taste of your bloody // cherry lips

Может быть, в какой-то другой вселенной он счастлив. Может, существует другая временная ветка, где всё хорошо. Быть может, в другой истории он спокойно и тихо проживает другую жизнь — это не важно. Важно лишь то, что сейчас Виктор разворачивается и отходит от горящей машины вглубь здания, чувствуя, как внутри словно захлопывается какая-то дверь, отрезающая его от окружающего мира. Странно. Он-то думал, что стал «отрезанным» ещё задолго до дня посвящения. Тогда он разрешал своим эгоистичным мыслям и желаниям отделять его от обычного мира, создавая между ними пелену избранности и неприкосновенности, делая его особенным. Что же, позже, выяснится, что он ошибался… Когда это всё началось? Кажется, на дворе был 1832-й… Виктор вновь позволяет себе ошибаться, в этот раз намеренно, словно пропуская воспоминания через себя. Это был один из тех приёмов, что так любили устраивать родители. Тогда он уже любил Аллегру — кажется, это именно она затащила его туда, шурша платьем, одной рукой утягивая его в толпу, а второй весело размахивая бокалом с вином. Виктор смеётся — тогда он ещё умел смеяться — и просит: — Аллегра, подожди, — аккуратно высвобождается из её хватки, одёргивает одежду и, качнув чёлкой, оглядывает зал — не увидел ли кто? И тогда замечает его. Он стоит недалеко от входа, резко выделяясь на фоне пышных платьев и чёрных фраков, сжимает в руке такой же бокал — и смотрит на него. Виктор на мгновенье теряет связь со временем. Высокие белые стены залы, украшенные льдом под Рождество, щебечущая на фоне Аллегра, люди и музыка — всё становится каким-то блёклым и неважным, пока Виктор смотрит на него, отстранённо подмечая, как должно быть, глупо смотрится с приоткрытым ртом. Парень, на вид чуть младше Виктора, он смотрит в ответ изучающе, наклонив голову, хитро и слегка удивлённо — что-то сейчас будет? — а Виктор ловит взглядом отблески света на гранях его бокала и локонах его волос. Его звали Тимелис. Виктор чувствует, что все воспоминания, связанные с ним, будто поблёкли и крохотная часть его души, оставшаяся там со дня посвящения, кричит, пытаясь объяснить, что это он сам не даёт себе заглянуть вглубь и увидеть всю правду. Его воспоминания мутные, не отличимые друг от друга и сливающиеся в один размытый неуловимый калейдоскоп, мелькающий вдоль и мимо его сознания. У него были золотистые кудри… Да, точно. Они спадали по плечам и до локтей, особенно сильно завиваясь на концах. Он вечно откидывал их небрежным движением руки, когда читал или просто задумчиво смотрел вдаль. У него были тонкие губы, расплывающиеся лисьей улыбкой, когда к нему приходила шальная мысль. Он много смеялся, чистым и звонким смехом. А иногда — пел, тихо и спокойно, идеально поставленным голосом, сидя у камина, опираясь головой о ноги Виктора, глядя на огонь, а он мягко перебирал его волосы, наслаждаясь пением. Кажется, он до сих пор любил Аллегру. Он улыбался, когда она за очередным ужином рассказывала о свадьбе, влюблённо целовал её в беседке, держал за руку у фонтана, слушая её болтовню. Но эта любовь уже была какая-то… Не такая, ненастоящая, как привычные чувства к младшей сестре, которую любишь по инерции, потому что не любить нельзя. Он прижимал её голову к своему плечу, обнимая за плечи, и устремлял взгляд в небо, частью души молясь, чтобы всё было как прежде. Виктор разглядывает его тело, задерживает взгляд на выпирающих рёбрах, очерчивает кончиками пальцев мышцы живота и, кажется, вслух выдыхает: «Как ты прекрасен»… Он действительно прекрасен. По-особенному красив, Виктор понял это ещё в тот вечер. Тимелис — не такой, Виктор так стремился стать не похожим на других, так низко пал в этом стремлении, а оказалось, что эта желанная особенность — вот, перед ним. Заключена в единственном человеке, чья кожа даже будто бы сияет и переливается мириадами крошечных искорок, вроде тех, что звёздочками горят в его глазах. Он заливисто смеётся и седлает его бедра, будто рассказывает очередную шутку или планирует свой излюбленный розыгрыш — не важно. Важно то, что сейчас он припадает ртом к его губам и Виктор прижимает его к себе, важно, что вскоре Тимелис будет часто вздыхать под ним, громким шёпотом выдыхая его имя, рассеяно пряча взгляд, смотря куда угодно — но только не на него, сминая пальцами простынь и вытягивая руки всё выше, вертя головой, чтобы спрятать лицо в сгиба локтей. Сейчас важно лишь то, что Виктор прижимает его к себе и чувствует себя самым счастливым в мире. Его убивают у него на глазах. Вампир впивается в его тонкую шею клыками, разрывая артерию, пачкая белую кожу уродливым красным пятном. Виктор делает шаг вперёд, беспомощно взмахивая рукой — и ему чудится, как за мгновение, до того как свет в его глазах погаснет, Тимелис бросает на него взгляд — не беспомощный, как вначале кажется Виктору, а прощающий и понимающий, а его губы трогает улыбка. «Даже на пороге смерти, он сумел отличиться, » — невпопад думает Виктор, а через секунду Тимелис безвольно повисает в руках чудовища, устремляя взгляд в никуда. Кажется, Виктор кричит, а стоящий за его спиной без эмоционально выплёвывает «Это было предупреждение… Тсветан, пойдём, » — приказывает он убийце и они уходят, а Виктор остаётся стоять на коленях у тела, чувствуя, что внутри всё ломается. В тот день Виктор Ван Арт умер во второй раз. Он закрылся в себе, отринул своё прошлое и сосредоточился на недолгом настоящем — свадьбе, невесте и прочих проблемах. Он намеренно отвернулся от своих воспоминаний, всё глубже уходя во мрак, пытаясь выкорчевать последнее человеческое, что ещё оставалось в нём. На какое-то время это сработало. И Тимелис стал для него никем. А потом была свадьба. И Виктор отдал бы всё, чтобы умереть опять.

***

Мия была… Всем. Полной противоположностью (включая пол), сильная и смелая, она резко ворвалась в его жизнь этим маскарадом, ненужными расспросами, чрезмерной любопытностью… Виктору время от времени приходилось напоминать себе, что время идёт и люди меняются, но Мия всё же была слишком человечная в этом плане. «Поверить не могу, — улыбался сам себе Виктор одинокими вечера, наслаждаясь отдыхом, когда девушка опять куда-то пропадала, — владею студией, разбираюсь в абстракционизме, превозношу хай-тек, а всё-таки поражаюсь ходу времени и вот-вот начну сетовать «А вот в мои времена…»… — он слегка взбалтывал вино в изящном бокале, элегантно качая рукой и продолжал смотреть на огонь в камине. Возможно, в этом и была прекрасна Мия. Она заставляла его вновь верить в лучшее, думать, что у человечества ещё есть шансы и как бы прекрасно это всё не было, Виктор сопротивлялся всеобъемлющему чувству красоты и надежды. Он загнал себя в личный закостенелый гроб, создал видимость роста и изменчивости, лгя самому себе и даже Мия не смогла бы его оттуда вытащить. Но пока, Виктор верит в лучшее, очерчивая розой изгибы её тела, ведя бутоном вдоль её белой спины, разглядывая россыпь родинок на спине. Раскрытая, напуганная, такая честная перед ним, Мия кажется хрупкой и фарфоровой, и к ней в последнюю очередь применимо «сильная». Позже она привлечёт его к себе и удивлённо выдохнет «Что ты так смотришь?..», а он взглянет в её глаза сверху-вниз и вдруг заметит, что да, смотрит — смотрит, как на лучшие полотна времён Возрождения, если не восхищённей, улыбнётся и поцелует, крепче прижимая к себе. Он даже отдалённо чувствует облегчение и радость, когда узнаёт, что девушка начинает проводить всё больше времени с этим волком, словно с плеч спал тяжкий груз и на долю секунды дышать становится легче. Но секунда проходит, и Виктор вдруг чуть не ломается под шквалом неожиданных вопросов к самому себе: «Что?», «Почему?», «Как?», «И я не знал?», он будто бы вновь падает на колени, непонимающе вглядываясь в черноту стен, поражённый резким нежданным «И в чём он лучше меня?..», будто колом, пробитым в самое сердце. Эти мысли слишком человечны, и Виктор мотает головой, отторгая их, нет, не может быть, он уничтожил всё человеческое в себе еще пару сотен лет назад, так откуда… Он поднимает взгляд и чувствует боль от того, как голову пронзает понимание того, откуда взялись эти мысли… Точнее, от кого. Может быть, существуют истории, в которых он счастлив. Может, там он отошёл от дел, отверг титул князя и спокойно записывает музыку, а дома его ждёт, попивая чай, Мия. Быть может, они женаты, а может завели собаку или кота — не важно. Главное, что в этих историях Виктор счастлив. А сейчас же он закрывает глаза и прыгает, обнимая Мию руками, ногами сильно отталкиваясь от земли и летя головой вперёд. Он слышит, как испуганно вздыхает девушка, чувствует, как бьётся её сердце, а руки беспомощно взлетают вверх. Он изо всех сил старается сосредоточиться на этих мгновениях и как можно точнее запомнить их, потому что следующее, что он чувствует, это копьё, пробивающее грудную клетку и раздрабливающее кости. Он закрывает Мию собой, отпихивая её подальше, а сам падает, как марионетка, у которой обрезали ниточки. Мрамор холодит щёку, рука инстинктивно, будто в попытке прикрыть, тянется к ране… Он вдруг ясно осознаёт свою беспомощность, и всё человеческое, отрицаемое годами, но в последний момент вдруг восставшее, протестует и кричит, пытаясь отсрочить неизбежное, но вот только чувство всё тяжелеющих век сильнее… Он краем сознания слышит истошный крик Мии, затем голос оборотня, что-то ей объясняющего… Может, они теперь будут вместе, даже поженятся, но это не важно. Важно лишь то, что сейчас Виктор закрывает глаза и позволяет тьме постепенно заполнить сознание. Сейчас его ждёт только нарастающая тьма… И Тимелис.