, что в мире, где есть такие места, никак не может происходить ничего плохого… Было бы неплохо всю оставшуюся жизнь протереться здесь, ну, типа, завести, например, собаку, и целыми днями копаться в огороде и выращивать помидоры и морковку. А по вечерам выходить на террасу и слушать прибой. Городок у моря похож на пиратскую бухту. Этот день проходит неспешно и свежо — смена декорации и все такие дела. Это такое исцеляющее место! Он съедает целых две порции мороженого, сидит на сером песке и по просьбе фотографирует какую-то семейку, всех вместе. Наконец он бросает машину у обочины, у обрыва чудесно: зелёные холмы и голубая вода, всё такое яркое, что во рту появляется ощущение сладкого! — Смотри, смотри, чайки какие! — Нэсти размахивает руками и тычет в высокую синеву неба (самое синее небо во всём Королевстве!) с распластавшимися белыми штрихами птиц. Вода чуть тёплая, и он хочет подвезти Ника поближе к морю, чтобы волны облизали ноги, чтобы он тоже мог хоть что-то почувствовать. — Эй, не хнычь, скоро назад поедем! Знаешь, мне тут нравится даже больше, чем дома, — откровенничает Нэсти, сидя на песке и пересыпая пальцами мелкий песок. — Я бы тут даже остался. Ну, насовсем… В тот момент, когда он спохватывается, резко вскакивает, склоняясь над Раззлом: на его лице не отражено ни тени эмоции. Пустые глаза и бессмысленно искривлённый рот. Да и на небо наплывают белёсые тучки, а чайки вопят с какой-то обидой. И в нём самом наконец-то что-то ломается. Он смахивает слюни с подбородка Ника, и они утаскиваются прочь с пляжа.***
Взрослая жизнь — полнейший отстой… Нэсти всерьёз думает, что это был долгий путь к осознанию этого факта, что он успел пройти через мучительное отрицание, что всё, как всегда, оказалось при самом худшем и унылом раскладе, что жизнь подсунула какую-то горькую чепуху, только ему, ему одному, без единого разъяснения… Поэтому сначала всё ограничивается парой законных воскресных пинт пива. Перед глазами клубится туман и прыгают звёзды, когда он отхлёбывает в первый раз, и испытывает невообразимое блаженство. Правда, реальность довольно быстро возвращается, Нэсти всё ещё может контролировать себя… В ход идут запасы на Рождество, но когда горькое винище не пронимает, он решает, что ни себя, ни мир вокруг больше можно не жалеть. Да плевать, что он почти справился, что он так долго держался! Сейчас он готов мешать хоть героин с водкой, лишь бы ничего не чувствовать, не думать, не понимать, прекратить съедать себя. Скорее всего, он может умереть от алкогольного отравления тем же вечером, или когда пойдёт за добавкой, упадёт с лестницы и сломает себе шею. Если честно, ему так остопиздело! Хочется, чтобы кто-то другой говорил ему, что делать, во сколько ложиться, и что можно есть и пить. Чтобы кто-нибудь захотел позаботиться о нём самом. И если он, например, придёт домой позже десяти, его оставят без сладкого… Чтобы не он один оставался со своими проблемами в лице заботы о других. Чтобы он перестал быть таким хорошим! Ну и после этого он делает одну из самых дурацких вещей, до которой мог додуматься— это разумеется, начать рассматривать старые фотографии, на которых они с Ником богатые и знаменитые, а ещё счастливые, и в улыбках нет боли или кривизны, вызванной бессмысленными сокращениями мышц лица. Об этом даже нелепо думать, кажется, это всё осталось позади пару тысячелетий назад, а он всё вспоминает… Ну и что, теперь всю жизнь страдать? Следующее дурацкое решение оказывается совсем уж неприличным и недостойным его. Да и вообще, кое-что уж точно ему надоело… Дурацкие волосы вечно лезут в глаза, попадают в еду, в слив раковины… Повинуясь порыву, он быстро достаёт из ящика ножницы и, почти не глядя в зеркало, отхватывает здоровенный клок волос. Вслед за ним летят ещё, он нещадно, со старанием кромсает свои волосы, пока на голове не остаётся чудаковатый ёжик. Он так долго не замечал себя, что даже забыл, как выглядит лицо под чёлкой, а теперь из отражения смотрит какой-то напуганный растерянный панк. Порывает ещё сразу треснуть кулаком по стеклу, да только весь дом перебудит. Он злобно ухмыляется самому себе, его мутит, в голове пляшут звёзды. Под утро его находят на ступеньках местного супермаркета, распевающим какие-то глупые финские песни, почему-то с английским акцентом, а знакомые помогают добраться до дома, о котором он и вовсе забыл, что он, вообще-то, не его. И, конечно, он на этом не останавливается. Дальнейшее напрочь выветривается из его пустой головы, и всё сливается в один нескончаемый страшный сон. Иногда он просыпается от холода, потому что ночует на террасе, если доползает до неё. На кухню, в дом его почему-то не пускают, пусть Нэсти и срывает горло, ведь там, в доме — Раззл, без которого ему никак. Нэсти пьёт, впадает в вязкий сон, просыпается, чтобы стащить откуда-нибудь новую бутылку или просто оттереть блевотину, или снова попытаться забрать свои вещи, а может, его чемодан где-нибудь рядом. Звонит Энди, кажется, звонят даже предки, а в ответ он огрызается и ругается. Нэсти готов осознать своё поведение в последние дни, то, что, он, оказывается, болен, то, что в любой момент его могут выпихнуть из этого дома, а может, ему уже мягко предложили собрать свои вещи и даже предложили оплатить билет до Хельсинки или где там он обитает… Он добирается до Ника, втайне надеясь, что сейчас он вскочит со своего кресла и скажет, типа: «ты где был-то, братец? пил? и без меня!?». Этого, конечно, не происходит, он оступается и скатывается кувырком по лестнице, и вот тогда-то, в тот момент, когда он чувствует спиной каждый острый угол чёртовых ступенек, когда больно стукается головой, ему в первый раз становится страшно за себя. И когда приходит такая ужасная боль, и он почему-то не может подняться, Нэсти воет и трясётся от ужаса, как ребёнок, и даже не может закрыть лицо ладонями, а когда его пытаются подхватить под руки, напрочь забывает про пресловутое мужество и заливается криком. Нечистый на руку врач шлёпает ему обезболивающее, говорит, что после падения с лестницы он бы запросто переломался, выиграл поездку в полный паралич, а там — несчастливые родители, никакого будущего, и ходить под себя, ну то есть всё как всегда, а ему несказанно повезло. А то! Разве кто-то ещё сомневался, что Нэсти Суисайд — самый везучий!? Вот бы так повезло Раззлу в своё время, подумает он после того, как пустота и звон в голове ненадолго пропадут. Он всего лишь отлёживается пару дней, трёт спину с чернеющими пятнами синяков, и надеется, что никто за него не переживал, родителям Ника и так есть за что переживать. В конце, в самом конце… Нэсти всё равно оказывается сильнее некоторых обстоятельств, в полудрёме покажется ему. Он готов свалить прямо перед Рождеством, — в самом ужасном виде, прямо так, просто, чтобы идти и даже не сворачивать, глупо, по-пацански, словно он убегает от родителей в свои двенадцать лет. Дурацкий план «просто отвлечься» от дурных мыслей с треском провалился, впрочем, как и всё, чем бы он ни занимался. Жаль, с острова Уайт никуда не денешься. Нэсти оглядывается на светящиеся окна, ветер холодит голову с едва отросшими волосами. Вспоминает, что недавно раззлова мама рассказывала, что сын держал её за руку, а ещё замечает, что ступенька на террасе провалилась, и если кто-то пойдёт, то споткнётся. И, конечно, делать какие-то решительно-ответственные шаги становится совсем невозможно. — Нэсти, ты к своим уезжаешь? Насовсем? Если ты останешься на Рождество, мы с Никки были бы очень рады!… Он оборачивается лишь для того, чтобы сказать какую-нибудь колкость, ведь какая разница, останется он или нет, зато жратвы дома больше останется, а главное — какая разница самому Никки, если он как и сидит с лицом полного дебила, так и будет сидеть, потому что он же ничего не понимает, у него пустота вместо мозга, он же ничего не соображает, зато соображает Нэсти, и лучшее решение — это уйти прямо сейчас. — А он тебя зовёт. А впрочем,… иногда нужно искать счастье в мелочах. Нэсти даже не нужен терапевт, чтобы самому поставить себе диагноз — проблемки с самоопределением, а может, даже депрессия или что-то в этом духе — это вовсе не про то, что ты бессмысленно пьёшь и пьёшь до зелёных чертей… Как страшно и глупо, думает он: травить себя просто так. Он, типа, уже проходил этот тупик, и даже не один раз, у него просто не было ориентиров. А надо просто не забивать себе голову и думать о том, что есть сейчас: Ник, которому нужна помощь, никаких туров с девчонками и прогулок. И вместо копны крашеных волос — дурацкий ёжик, из-за которого его путают с Ником (вместе с волосами проблемы всё равно не отстричь), и этим пару раз чуть ли не доводит его мать, всё ещё не привыкшую, недоумевающую, какого чёрта он сделал со своей причёской. Вспоминается не только вкус дерьмового алкоголя, но и всё то, что сопровождает процесс какой-то своей, особенной обманчивой борьбы с этим, ага, ты ведь и сам понимаешь, что травишь себя и портишь настроение всем вокруг, конечно, ты лучше всех знаешь, как помочь себе, ты ведь не пропащий человек… В конце концов, он не совсем сломался, так, дал волю чувствам, расстроился немного… Но он же остался! Нэсти считает, что вполне справедливо награждать себя за разные шаги. Как сказал Энди — нужно и о себе заботиться иногда. С утра рядом с ним стоит бутылка водки… Встал с кровати по будильнику, вовремя — можно и глотнуть разок. Ночь ох какая весёлая — три раза вставал к Нику, а потом это закончилось шумным перекапыванием аптечки на предмет обезбола, а там уже и попугаев можно покормить… Переодел Ника, пересадил его в кресло — отлично выполненная работа, и почему он раньше себя не награждал? Приготовил завтрак на всю семью — замечательно, можно и прерваться, а когда бутылка кончится, он быстро сбегает в маркет, а после с радостью позволит себе выпить ещё. Утренние пробежки, оказывается, классный спорт, и вообще, один из самых замечательных моментов дня, потому что хуже уже точно ничего не будет!.. Он натягивает свою улыбку и отправляется на работу, там совершенно нет дела до людей. Да и остальным на него наплевать! Нэсти пьёт, когда ему весело, пусть этих моментов не так уж и много. Он даже начинает потихоньку разбираться в футболе — как классно, что Манчестер Юнайтед так часто выигрывает! В моменты, когда грустно, нет ничего лучше, чем залить всю горечь: но он теперь знает меру! Снова становится немного стыдно: он долго держался, а теперь всё, вроде как, насмарку… По утрам опять начинает болеть где-то в боку, а ночью бессонница, и вместо того, чтобы нормально проснуться, он с грохотом падает с кровати, а в голове оглушительный звон. У него трясутся руки, и перестилать постель сложнее, но он старательно терпит, стискивает зубы, когда становится совсем противно, глубоко вдыхает… Ну, и продолжает, а что ещё остаётся делать? Ужин давно остывает. Нэсти открывает и закрывает рот, у Ника же не всегда получается его открыть вовремя. Ложка лязгает о зубы, выпадает из рук, и они оба сидят обляпанные. Раззл чуть ноет, бессмысленно дёргая рукой. — Чёрт, да ты хочешь сам вытереться! — Нэсти вскакивает как припадочный: вот уже и улыбка, и крик на весь дом: — Тётя Ирэн, Ник понимает, он всё понимает! — вероятно, Нэсти забыл, что они ему не родня, но успевает затолкнуть свою бутылку подальше, а то расстроятся ещё…***
После второго Рождества, проведённого на острове Уайт, Нэсти продолжает оправдывать звание мамки: распевает всякие детские английские песенки и читает Раззлу сопляковые книжки, ещё и тайно надеясь, что в скором времени они будут вспоминать, как разговаривать по слогам или даже писать! Хотя у него самого явно проблемы и с тем, и с другим… Иногда кажется, что разум Ника постепенно возвращается. Раззл подвывает мелодиям — случайно, скорее всего, просто пора в ванную, или чуть шевелит пальцами, когда с ним разговаривают, что приводит Нэсти в неописуемый восторг. Ему кажется, что он успел задолбать своим присутствием и вечным энтузиазмом в нужных и ненужных моментах даже самих родителей Ника, а друзья совсем перестали звонить лишь потому, что все его новости состоят из перечисления распорядка дня. Никому ведь не интересно слушать про то, как сегодня Раззл не хотел уходить с улицы, значит, он всё понимает, и именно это потрясающее событие заставляет его продолжить всё то, чем он занимается изо дня в день. И на следующий день тоже. Нэсти не привыкать устраивать (а ещё разрушать) всё в жизни самому, только теперь ему нужно поднять не только себя. Иногда ему кажется, что время остановилось с того момента, как одним утром он перешагнул порог этого дома. Ну, разве что причёска изменилась и отношение к жизни немножко… Раззл всё так же бестолково шевелит пальцами и пытается выдавить из себя какие-то звуки, но Нэсти берёт его так осторожно за руки, чтобы он всё понял. — Ну не расстраивайся. Попробуй ещё раз, — жалобно просит он. — Моргни два раза, если ты меня слышишь. Когда Ник моргает и пробулькивает что-то, что напомнит Нэсти его собственное имя, он готов грохнуться в обморок от счастья. Нэсти уговаривает его повторить, а он только беспомощно дёргает рукой. — Ничего страшного! Нэсти измождённо глядит на Раззла, но всё равно справляется с тем, чтобы расплыться в улыбке, особенно после того, как приложится к бутылке. — В следующий раз получится обязательно, правда, чувак? — он легонько хлопает его по коленке, и Раззл вздрагивает и вываливает язык, и слюни летят во все стороны. — К-к-коне-е-ч-шс-с-с…н..но, Н-Нэс..т-т-и-и-и… Ты.. нас-т-тоя..щий д-д-д-р-др..руг….***
— Бля…ть… Эй, Нэс.. Энди трескает Нэсти по щеке. Наверное, он опять что-то прослушал, что-то важное, а может, это были очередные россказни Маккоя… — А…? — Совсе-е-м у..же отъех… отъехал на-а-а… почве бух…ла…! Какой же ты му…дак, Нэсти… Нэсти поднимает голову. Слева устроился Сэми со своим обычным пресным лицом, и сидит, уставившись в одну точку и прикусив губу. Может, ему уже хватит, а может, ему стыдно и он держится, чтобы снова не завопить. Нэсти на всякий случай отставляет от него стакан, — Сэми уже, судя по всему, плевать — потом думает немного, и отправляет содержимое внутрь себя, вытирая рукавом рот. — Ты надрался прямо на похоронах… И тогда Нэсти окончательно вспоминает весь ужас прошедших дней, и про что-то упущенное, потерянное, оторванное, и про то, как они спешно кидали барахло в свои чемоданы, и что Раззла больше нет, он остался где-то далеко, как будто его забыли, потеряли, как паспорт в аэропорту, случайно, пусть это и очень важная вещь… — Па… Пойдём-ка домой… Эй, Сэм. Подъём, — Маккой дёргает и его, тянет за руку. Нэсти с собой не зовёт — пусть дальше сидит. Они медленно переступают ногами (так, кажется, ходят нормальные люди), прихрамывая и шатаясь, уходят: ещё и поднимают ужасный грохот, когда задевают лампочки на искусственной ёлке, и она падает. Сэми истерично хохочет, а его выпихивают на улицу, пока Энди поднимает такой крик, что все зажимают уши. Ужасно хочется спрятаться от этого шума, от света, слепящего в красные глаза, может, от слёз, а может, он просто мучился с похмелья, как обычно… И когда становится совсем невыносимо, он поднимает лицо к потолку и мысленно обещает, что сейчас-то точно станет сильнее любых обстоятельств.***
Стоя на пороге дома предков Ника, Нэсти пытается вспомнить…